Успешное покорение мира - Фрэнсис Фицджеральд

— Очень важная, — поддакивал Бэзил. — Я должен убедиться, что ты не уйдешь на сторону.

Когда подъехала машина, Скидди рухнул на сиденье, а Бэзил сказал шоферу адрес.

— Прощай и спасибо тебе! — с жаром выкрикнул Скидди. — Нет, давай, пожалуй, еще куда-нибудь зайдем. Как-никак лучший друг человека.

— Э нет, — отказался Бэзил, — у тебя слишком важная встреча.

— Ты прав. Слишком важная.

Машина тронулась, и Бэзил смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом. Скидди ехал на Лонг-Айленд проведать могилку любимой собаки.

IV

Прежде Бэзил ни разу не брал в рот спиртного, и сейчас, когда он расслабился, торжествуя победу, три коктейля, которые ему пришлось проглотить, быстро ударили в голову. Возвращаясь в дом Дорси, он воздел лицо к небу и разразился хохотом. Чувство собственного достоинства, утраченное было прошлой ночью, снова вернулось к нему; его грела уверенность в своем могуществе.

Когда ему открыла горничная, Бэзил интуитивно почувствовал, что в нижнем холле кто-то есть. Он подождал, пока горничная не уйдет, затем подошел к гардеробной и потянул на себя дверную ручку. Внутри, подле своего чемодана, стояла Джобена, раздосадованная и испуганная. То ли Бэзил на радостях что-то перепутал, то ли она и вправду просветлела лицом при его появлении?

— Привет.

Она сняла пальто, аккуратно повесила его на вешалку, словно других дел у нее не намечалось, и вышла на свет. Ее прелестный бледный облик дышал покоем, как будто она долго сидела в темноте сложа руки.

— Джордж тебя разыскивал, — индифферентно сообщила она.

— Правда? Я встречался с одним приятелем.

С удивлением она учуяла легкий запах коктейля.

— Но мой друг отправился на могилку своей собаки, поэтому я вернулся домой.

Она вдруг оцепенела:

— Это был Скидди?

— Он рассказывал мне о своей собаке, — мрачно сообщил Бэзил. — Что ни говори, а собака — друг человека.

Она села на диван и уставилась на Бэзила широко раскрытыми глазами:

— Скидди напился до потери пульса?

— Он поехал повидаться с какой-то собакой.

— Вот болван! — вскричала она.

— Ты его ждала? Неужели это твой чемодан?

— Не твое дело.

Бэзил вытащил чемодан из гардеробной и занес в лифт:

— Сегодня он тебе не понадобится.

В ее глазах блеснули слезы отчаяния.

— Не вздумай пить, — отрывисто сказала она. — Разве ты не видишь, во что превратился Скидди?

— «Стингер» — лучший друг человека.

— Тебе всего шестнадцать. Полагаю, ты вчера пошутил, когда стал вещать про безупречную жизнь.

— Конечно, я шутил, — согласился он.

— Я-то вначале подумала, что ты всерьез. Или в наше время люди разучились говорить серьезно?

— Ты нравишься мне больше всех девушек на свете, — тихо сказал Бэзил. — И это — всерьез.

— Ты мне тоже нравился, пока не начал отчитывать меня за поцелуи.

Он приблизился и взял ее за руку:

— Давай отвезем чемодан наверх, пока горничная не пронюхала.

Они вошли в темный лифт и затворили дверь.

— Где-то есть выключатель, — сказала она.

Не выпуская ее руки, в темноте он привлек ее к себе и крепко обнял:

— Это тот редкий случай, когда свет не нужен.

В поезде на обратном пути Джордж Дорси принял неожиданное решение. Он даже стиснул зубы.

— Не пойми превратно, Бэзил… — Он запнулся. — Но скажи: ты пил спиртное в День благодарения?

Бэзил хмуро кивнул.

— Иногда так и тянет на выпивку, — трезво произнес он. — Не знаю, что и думать. Алкоголь убил всю мою родню.

— Господи! — вырвалось у Джорджа.

— Но я завязал. Дал слово Джобене, что в рот не возьму спиртного, пока мне не стукнет двадцать один год. Она беспокоится, что пьянство меня погубит.

Джордж немного помолчал.

— О чем вы с ней болтали целыми днями? Ей-богу, можно подумать, ты не ко мне в гости приезжал.

— Это… это святое, — безмятежно ответил Бэзил. — Послушай, если у нас не найдется ничего на зуб, давай скажем Сэму, чтобы вечером не запирал окно кладовки.

К цели

I

Как-то под вечер, в скорбном золоте позднего лета, Бэзил Дюк Ли и Рипли Бакнер-младший сидели на ступеньках родительского дома Бэзила. В доме нараспев заливался телефон, суля неведомые возможности.

— Я думал, тебе домой надо, — сказал Бэзил.

— А я думал, тебе.

— Я сейчас пойду.

— И я тоже.

— Чего же не идешь?

— А ты чего?

— Да вот уже иду.

Они расхохотались, и смех захлебнулся бульканьем, причем не на выдохе, а на вдохе. Когда снова зазвонил телефон, Бэзил вскочил:

— Мне еще тригонометрией нужно позаниматься до ужина.

— Ты в самом деле осенью собираешься в Йель? — скептически поинтересовался Рипли.

— Собираюсь.

— Все считают, ты глупость делаешь: тебе ж всего шестнадцать.

— В сентябре семнадцать будет. Ну, давай. Вечером позвоню.

Бэзил услышал, как его мать взяла трубку наверху, и тут же распознал в ее голосе смятение.

— Да… Эверетт, это совершенно ужасно!.. Да… Боже мой!

В следующую минуту он заключил, что речь идет о привычных заботах, связанных с семейным бизнесом, и прошел на кухню чего-нибудь перекусить. На обратном пути он столкнулся с матерью, спешившей вниз. Она часто моргала, а шляпка ее была надета задом наперед, что всегда свидетельствовало о крайнем волнении.

— Мне необходимо съездить к твоему деду.

— Что случилось, мама?

— По сведениям дяди Эверетта, мы потеряли уйму денег.

— Сколько? — встревожился он.

— По двадцать две тысячи долларов каждый. Но это еще не точно.

Она ушла.

— Двадцать две тысячи! — повторил он благоговейным шепотом.

У него было смутное и несколько легкомысленное представление о деньгах, но он заметил, что во время семейных ужинов извечные беседы о том, не отойдет ли железной дороге корпус на Третьей улице, сменились тревожными разговорами о «Западных предприятиях коммунального хозяйства». В половине седьмого позвонила мать и велела ему поужинать; он в нарастающей тревоге уселся за стол в одиночестве, не глядя на раскрытую «Миссисипскую компанию»[37], лежавшую рядом с тарелкой. Расстроенная и поникшая, мама вернулась в семь и, рухнув рядом с ним на стул, изложила детали их финансового положения: она, ее брат Эверетт и их отец потеряли больше восьмидесяти тысяч долларов. Она была в ужасе и, сидя за столом, затравленно озиралась по сторонам, как будто деньги тратились даже здесь и она хотела сейчас же сократить расходы.

— Больше не буду продавать акции, иначе у нас ничего не останется, — заявила она. — Нам придется существовать на три тысячи в год, ты это понимаешь, Бэзил? Не представляю, как смогу отправить тебя в Йель.

У него упало сердце: будущее, которое, как маяк, всегда уютно светило впереди, напоследок ярко вспыхнуло и погасло. Мать вздрогнула и решительно закивала:

— Придется тебе поступать в университет штата.

— Ну, вообще уже! — воскликнул Бэзил.

Как ни грустно ей было видеть его потрясенное, окаменевшее лицо, заговорила она довольно резко, как делают те, кто вынужден отказывать.

— Это ужасно неприятно, ведь папа мечтал, чтобы ты поехал учиться в Йель. Но все говорят, что вместе с одеждой и дорогой это встанет в две тысячи за каждый учебный год. Дедушка помог мне оплатить твою учебу в Сент-Реджисе, но он-то как раз всегда утверждал, что высшее образование лучше получать в государственном университете.

Как во сне, мать устремилась наверх с чашкой чая, а Бэзил остался в темной гостиной наедине со своими мыслями. В данный момент потеря денег означала для него лишь одно: он не поедет учиться в Йель. Сама эта фраза, даже в отрыве от смысла, потрясла его: он уже привык объявлять как бы между прочим: «Учиться поеду в Йель»: но постепенно до него дошло, что за ней скрывается крушение многих приятных, привычных надежд. Йель находился далеко-далеко, в Новой Англии, о которой Бэзил привычно думал с неизбывным ностальгическим чувством — с тех самых пор, как стал читать книги об Атлантическом побережье. В старых штатах, далеко от унылых железнодорожных вокзалов Чикаго и ночных пожаров Питтсбурга[38], происходило нечто такое, отчего сердце заходилось восторгом. Он уже проникся нескончаемой захватывающей суетой Нью-Йорка, напряжением дней и ночей огромного города, звенящих, как натянутые провода. Там ничего не приходилось додумывать, ибо это и была самая суть романтики: жизнь красочная и увлекательная, как в книжках и мечтах.