Нечеловеческий фактор - Станислав Борисович Малозёмов

сверху до низу. — А мы лыжники. На республиканское первенство едем побеждать. Мы Семипалатинские. А вы?

— Из Аягуза мы, — подошел Игорь. — Земляки. Вот как люди добрые из одного родного края дайте нам свои кресла. А то у нас тыквы трещат. А завтра экзамен и два зачёта. Поспать надо чуток.

— А ху- ху не хо-хо? — поднялся тот, кого Гена по плечу постучал. — Нам нужны удобные места и хорошее питание. Мы выигрывать у алма-атинских летим. И у кустанайских. Честь области на кону. А вы — дерёвня. Аягузская, шелупень. Живёте у черта в заднице, а понтов как у москвичей. Спи сидя, бляха. Тоже мне — шишка. Пошел куда всех козлов посылают!

Тут сзади пробил собой дыру в коллективе беседующих крупный студент Бахытжан и въехал с разбега грубияну в челюсть. Все в синих куртках подпрыгнули, ветром вылетели в кучу и стали доставать студентов кулаками, куда можно было достать. Аягузцы к этим развлечениям привыкли давно. Городок маленький, а амбиции у пацанов как и везде — великие. И стали они успешно отмахиваться. Кому-то нос разбили, кому-то губу. Зуб выбили одному. Как потом выяснилось — тренеру. Он разнять пытался. И кто зуб вышиб — в этой карусели никто бы не разобрал. Остальные пассажиры рядом закричали, не вмешиваясь, но кто-то всё же побежал к стюардессам.

Валентина и Галя прибежали, пытались уговорить молодых-горячих разойтись. Не вышло. Один спортсмен прихватил их под руки и отволок к занавеске.

— Тут сидите. А то кто-нибудь вам красивую внешность изменит на противоположную. Случайно.

И убежал махаться.

Галя пошла в кабину и рассказала всё Шувалову.

— Ты за автопилотом пригляди, — сказал Шарипов Володе Горюнову, второму пилоту. — А мы пойдём с Михой эту бригаду успокоим.

Они побежали к дерущимся и за метр до летающих беспорядочно кулаков остановились.

— Эй, я командир корабля, — крикнул Шувалов. — Разойдись немедленно! Вы мне центровку самолёта нарушаете. Законов физики не знаете? А ещё спортсмены да студенты! Завалимся в штопор — и ку-ку. Ваши соревнования, и сессия пятёрочная для вас накроются тазом медным. И даже могил не будет. Не соберут вас по кускам. Высота — восемь километров.

Шарипов всё же для убедительности крепко прихватил Гену за руку, а свою пронёс крюком мимо лиц лыжников и всадил большой кулак студенту в шею. Гена хватнул ртом воздух и завалился под ноги землякам.

Шувалов зацепил своей лапой локоть спортсмена и сдавил связки так, что лыжник охнул и присел, издавая хриплый стон.

— Я сейчас свяжусь с землёй, — Шувалов Миша говорил громко, чтобы моторы не мешали всем слушать. — Наряд милиции будет вас в порту ждать. Я и стюардессы видели, кто дрался. Вот драчунов я лично и сдам наряду. С ним и разбирайтесь. Хулиганство в летящем самолёте милиция особо строго наказывает. Все поняли? Сели, где сидели и чтоб ни звука. Или точно вызову в порт милицию.

И они с Шариповым пошли медленно в кабину.

— Ты ещё раз поговори с Лопатиным, — сказал Байраму Шувалов. — Попробуем сесть. Ещё час в запасе. Может, уйдёт туман. Только ты ему не угрожай. По — хорошему поговори. Ты ж умеешь. Лопатин — понятливый. Покружимся над бураном и туманом, а он пусть дырку для нас поймает. Чтобы сели.

— А ведёт нас кто? Диспетчера я знаю? — остановился Шарипов. — Может, мне его накачать ответственностью?!

— Молодой парень диспетчер сегодня у нас. Женя Макаркин. Три месяца работает, — вздохнул Миша. — Но, я слышал, он толковый, да не из пугливых.

Пассажиры некоторые разговор их слышали, но не поняли. Движки всё же забивали звук негромких голосов.

Шарипов сел в кресло, надел наушники и сказал:

— Диспетчер! Женя! Это Шарипов Байрам. Знаешь такого? Я веду самолёт. Посадка под мою ответственность. Шувалова я отстранил. Он не командир сейчас. Доложи Лопатину. Мы должны сесть. Ждите.

— Я Лопатин. Диспетчер и я тебя слышим. Пока погода не для посадки. Но хрен с вами. Летите, раз уж такое дело. На месте сориентируемся. Если невпротык будет погода — пойдёте на запаску в Караганду.

— Спасибо за понимание.

Шарипов отключил связь и закурил. Волноваться начал. Видно было. Миша долго глядел на него, потом закрыл глаза и вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется перекреститься и мысленно произнести молитву. Знал он только одну, самую главную. Самую сильную. Бабушка научила, когда был Миша маленьким. Он поднял глаза к бесконечному небу и прошептал так, чтобы никто не услышал, кроме Бога.

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Яко Твое есть царство, и сила, и слава во веки веков. Аминь.

Скоро надо было снижаться.

Глава одиннадцатая

Оставалось два месяца до дембеля в сентябре шестидесятого года и старший сержант Женя Макаркин получил последнее письмо от своей девушки из Алма-Аты. За три года его службы писем она написала тысячу четыреста девять штук и Женя для них специально купил в увольнении рыжий чемоданчик с двумя замками. В целом получалось, что Лариска отправляла ему года два по письму в сутки. Процесс исправно шел, начиная с первой армейской осени пятьдесят седьмого года, сразу после октябрьского призыва. В пятьдесят восьмом и девятом конверты дневальные отдавали ему каждый день. Но к лету дембельского шестидесятого письма стали поступать намного реже.

Предпоследнее Лариска написала в июне, а последнее — когда он уже сделал дембельский альбом с фотографиями службы и друзей и когда украсил парадную форму всякими заслуженными значками, ленточками, тремя золотистыми витыми шнурами, пропущенными под правым погоном. Они провисали красивой петлёй до ремня и были специальной пуговицей закреплены на уровне груди. Голубые погоны ВВС полагались дембелю необыкновенные, с золотистой окантовкой, новенькие, прямо со склада. И ко всему этому выдавалась высокая фуражка с лихо прогнутым козырьком. А хромовые сапоги все увольняющиеся в запас недорого покупали у каптёра. Он их храбро воровал и отлучал от офицерских комплектов, прятал в глубинах кучи изношенной солдатской формы, необходимой для самой черной работы, а при явном риске с дембелей брал всего сто рублей, хотя такие сапоги в «военторге» стоили пятьсот. Не наглел. Молодец.

В предпоследнем письме Лариска намекала на то, что к ней липнет Женькин дружок со двора Серёга Дорофеев и просила, когда