Рок царя Эдипа (СИ) - Ростокина Виктория Николаевна

С ранней юности по силе рукопожатия, по ощущению от кожи другого человека Инна безошибочно понимала, что это за человек.

«Несчастная, неуверенная в себе девочка. Жутко волнуется. А с виду и не скажешь». И Инна улыбнулась Ире открыто и дружелюбно.

Ира вновь жеманно улыбнулась в ответ.

«Как она изменилась! — недоумевала про себя Надя. — И что она здесь делает? Она же из дискотеки не вылезала. И эта короткая стрижка… И черное она никогда не носила…»

Одного Лешу, похоже, не интересовала ни Иришка, ни факт столь неожиданной встречи, ни одежда и манеры окружающих. Он смотрел застывшим, отстраненным взглядом поверх голов, в голубых глазах — тусклый блеск льда.

«О чем он думает? Что за этим холодным взглядом? Я же чувствую… Меня ему не обмануть», — подумала Инна, кивая на прощание Иришке.

А Иришка уже стремительно пробиралась сквозь толпу. Надя проследила за ней взглядом — она подошла к молодому человеку, увлеченно беседующему с другим юношей. Молодой человек носил прическу каре и кивнул Иришке с рассеянной улыбкой, не удостоив и взглядом.

«Зачем она? Зачем она так? Унижается, стоит рядом. Ждет от него слова, как милости, — мысленно ужасалась Надя. — И это наша Иришка, за которой весь институт бегает. Зачем все это… И зачем она нас сюда привела?»

Надю потянули за рукав. Она дала Инне увести себя и покорно заняла свое место.

Посередине. Справа — он, слева — она. Впереди — сцена. Надя застыла, глядя прямо перед собой. Она боялась пошевелиться, боялась повернуться, будто, если взглянешь вправо-влево — окаменеешь, застынешь навеки.

На сцене происходило нечто вполне обычное — две женщины замышляли убить третью. Она была несомненно богаче, вероятно, красивее и, возможно, более любима, чем ее две сестры. Сестер играли мужчины. Их хозяйку — тоже.

Надя пыталась сосредоточиться на игре актеров, на их лицах, разрисованных гримом такими же четкими плавными линиями, как виньетки в журналах десятых годов, которые она видела в книжном шкафу у одной своей подружки, коренной москвички.

«Костюмы, танцы, декорации — смотрю на это и думать должна об этом», — приказывала себе Надя.

Но что-то холодное, злое, пугающее мешало спокойным мыслям об искусстве. Надя поняла, что она даже на сцену смотреть не может — взгляд ее съезжает вниз, на затылки сидящих впереди, и ее ничего не интересует, и только одна мысль бьется в голове:

«Зачем она нас сюда привела? Сейчас какую-то глупость скажу. Гадость какую-нибудь», — с ужасом подумала Надя.

И тут же, не давая себе опомниться, не поворачиваясь, свистящим шепотом:

— Инна Николаевна, вам нравится? Лека, а тебе?

Леша невозмутимо пожал плечами.

— Это… интересно, — негромко произнесла Инна. — Понимаешь, есть древняя традиция… в японском театре… В антракте поговорим, хорошо?

Надя быстро-быстро закивала; мол, конечно, разговаривать неприлично, все понятно.

«Она привела нас нарочно».

И девушка вновь застыла, глядя прямо перед собой.

«Что теперь будет? — лихорадочно размышляла Инна, косясь то на Надин профиль, то на лицо Леши, похожее на непроницаемую маску. — Что я наделала! Почему не расспросила, что за спектакль, что за театр…»

«Да, она привела нас сюда нарочно. Чтобы мы, глупые, посмотрели, как современные люди живут. И с кем живут…»

«Надо сейчас Наде объяснить, рассказать… И Леше, и Леше тоже… Он умеет молчать. Это мне не нравится. Надя — нет, хоть она и тихая… Вот сказала же… Что же теперь будет?! Она наверняка сейчас сидит и думает, что…»

«Она хочет нам показать. Наглядно. Без всяких разговоров, намеков. Вот, детки, все бывает: мужики женщин на сцене играют, а мужики в зале это смотрят и другим мужикам глазки строят…»

«Я их сюда привела — значит, для меня все это — обычно. И значит, я сама такая, и…»

«И все это, детки, нормально, и мама с сыном — тоже нормально. Может, она и меня с ними как-нибудь потом позовет… Вместе… Втроем…»

«И значит, между мной и Лешей что-то может быть… Я же вижу, она сидит, а у нее в глазах что-то темное ворочается. Наденька, девочка, неправда все это, не думай так, это все случайно! Что же теперь будет?!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«И не будет никакого антракта…»

«Неужели без антракта? Как же…» — Инна судорожно взглянула на часы.

И заметила, что Надя перехватила ее взгляд.

— Понимаешь, Надюша, в старинном японском театре и в китайской опере тоже… — нагнулась, зашептала Наде в ухо.

— Женщин играли мужчины, — закончила фразу Надя (негромко, но и не шепотом). — Инна Николаевна, я знаю. Давайте потом поговорим. — Взглянула на Инну, улыбнулась и вновь вперила взгляд в сцену.

На сцене жертве подавали яд. Но хозяйка не хотела или просто не могла стать жертвой, она отказывалась от напитка настолько бесхитростно, что было не ясно, знает ли сам автор пьесы, почему она не хочет пить — разгадала коварный замысел или просто капризничает?

«Все пропало. Теперь я для нее враг… — подумала Инна. — Но как держится, как улыбнулась! Молодец, Надя!»

«Все понятно. Это не она нас сюда привела. Это они меня сюда привели. Он и она. Вместе».

Надя ощущала себя металлическим осколком между полюсами магнита из какого-нибудь примитивного школьного опыта. Маленьким ребенком, который схватился за обрывки провода.

«Я ведь хотела все исправить. Сходить в театр по-человечески — и то не получается, — думала Инна, совсем перестав следить за сценическими страстями. — А собственно, что «исправить»? Я кто — преступница? Или совершила проступок, который надо исправлять?»

Кто-то, кажется, умирал на сцене. Звучал душераздирающий шансон.

«Нет. Не совершила. Еще не совершила».

Инна искоса взглянула на Лешу:

«А он? Что он? Якобы воплощенное спокойствие. Но я же тебя знаю, я же тебя всего чувствую, Лешенька, от меня-то ничего не скроешь. Ведь все равно сорвешься, такого натворишь… Но о чем ты сейчас-то думаешь?»

Леша был непроницаем, будто в стеклянном колпаке.

«Ох, тяжело это все, — подумала Инна с такой тоской, что в груди что-то сжалось, заныло. — Тяжело и страшно. Что теперь будет-то?»

А был конец спектакля.

Были аплодисменты, цветы, все хлопали долго, вызывали актеров несколько раз.

И Инна, Надя, Леша тоже встали и хлопали, монотонно, вместе со всеми. Лишь бы не двигаться, не разговаривать, не смотреть друг на друга.

Впрочем, Леша, приложив ладонь к ладони, просто стоял, будто отдыхая после изнурительной, тупой работы.

Потом все многоголовой медлительной живой массой поползли к выходу.

Переминание с ноги на ногу стало единым, размеренно-неправильным ритмом. Казалось, никакого движения вперед не происходит и происходить не может. Инну все время прижимали к Наде, а Надю — к Леше, но слева и справа были люди, притиснутые так же плотно, но совершенно чужие — и ощущение собственного тела и прикосновений к нему просто исчезало.

Когда их наконец вынесло в фойе, рядом снова оказалась Иришка.

— Ну как вам? — улыбнулась она, закуривая сигарету в длинном мундштуке и шагая вместе с ними к выходу.

— Замечательно! Прекрасно! Просто слов нет! — заговорила Надя радостным голосом.

Иришка, похоже, сочла восторги искренними — и оживилась, будто ее наконец включили в сеть и нажали нужную кнопку:

— Котик, ведь правда, он гений! Просто гений. И все мальчики его гении. Я имею в виду актеров, — пояснила она, повернувшись к Леше. — А вы на «Лолиту» не ходили?

— Так он и «Лолиту» ставил? — со светским любопытством спросила Надя. — Как интересно! Нет, мы не ходили, это должно быть жутко интересно!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Что она несет? — думала Инна, глядя на Надю. — Мне от стыда хочется сквозь землю провалиться. Насквозь, в Америку, к Тэду — проснуться у себя в постели и подумать: «Что за чертовщина приснилась».

Но все было на самом деле. Здесь, сейчас. Все длилось в тягучем настоящем времени дурного сна, происходящего наяву.