Королевская охота - Дженнифер Блейк

И притворяться женихом леди Кэтрин Милтон Грейдонской, проклятой грации, ему не придется. Никаких больше песен, танцев, споров и смешков; никаких поцелуев — сладких и неумелых.

Как ему теперь распорядиться услышанным? Об этом стоило хорошенько поразмыслить, взвесить все «за» и «против». Возможно, решение придет к нему от Бога во время всенощной службы.

ГЛАВА 9

— Кейт, тебя вызывает к себе король! Но зачем?

Сие известие принесла Маргарет, догнав сестру и служанку, пока те неспешно шли к часовне, наслаждаясь свежестью влажного воздуха. Моросил дождь. Глаза у Маргарет были широко распахнуты, вуаль сбилась набок. За спиной у нее неловко переминались с ноги на ногу двое охранников, явно смущенные этим поручением.

Как же это похоже на его величество: потребовать ее присутствия, когда она облачена в самое старое платье, а волосы ее заплетены в простую косу и прикрыты островерхим геннином.[5] Разумеется, переодеться она уже не успеет, поскольку Генрих ждать не привык. Поправляя непослушные пряди, выбившиеся из-под конуса геннина (как всегда случалось в мокрую погоду), Кейт старалась не вспоминать последнюю беседу с королем и ее последствия.

Маргарет взяла сестру под руку.

— Думаешь, это насчет твоей помолвки? Может, его величество будет настаивать, чтобы ты подписала брачный договор?

— Я надеюсь только на Росса. А еще на его отца. — Стоит ей подписать договор — и она станет законной женой Шотландца. И тогда проклятие вступит в силу. — Но, надеюсь, Генрих хочет чего-то другого.

— Чего же? Ты ведь ни в чем не провинилась.

— Разумеется, нет, — с напускной уверенностью ответила Кейт.

Она невольно передернула плечами, вспомнив, как еще совсем недавно бегала по ночам в покои Росса Данбара. С начала Рождества это, разумеется, не повторялось; Кейт даже не присутствовала при том, как ему снимали швы, что сделала покорная Гвинн. И тем не менее слухи о ее эскападах могли дойти до короля с опозданием.

— Волнуешься? — спросила Маргарет, сжимая руку сестры. — Генрих, конечно, производит впечатление строгого правителя, но я считаю, что на него просто давит груз ответственности.

— Мне очень приятна твоя забота. И спасибо, что поставила меня в известность. — Кейт нежно улыбнулась сестре. — Но ты не переживай, все будет хорошо.

Еще на полпути к апартаментам Генриха она пожалела, что произнесла эти обнадеживающие слова. Казалось, что хитросплетения коридоров никогда не закончатся, а каждый встречный знает, куда она держит путь. Топот стражников за спиной отзывался таким громыханием у нее в ушах, что Кейт боялась упасть в обморок. Когда ее наконец проводили в галерею, она испытала небывалое облегчение.

В окна с крестообразными рамами, заключенными в арочные своды, барабанил дождь; снаружи тускло брезжил серый день. Генрих восседал за вытянутым столом, застеленным пергаментом и заставленным высокими канделябрами. Рядом с ним навытяжку стоял посланник. Заслышав ее шаги, мужчина, прежде глядевший на струи дождя за окном, обернулся. Это оказался Росс. Лицо его было суровым, глаза — непроницаемыми. Руки он сжал за спиной в замок.

Как только их взгляды встретились, Кейт стало трудно дышать. Трезво мыслить она не могла, а потому чуть не забыла сделать реверанс, положенный по этикету.

Не отрываясь от работы, Генрих небрежным жестом велел ей выпрямиться. Еще долгое время единственными звуками в комнате оставались шум дождя за окном и поскрипывание королевского пера.

Отложив наконец перо, Генрих перечитал написанное, протер пергамент песком и ссыпал оставшиеся гранулы в решето. После этого свиток был помещен в кожаный тубус и вручен посланнику, который тут же удалился. Только когда дверь за ним закрылась, Генрих обратился к Кейт:

— Мы приветствуем вас, леди Кэтрин, и уповаем, что вы пребываете в добром здравии.

— Я тоже, ваше величество… — пробормотала Кейт.

— Да-да. — Генрих снова замахал рукой, как будто у него не было времени выслушивать положенные этикетом почести. — Мы сожалеем, что вопрос о вашей с Данбаром помолвке столь долгое время находился в нерешенном состоянии, ибо он, несомненно, вам небезразличен.

— Ваша правда, сир. — Голос Кейт, как она ни старалась, оставался сухим, как песок для пергамента.

Генрих, судя по всему, хотел ей улыбнуться, но в последний момент передумал, а она решила притвориться, будто не заметила этого.

— До Лондона сегодня утром дошли известия с Ирландского канала. Похоже, некий священник по имени Симондс представил дублинским прихожанам мальчика, который, по его словам, является графом Уориком.

— Уориком, — повторила Кейт, наморщив лоб. — Но это ведь не один из пропавших принцев? — Уорик был сыном Георга. Одним из самых жутких деяний Эдуарда стало заточение Георга в Тауэр по обвинению в государственной измене. После его казнили: утопили в бочке мальвазии. Поговаривали, что ужасы того времени, а также арест, наложенный на Уорика его собственным дядей Ричардом Третьим, стал причиной его помешательства, а значит исключил его из списка претендентов на трон.

— Это чистой воды ложь, и очень скоро мы сумеем это доказать, — сказал Генрих, снова отмахиваясь от досужей болтовни. — Уорик долго просидел в Тауэре. Многие лондонцы смогут его узнать. Нет, это лишь симптом, а не болезнь.

Кейт покосилась на Росса, но тот не сводил глаз с короля. Если он и знал, зачем его величество пересказывает ей последние донесения своей разведки, то виду не подавал.

— Мне очень жаль, — выдавила Кейт.

— Конечно, глупо было ожидать, что йоркисты сдадутся без боя, — задумчиво продолжал Генрих. — Слишком уж они привыкли к всевластию, слишком давно их лидеры встречаются за закрытыми дверями и проворачивают выгодные им делишки. Нас они считают чужаками и неполноценными англичанами.

Он замолчал и отвернулся — возможно, вспомнил, как высадился на британскую землю вместе с войсками противников после долгих пятнадцати лет изгнания. Где-то за стеной заплакал ребенок: не следовало забывать, что в этом дворце жил сын Генриха, пусть его и нечасто показывали публике. Интересно, задумывался ли король о судьбе пропавших сыновей Эдуарда? Или о том, какая судьба постигнет его собственного наследника, если он погибнет в борьбе за престол?

Кейт также вспомнила о Йоркском претенденте, этом мальчике, участь которого решали амбициозные, наделенные властью мужчины, алчущие еще большей власти. Ему должно быть от одиннадцати до пятнадцати лет: трудный возраст. Понимал ли он, что все это значит? Осознавал ли, что совершает предательство, пускай и невольное, и может поплатиться за это жизнью?