В западне - Стивен Кунтс

– Почему книжный магазин? – спросил Джек Йоук.

Йоук и Тиш лежали в темноте на диване в офисе книжного магазина, накрывшись его пальто. Она все еще не сняла подвязки.

– Теперь это звучит глупо, – сказала она. – Но я должна на что-то жить, а книги мне нравятся. Поэтому я крутилась тут, пока не нашла подходящее место, где на милю вокруг нет ни одного книжного магазина, и арендовала это место.

– Тонкий подход.

– Мне кажется, я очень консервативна. Я люблю книги. Я была уверена, что попаду в точку с этим магазином. Ха! Мне едва хватает на еду. Вот уже два года, как у меня это дело, а я вся в долгах. Это кое о чем говорит.

– Вот уж действительно. Не многие отважатся сказать такое.

– Ну а теперь скажи мне, почему газета?

– Ты удивишься, но несмотря на вечную занятость, постоянный цейтнот и редакторов, мне кажется, я люблю все это. Скажешь, я оптимист. Но иногда я себя чувствую гробовщиком. Или министром. У них у всех разбитые жизни. Дни напролет ношусь я от одной трагедии к другой. "Кто, что, когда, где, почему, мэм, не назовете ли вы имя преступника еще раз?" Я вижу не меньше крови, чем водитель скорой помощи. Я задаю вопросы о том, о чем даже гробовщики и капелланы не должны спрашивать. "Как вы думаете, почему ваш муж ударил вас ножом, миссис Убийца?" "Что сказал грабитель, перед тем как выстрелить в вас, Мистер Жертва?" "После того как он изнасиловал, изувечил и убил ее, почему вы настаиваете, что он хороший, миссис Спок?"

– В этом есть вызов.

– Должен быть, – согласился Джек, – если у тебя достаточно времени, чтобы сделать все как надо, написать все как следует. Но этого никогда не удается сделать. Ты видишь кровь, если успел на место преступления до того, как они увезли тело, звонишь всем, кто нужен, потом пишешь шесть сотен строк первой редакции, которые редактор потом наполовину урежет или вовсе не примет. Потом ждешь, ждешь, проверяешь, проверяешь. Строчку за строчкой. В конце концов у тебя получается неплохая статья для того, чтобы быть похороненной под натиском других репортеров, и тут редактору в голову приходит мысль, что из этого материала действительно получится приличная статья, но Йоуку одному с ней не справиться.

– Тогда почему же ты этим занимаешься?

– Я не знаю. – Он действительно не знал. По вечерам он возвращался в свою квартиру полностью опустошенным либо окончательно разочарованным. Тот материал, что ему удавалось отцедить, никогда не оказывался достаточно хорош. Слова, написанные на бумаге, не могли передать того безумия, страха, ужаса, горя, отчаяния людей, истории жизни которых обычно попадали в раздел полицейских новостей. Отчаяние разорения, растоптанное будущее – ему никогда не удавалось передать это в своих статьях.

– Люди, как правило, читают газеты за утренним кофе, – продолжал он, – а потом выбрасывают или заворачивают в них мусор. Или выстилают ими ящики для кошек. А затем – привет! – прямиком на работу, или в спортзал, или на ланч в свой клуб.

– Что ты еще можешь делать?

– Я никогда не думал о чем-либо еще. Но это не может продолжаться бесконечно.

Она поднялась с дивана и включила свет. Он смотрел, как она снимала подвязки. Она протянула их ему и стала одеваться.

– Одевайся, отвезешь меня домой. Я должна немного поспать, а потом мне снова нужно сюда, я открываю магазин в девять. В это время маленькие старые леди любят заходить сюда и спрашивать что-нибудь из "пикантных" новинок.

– "Пикантных"?

– Потрошители лифчиков. Мягкое порно. Вот что дает здесь возможность платить арендную плату.

– Ты шутишь.

– Хотелось бы. В прошлом году я продала три книги Ами Танс и всего лишь одну Фэй Уэлдон. Достаточно, чтобы ты прослезился.

– Может, тебе найти более бойкое место?

– Все, что мне нужно, – это жгучий сексуальный роман мирового класса, такой горячий, чтобы расплавились штанишки пожилых леди. – Она смотрела на него, застегивая блузку. – Такой писаниной я и занимаюсь. Хочешь взглянуть?

– Конечно.

Тиш выдвинула ящик стола и вынула из него рукопись – около сотни страниц, напечатанных на старой машинке, которая стояла тут же, на углу стола. Он просмотрел несколько страниц.

– Мое правило – ни одного низкого слова. Не детородный член, а посланец любви.

– Мне нравится, – сказал Йоук, и протянул рукопись обратно. Он наклонился в поисках своих брюк.

Когда он выпрямился, она внимательно читала. Секунду спустя она швырнула пачку бумаги назад в ящик стола.

– Я знаю, все это – дерьмо, но именно это покупают. И если, черт возьми, его покупают, то именно такое дерьмо я и буду писать.

Через двадцать минут, уже стоя у дверей своего дома, она попросила его:

– Не входи, я сама доберусь до постели.

Он поцеловал ее в щеку.

– Позвонишь мне еще или эта ночь первая и последняя?

– Я позвоню.

– Обещаешь?

– Да.

Уезжал он с тяжестью на душе. Конечно, что значит еще одна ложь в мире, который задыхается от лжи?

Харрисон Рональд – Сэмми Зэт – закончил работу в пять утра. Один из коллег довез его до берлоги, которую он называл своим домом. Харрисон поднялся по ступенькам, прошел на кухню и сварил себе кофе. А затем, сидя за кухонным столом, энергично принялся за кроссворд в утреннем выпуске "Пост".

После того как Тони Ансельмо ушел, Фримэн послал Сэмми и одного из своих помощников в лабораторию, где изготавливали крэк, в одном захудалом отеле на Нью-Йорк-авеню. Там они забрали товар, посмотрели, как работают химики, и в ожидании, пока появится машина сопровождения, пофлиртовали с девчушкой лет девятнадцати с пышными формами, сосками величиной с клубнику и полным пренебрежением к бюстгальтерам. Когда машина появилась, сидевшие в ней три охранника тут же уставились на ее торчащие груди. Их группа должна была доставить наркотики в два места уличным торговцам. Те передали им ночную выручку, что-то около шестидесяти тысяч. А у Фримэна таких мест в столичном районе одиннадцать!

Сэмми Зэт отвез деньги брату Фримэна, в небольшой домик, которым тот пользовался уже три или четыре ночи. Старший Мак-Нэлли был и казначеем, и бухгалтером, и кассиром. Он постоянно и непредсказуемо менял свой офис. Фримэн всегда был в курсе, он и назвал Сэмми это место, когда давал поручение.

Чтобы возить наркотики и деньги, требовалась определенная сноровка. Сопровождающий ездил на заднем сиденье, положив свой "узи" на колени, готовый открыть огонь при первой необходимости. В машине охраны всегда находилось двое или трое с автоматами и пистолетами. Водитель головной машины ездил аккуратно, соблюдая все правила уличного движения, стараясь не попадать на желтый свет. Маршруты движения разрабатывались заранее и никогда не повторялись. Одна и та же машина дважды в одну ночь не использовалась.

Вся операция напоминала Харрисону Рональду старые черно-белые сериалы типа "Неприкасаемых", где Аль Капоне и Фрэнк Нитти доставляли пиво в Чикаго, и вся братва была вооружена автоматами "томпсон". Большие пушки и большие деньги. Белые бандиты и белые полицейские – н-да, возможно, с тех пор кое-что изменилось.

Небо за грязным кухонным окном заметно посерело, когда Харрисон Рональд закончил кроссворд и третью чашку кофе. Он выключил кофеварку, достал из шкафа непромокаемый плащ и запер за собой дверь квартиры.

Теперь он ездил на проржавевшем "крайслере" пятнадцатилетней давности, принадлежавшем Фримэну Мак-Нэлли. Когда-то "крайслер" имел шикарный голубой цвет. А теперь потемнел от грязи. Сиденья превратились в хлам. Какой-то энтузиаст кувалдой пытался починить помятое левое переднее крыло и капот автомобиля. Лобовое стекло все выщерблено и в трещинах. Единственное, что могло привлечь внимательный взгляд наблюдателя, – новенькие покрышки фирмы "Мишлен", установленные наоборот, чтобы нельзя было прочесть название фирмы-изготовителя на боковинах. В общем, машина ничем не отличалась от большинства себе подобных в округе Колумбия.

Сторонний наблюдатель мог заметить, что "крайслер" с трудом заводится – на холоде это практически невозможно было сделать. В это декабрьское утро Харрисон Рональд долго гонял стартер, пока не взялся за воздушную заслонку.

В конце концов двигатель завелся, но тут же заглох, когда он слишком быстро задвинул заслонку. Вздохнув, он снова повернул ключ зажигания. Наконец, поддавшись уговорам, мотор ожил и подал первые признаки устойчивой работы.

Двигатель все еще работал с перебоями, выбрасывая клубы серого дыма, хорошо различимые в зеркале заднего вида. А все оттого, что родной шестицилиндровый двигатель заменили на огромный восьмицилиндровый, старой конструкции. Тот, кто это сделал, знал, на что он способен. Под покореженным капотом находилось произведение искусства, с полным набором кулачков, клапанов и поршней, с отшлифованными зазорами; мощным топливным насосом и четырехкамерным карбюратором. Чтобы справиться с этим монстром, умелец добавил четырехступенчатую коробку передач, укрепил подвеску и тормоза. Эта машина оставляла тормозной след на пару сотен футов.