Милость Господня - Андрей Михайлович Столяров

– Я же говорю: в силу еще не вошел. Иисусу было за тридцать, когда он осознал свой Предначертанный путь. Будде – тридцать шесть лет, когда он достиг Пробуждения. Мухаммеду сороковник стукнул, когда он получил Откровение от Аллаха. А тебе сколько? Мальчик еще. Ничего, в нынешнюю эпоху время течет быстрее.

Он как-то странно поглядывает на Ивана. Будто ждет, что вот-вот с хрустальным звоном отверзнутся небеса, Дух Святой низойдет оттуда в телесном виде, как голубь, и просияет свет, и прозвучит глас, возвещающий: «Ты Сын Мой Возлюбленный, в котором Мое благоволение!»

Ничего, однако, не происходит.

Дух Святой с небес не слетает.

Не сияет ослепительный свет.

Громовой глас не звучит.

Инспектор кивает – словно бы самому себе:

– Не получается из меня Иоанн Креститель. Или, может быть, следует макнуть тебя в Иордан? Так до него, извини, не добраться. Сам знаешь, как у нас с авиацией. А пробираться пешком, через горы, через пустыни… – Он безнадежно машет рукой. – Ладно, я тебе кое-что покажу.

Щелкает пальцами по клавиатуре. Зажигается большой черный экран, и Иван вспоминает мельком, как был поражен, впервые увидев настоящий компьютер; думал, что они все уже уничтожены, и вот, оказывается, что нет. Возникает картинка, будто сшитая из разноцветных тряпочных лоскутков. Инспектор, осторожно, порхая мизинцем, стараясь не коснуться ее, объясняет, что зеленый – это области, которые мы пока контролируем, в основном региональные магистрали, крупные города, тоже – еще не факт, но все-таки государственная связность поддерживается. Желтый, понятно, тут ситуация неопределенная: формально подчиняются центру, но как там в реальности – это бог весть, наместники докладывают, что виляет местная власть, и нашим и вашим, это уже наполовину удельные княжества: Казань еще год назад объявила себя самоуправляющейся территорией, на очереди – Якутск, Элиста, Уфа… Серый цвет – зоны хаоса, вот, видишь, черные звездочки там мерцают – это места, где появляется всякая чертота. Горбатый Кныр, ты о таком слышал? Или Язвенная Баба, Мыртана, говорят, ростом с дом, стекает с нее ядовитая слизь. Или вот тут – настоящий дракон, да-да, крылатый, вот с такими когтями, дышит огнем, дракон-то, хрен ему в рот, кому понадобился?.. И наконец самое интересное – красный цвет, тут смерды наши, доморощенные, родные, решили, что никакая власть им не нужна: «народными республиками» себя объявили, сами пашут, сами пляшут, сами сеют, сами поют…

Он разгибается.

– Это картинка на сегодняшний день. А теперь давай отмотаем на месяц и посмотрим, как оно проявляет себя в динамике. – Инспектор вновь пробегает пальцами по клавиатуре. Изображение оживает: одни пятна становятся больше и ярче, другие, напротив, уменьшаются и бледнеют, третьи как бы сливаются между собой, образуя области непонятного бурого цвета. – Смотри, смотри! Видишь, звездочки монстров предшествуют образованию этих… «народных республик»? По-твоему, это о чем нам говорит? А вот о том, что республики возникают на базе магических первобытных культур. Или, если точнее определить, на базе язычества. Овеществляется народная мифология, черт бы ее побрал! Давай уж называть вещи их подлинными именами. А язычество – это принципиальная гетерархия: возникает из хаоса и само порождает хаос, ни в каком другом статусе оно не может существовать. Что-то вроде социальной чумы: вместо единой веры – множество враждующих вер, вместо народа, объединенного в нацию, – множество соперничающих между собой крестьянских общин. Легализовав магию, через духовников например, мы совершили стратегическую ошибку – узаконили хаос как основу социального бытия. Фотий, тот еще, конечно, козел, тем не менее, прав: нам необходима реинкарнация государственной иерархии. Только, разумеется, не такая, как он предлагает, не тотальная идеологическая диктатура, которая раздавит собой всех и вся, стопудовым каменным монолитом ляжет на жизнь, а такая, которая способна к динамике и развитию. Иначе – вот что нас ждет.

Пальцы Инспектора снова танцуют по клавишам. Картинка на экране, словно в мультипликации, оживает. Красные пятна начинают увеличиваться в размерах, превращаясь в озера, затем – в раскидистые моря. Страшноватыми кровавыми щупальцами стягиваются они к Москве, постепенно сливаясь, окружая ее сплошным кольцом. И одновременно с ними начинают, укрупняясь, сгущаться мерцающие звездочки демонов: здесь и там, будто сыпь, проступают они из-под движущейся красноты, тоже сливаясь в озера, потом – в осциллирующие моря, все чаще, чаще, все быстрее, быстрее, и вдруг, будто хлынули на экран чернила, – он весь становится плоским прямоугольником тьмы.

– Модельный прогноз. Экстраполяция имеющихся тенденций, – говорит Инспектор. – Приблизительная, к сожалению, не учитывающая, например, выпадения «диких карт», случайностей, переворачивающих мир. Необязательно все будет именно так. И тем не менее – прогноз есть прогноз.

Он поворачивается к Ивану:

– Ты меня понимаешь?

Иван потрясенно смотрит на погасший экран. Он о многом догадывался, не зря три года отбарабанил духовником в ДДБ, сперва курсантом, далее – рядовым, видел на дежурствах достаточно, особенно на ночных, когда из мрака начинает просачиваться всякая гниль, но тут, на карте Инспектора – гораздо нагляднее. Главное – понятен масштаб, а вместе с ним и неотвратимость угрозы.

Плоский мрак – вот во что постепенно превращается жизнь.

– Я делаю что могу, – отвечает он. И прокашливается, потому что голос его сух и слаб. – Делал бы больше, но я не знаю как.

Инспектор иронически улыбается:

– Зато наверняка знает Он. Попробуй спросить.

Это как раз тот момент, которого Иван очень ждет – еще с утра, с того мгновения, как по нему ударил портрет Джанеллы в газете.

Опасный момент, рискованный.

Однако другого не будет.

Он глубоко вздыхает: только спокойно.

Спросить у Него?

Ну что же.

Попробуем.

– Для этого мне кое-что нужно, – медленно говорит он.

Через пятнадцать минут, спустившись по лестнице на три этажа, Иван оказывается в Научном отделе Департамента безопасности. Охранник, уже не монах, а в сером мундире духовника, с двумя серебряными крестами, с нашивками участника боевых операций, внимательно изучает пропуск, выписанный Инспектором.

Кивает ему: все в порядке.

Стальная дверь открывается.

– Вам в четвертый кабинет, сударь. Правая сторона.

Стены коридора выкрашены серой краской. Такой же серый линолеум, толстый, скрадывающий шаги. И могильная тишина: над ним толща бетона и толща земли, наверное, метров в пятнадцать.

От этого как-то не по себе.

К счастью, у четвертого кабинета его уже ждут: профессор Робчик, на удивление молодой, лет тридцати, хотя по утомленным глазам чувствуется, что, вероятно, значительно старше, пребывает в явной растерянности.

– Не понимаю… Что происходит? – спрашивает он. – Была четкая договоренность об этой серии экспериментов. Архимандрит Авенир лично благословил. Ведь интереснейшая и перспективная в научном отношении серия. Может быть, даже настоящий прорыв. Мы только-только начали получать первые результаты.

Он неприязненно, чуть ли не по складам читает поданную