По следам преступлений - Николай Жогин

— С приездом, Василий Кузьмич, — пророкотал мужчина в ратиновом пальто, — как доехали?

Но Василий Кузьмич, судя по всему, был человеком несловоохотливым. Он только слегка поморщился в ответ и спросил:

— Где?

— Как всегда, — наклонил голову другой из мужчин, одетый в щегольское нейлоновое полупальто.

Василий Кузьмич кивнул и, ни на кого не глядя, направился к выходу. Встречавшие подхватили его чемоданы и двинулись вслед.

На привокзальной площади их ждала «Волга». Однако тот, которого звали Василием Кузьмичом, не сел вместе со встречавшими. Он поискал глазами и тут же увидел свою «Волгу» светло-зеленого цвета. Она его уже ждала. Личный шофер Василия Кузьмича Сережа приоткрыл переднюю дверцу, приглашая хозяина.

Кавалькада двинулась по Каланчевке, выехала на Садовое кольцо, и, наконец, обе машины остановились у одной из высотных гостиниц. Здесь директору машиностроительного завода В. К. Сидоренко, командированному в столицу по служебным делам, уже был заказан номер на десятом этаже.

Номер состоял из двух комнат — приемной и спальни. Войдя в первую из них, Василий Кузьмич впервые за это утро изобразил на своем лице подобие улыбки. В столь веселое расположение духа его привел вид накрытого стола с холодными и горячими закусками и с двумя бутылками коньяка посередине.

— Коньяк? С утра? Фужерами? — выдал свою любимую шутку Василий Кузьмич и, победно оглядев сопровождавших лиц, закончил: — С удовольствием! Но сначала — дела. Прошу ко мне.

Все разделись, прошли во вторую комнату и разместились вокруг стола.

— Какие новости? — осведомилась красивая, хотя и не первой молодости, женщина. — Как с жаккардовыми машинами?

— Одну минуточку, Серафима Иннокентьевна, — остановил ее Сидоренко и скорее приказал, чем попросил: — Волков, подайте мою папку.

Щеголеватый молодой человек тотчас поднялся и подал Василию Кузьмичу его папку.

— Итак, разрешите доложить о производственных показателях возглавляемого мною коллектива за третий квартал текущего года…

Директор завода не стал, однако, подробно информировать собравшихся о деятельности своего предприятия. Он только сказал:

— Жаккардовые машины освоены.

Среди присутствующих раздался вздох облегчения.

— Сколько дадите к концу года? — спросила Серафима Иннокентьевна.

— А это я посмотрю на ваше поведение, — не скрывая улыбки, ответил Сидоренко. — Ну, я хочу отдохнуть. Это в столице разрешается?

— Василий Кузьмич, — услужливо заулыбался Волков, — цыплята только этого и дожидаются. Остынут ведь. Совсем продрогнут.

Все снова перешли в первую комнату и немедля приступили к трапезе.

— За успехи машиностроителей!

После третьей бутылки на столе появилась новенькая колода карт. Василий Кузьмич держал банк.

— Ну-с, по маленькой. Разогреем кровушку.

Серафима Иннокентьевна, сказавшись занятой, давно ушла. Вместо нее пришли двое мужчин, кавказцы, и игра в гостиничном номере пошла на полный ход. Ставки сначала делались небольшие — по рублю, по два. Чем дальше, тем игра становилась крупнее, азартнее.

Сидоренко везло. И потому он был в прекрасном настроении. За столом в сизом табачном дыму то и дело слышалось:

— Еще карту!

— Себе!

— Себе — не вам. Двадцать!

— Те же.

— Ставлю четвертную!

Знакомый официант по знаку Василия Кузьмича менял закуски, бесшумно, незаметно подливал гостям коньяк.

Игра достигла своего апогея поздно вечером. Банк держал Шалва. На столе лежала солидная кучка десяти- и двадцатипятирублевок — больше тысячи восьмисот рублей. Василий Кузьмич взял карту, совершенно трезвым взглядом (хотя пил наравне со всеми) оглядел компаньонов и накрыл деньги широкой короткопалой ручищей, словно лопатой:

— Ва-банк!

Наступила тишина. Были слышны лишь сопения банкомета Шалвы, тяжелые шумные вздохи Василия Кузьмича да его приглушенные команды:

— Карту! Еще! Еще!

И вдруг Сидоренко театральным жестом кинул банкомету свои карты:

— Очко!

— Рисковый вы человек. И везет же вам, Василий Кузьмич, — запричитал Волков, — ах, везет!.. И в картах… и в жизни…

— Потому что жизнь — это тоже игра, дорогой мой Вадик. Учись жить, пока я жив.

— А в любви тебе, дорогой, везет? — спросил Шалва.

Сидоренко коротко рассмеялся:

— Это проще простого.

Он подозвал официанта и что-то шепнул ему. Через полчаса в номер вошли две размалеванные девицы. Одна из них поздоровалась с Сидоренко как со старым знакомым и без обиняков спросила:

— Вася, ты сегодня добрый? Я хочу шампанского.

— Шампанского! — отозвался Вася. — Просьба дамы для меня — закон.

Часов около одиннадцати Василию Кузьмичу пришла в голову новая идея.

— В Химки! — приказал он.

И вся компания вместе с девицами помчалась в Химкинский речной порт. Гулянье продолжалось в здешнем ресторане.

Потом, когда ресторан закрыли, Василий Кузьмич пожелал перебраться во Внуково.

Здесь уже под утро у них с Шалвой состоялся деловой разговор.

— Слушай, — доверительно сказал Шалва, — ты деловой человек. Я деловой человек. Зачем нам Сима? Скажи.

— Ты имеешь в виду Серафиму Иннокентьевну?

— Да, конечно.

— Но она — «Союзглавмаш». У нее наряды.

— У тебя — станки. Мне наряд не нужен. Наряд — бумажка. Мне станки нужны. Ваши, жаккардовые.

— А как же этот Волков? — Василий Кузьмич покосился на молодого человека, что-то шептавшего на ухо одной из девиц.

— Тунеядец, — сказал о нем Шалва.

— Это верно, — согласился Сидоренко. — Но нужный тунеядец.

— На этот раз, я думаю, мы обойдемся без него. Сделаете доброе дело для нашей солнечной республики. Для развития ее трикотажной промышленности. Все-таки бывшая царская окраина.

— Ну, если бывшая — надо помочь.

— Выйдем на минутку.

Они прошли в туалетную комнату, и там Шалва сунул Василию Кузьмичу аккуратно завернутый сверточек.

— Прими от благодарных наших сограждан…

Василий Кузьмич проснулся в своем номере с тяжелой головой. Мучительно вспоминал, где колобродил эти три дня, с кем пил, и многого не мог с достоверностью припомнить.

В «Союзглавмаше», куда в этот день зашел Сидоренко, царила какая-то напряженная обстановка. Василий Кузьмич почувствовал это сразу же. Все куда-то бежали, знакомые сотрудники прятали от него глаза, старались поскорее распрощаться. Серафимы Иннокентьевны на месте не было, и встретившийся Сидоренко Волков шепнул:

— У следователя. Копается прокуратура…

Сидоренко, хоть и мог покрасоваться своей рискованной натурой, не любил испытывать судьбу и немедленно, ни с кем не встречаясь, решил уехать домой. Но черт его дернул, как он потом говорил, зайти в приемную — отметить командировку. Рядом с секретаршей сидел какой-то незнакомый гражданин. Едва Василий Кузьмич подал свое командировочное удостоверение, как незнакомец тотчас встал:

— Товарищ Сидоренко, мне с вами нужно побеседовать. Я из Прокуратуры СССР…

Сидоренко давно ждал этого, готовился к такому закономерному финалу. Он даже знал точно, как будет себя вести на допросе, знал, что будет говорить. И тем не менее руки его предательски задрожали, по спине пробежал холодок. Он взял себя в руки и как можно спокойнее спросил:

— А что такое?

— Пройдите вот в этот кабинет.

Да, Сидоренко сказал следователю те самые, давно заготовленные слова:

— Ни о каких станках, ни о каких взятках и фиктивных нарядах я ничего не знаю. Я директор завода, приехал сюда в командировку, привез отчет об освоении новой техники. Прибыл по вызову главка. Можете проверить.

На втором и на третьем допросе Сидоренко стоял на своем:

— Ничего не знаю.

— Идете ва-банк, Сидоренко? — спросил следователь. — Смотрите, как бы не проиграть…

Пожалуй, одним из наиболее опасных для общества и сложных для раскрытия должностных преступлений является взятка. Опасно это преступление тем, что оно наносит одновременно и материальный и моральный ущерб нашему обществу. Сложность его для следствия в том, что дающий и берущий как бы связаны одной веревочкой и каждый, совершая преступление, извлекает корысть для себя.

Наше государство с первых дней своего существования повело решительную и беспощадную борьбу по искоренению этого позорного наследия прошлого. И сделано в этом направлении очень много.

Но… пороки живучи. Недаром один из мудрецов сказал: «Самая крепкая стена, которую когда-либо воздвигало человечество, — это стена предрассудков».

Увы, и в наши дни бытует еще порой купеческая мораль, вроде того, что «не подмажешь — не поедешь». Более того, цепляясь за жизнь, пережиток прошлого, как хамелеон, меняет окраску, приспосабливается к новым условиям, старается выглядеть вполне современным.