Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева - Александр Алексеев

Со всеми нами, актерами, он был груб и надменен. Исключения не было ни для кого. Его олимпийское величие и неприступность, которою он окружил себя с первых же дней директорства, крайне не расположили к нему всех, причастных к театру. С видом знатока и авторитетно он делал различный нелёпые распоряжения. Звание директора театров ему очень нравилось, и он с излишком злоупотреблял им. При нем воем нам жилось плохо, одному только Павлу Степановичу Федорову было по прежнему хорошо. Он забрал Александринский театр окончательно в свои руки и был его полновластным хозяином. Это начальство, конечно, тоже не обходилось без злоупотреблений, о которых, впрочем, и вспоминать-то не стоит по той причине, что всем известны эти злоупотребления и все крепко помнят Федорова.

После Сабурова директорское место досталось графу Борху, который всего-навсего прослужил два года и ничем не улучшил положения петербургских театров. На первых порах он принялся было деятельно устранять безобразные и явные злоупотребления, но, встретив сильнейший отпор со стороны много забравших себе власти и обросших театральною тиною подчиненных, уступил и подпал под влияние Федорова и других. С отставкою графа В.Ф. Адлерберга покинул свой пост и граф Борх, а на его место явился Степан Александрович Гедеонов, сын прежнего директора Александра Михайловича. Надежд на него возлагалось много, но они не оправдались. Степан Александрович был очень деятельным и даже понимающим дело, но у него не хватило сил побороть все те беспорядки, безобразия и злоупотребления, которые получили уже права гражданства за кулисами и для искоренения которых потребовались бы терпеливые года, а не дни, полные горячности, уверенности и быстроты натиска. Все это обрастало и накапливалось десятками лет, имело несомненную устойчивость и находило в окружающем деятельную подпору; нужно было подходить ко всему этому исподволь, с дипломатическим тактом и стратегическим расчетом, а не прямо и открыто. Такие отважные предприятия никогда не могут увенчаться успехом. Хотя и существует энергичная поговорка: «смелость города берет», но она всего более применима, как на самом деле и есть, к воякам, а для канцелярских деятелей, в особенности же театрально-канцелярских, она не годна. Шансы не равны будут: солдат обыкновенно дерется с солдатом, дипломат обманывает дипломата, но если солдат пойдет против дипломата, или дипломат устроит нападение на солдата, результаты получатся одинаково плачевные для солдата. Так рассуждали наблюдатели, следившие за лихорадочною деятельностью нового директора, и они были совершенно правы: Павел Степанович и другие были дипломаты, и победить их могла только дипломатия же…

При Сабурове умер Мартынов и поступил П. В. Васильев. Еще Александра Евстафьевича не успели похоронить (14-го сентября), как на его место уже заявился Васильев, дебютировавши в самом начале сентября. Будучи летом в Одессе, Мартынов играл вместе с Васильевым, который так понравился ему, что он пообещал Павлу Васильевичу свое содействие пристроить на петербургскую сцену. И действительно он быстро выхлопотал ему дебют, свидетелем которого Мартынову уже не суждено было быть. Обстоятельства сложились так, как будто Александр Евстафьевич сам лично нашел себе преемника и передал ему свое положение, амплуа.

Васильев дебютировал в заигранной покойным комиком пьесе «Андрей Степаныч Бука» и поэтому большого успеха не имел, но публика, все-таки, оценила его дарование, которое не было, разумеется, равным или даже подходящим к таланту Мартынова, но, тем не менее, большое и выдающееся.

Павел Васильевич не был положительным новичком для театрального начальства. Он когда-то учился в Петербургском театральном училище и был исключен оттуда за неспособность к драматическому искусству! Выгнанный из школы юношей, он отправился в провинцию и в небольшой период времени выработался в большого актера.

После первого дебюта входит к нему в уборную один из бывших его преподавателей, узнавший старого своего ученика, и говорит:

— Поздравляю! Поздравляю! Эк вы выровнялись-то! Я от вас этого не ожидал!

— А я от вас всего ожидал! — ответил в тон Васильев.

Первое время Васильеву было тяжело. Мартынов был еще жив в памяти каждого, и выступать в его ролях была большая смелость и риск. Нужно было быть действительно очень даровитым, чтобы взять на себя такие ответственный роли, как покойного комика, однако Васильев не падал духом, трудился неустанно и в конце концов приобрел себе положение, симпатии публики и если не заменил Мартынова, то, все-таки, был лучшим из всех, бравшихся за Мартыновский репертуар.

Во многих ролях Павел Васильевич был самостоятелен и незаменим. Например, кто лучше его изображал Любима Торцова в комедии «Бедность не порок»? Кто был хорошим Расплюевым после Садовского? Во многом ли уступал он Мартынову в «Женихе из долгового отделения»? Был ли лучше его Подхалюзин в комедии «Свои люди — сочтемся», или дьячок Вербохлестов в сценах Погосского «Чему быть, того не миновать»? Все это говорит в пользу артиста, которым дирекция не умела дорожить. Павел Васильевич покидал казенную сцену, уезжал в провинцию и опять, по зрелом размышлении, был возвращаем дирекцией, а в 1874 году он окончательно вышел в отставку и уже более на петербургской сцене не появлялся, хотя со стороны дирекции и были сделаны первые шаги к примирению, но Васильев оказался непоколебимым.

В 1861 году умер от чахотки Алексей Михайлович Максимов, более четверти века несший на себе все ответственный роли любовников, фатов (в то время называвшихся повесами) и вообще молодых людей. Он был очень талантлив, и его смерть была чувствительна для театра. На замену его не явился никто, и амплуа, так называвшееся максимовское, раздробилось на нескольких исполнителей, которые заставляли горько оплакивать смерть этого хорошего человека, хорошего товарища и хорошая актера. Алексей Михайлович был крайне разнообразен, в его репертуаре были роли совершенно непохожие одна на другую, как, например: Хлестакова, Чацкого, Молчалина, Гамлета, Ноздрева в «Мертвых душах», Яго в «Отелло», Лепорелло в «Каменном госте», Фердинанда в «Коварстве и любви», Кина, Фигаро и проч. И замечательно, что во всех ролях он был хорош.

Максимов молодость свою провел бурно. Его почему-то обожали купеческие сынки, спаивавшие его и подбивавшие на разгульную жизнь. Вечные кутежи способствовали развитию чахотки и свели в могилу этого замечательная артиста. Несмотря на свою, по-видимому, безобразную жизнь, Алексей Михайлович был глубоко-религиозным человеком. У него был излюбленный монастырь, стоящий близь Новгорода, на берегу Волхова, в который он делал вклады и был самым усердным и частым его гостем. В этот монастырь Максимов уезжал обыкновенно на весь великий пост, уделял время посетить его летом; вся монашествующая братия его знала и относилась к нему с почтением за его религиозность, с виду вовсе не свойственную служителям театра, который, по суеверным понятиям народа, не более как «утеха черта», бесовское наваждение и т.д. в этом же роде.