Жемчужинка для Мажора (СИ) - Мур Лия

Я настолько утопаю в собственном горе, захлёбываюсь в нём и слезах, что не сразу слышу, что кто-то зовёт меня по имени. И, даже слыша, уже никак не реагирую. Мне хочется исчезнуть. Раствориться и больше ничего не чувствовать.

А потом у меня просто уходит земля из-под ног — кто-то поднял меня на руки.

— Тише, малышка, тише, — шепчет на ухо знакомый бас. — Я тут, я рядом.

От неожиданности поднимаю заплаканные глаза на Соколовского. Протираю их кулачками, чтобы убедиться, что это не плод моей фантазии. Не галлюцинация. И убеждаюсь — парень реален. Я чувствую тепло его тела, оно согревает мои озябшие конечности своим жаром. Я ощущаю дыхание Глеба на своей коже. Вдыхаю древесный аромат его парфюма. Чувствую, как сильно и глухо бьётся сердце в груди брюнета.

— Глеб, — надрывный полу всхлип срывается с моих губ, и я прячу лицо в вороте его кожанки, небрежно наброшенной сверху.

Куртка насквозь пропитана не только ароматом одеколона Соколовского, но и его личным запахом. Тем самым, который действует на меня, как ударная доза успокоительного и одновременно пробуждает все рецепторы к жизни.

— Я отнесу тебя в машину, а потом вернусь за вещами, — негромко говорит он, обдавая моё ухо своим дыханием. А сам продолжает прижимать к себе, поглаживая каждый участок тела, до которого может дотянуться.

— А вдруг кто-нибудь за это время утащит… — Запинаясь, произношу какую-то бредовую мысль, что пришла в голову первой.

— Такой смертник вряд ли отыщется, Жемчужинка, не переживай. Найду каждого! — В его голосе слышится ложная бравада, но на подсознании я понимаю, что это всего лишь попытка меня успокоить или рассмешить. — Да и я быстро. Одна нога здесь, другая — там.

С этими словами Соколовский и вправду быстро доносит меня до своей машины, словно я ничего не вешу. Усаживает на заднее сиденье и предусмотрительно закрывает машину, когда уходит. Я не успеваю вновь погрузиться в пучину боли и отчаяния, как Глеб возвращается вновь. Укладывает мои вещи в багажник Порше, но после не садится на водительское место.

Он обходит машину, открывает заднюю дверь с другой стороны и усаживается рядом со мной.

— Ты чего совсем расклеилась? — Его слова звучат как-то неуклюже. Будто он совсем не умеет утешать. Но даже эта попытка после пережитого кажется мне верхом заботы. — Арина?

Глеб тянет свою огромную лапищу ко мне, скрученной в маленький комок. Осторожно касается щеки. Гладит ладонью. И, не встретив сопротивления, притягивает меня всю к себе. Обнимает. Прячет в своих медвежьих объятиях от всего мира.

— Прости меня, Глеб. Прости, что тебе пришлось это всё увидеть. Прости, что снова…

— Ну, всё, всё, — парень гладит меня по голове, покрывает утешающими поцелуями лоб, нос, щеки. И нет в этих поцелуях ни грамма сексуального подтекста. Лишь желание утешить, забота и доброта. Простое человеческое тепло. — Не думай об этом сейчас. Для начала перестань плакать. — Он обхватывает ладонями моё лицо и заставляет посмотреть на него. В эти янтарные глаза, так похожие на мёд.

Взгляд Соколовского искрится множеством эмоций. В этих глазах плещется всё: от сочувствия до непонятной мне злости, которая, я чётко ощущаю, направлена не на меня. Он прячет весь негатив на дне этих омутов, окутывая только сносящим с ног желанием помочь.

— Вот так, умничка. — Улыбка брюнета, появившаяся на лице, может посоперничать с самим солнцем. — Сейчас мы заедем в аптеку, купим успокоительное, я отвезу тебя к себе и ты поспишь. Договорились? — Он разговаривает со мной, как с маленькой, но впервые меня это не задевает.

Киваю, соглашаясь. Мне так хочется сделать то, что он озвучил — уснуть и забыться. Не думать ни о чём. Хочется побыть маленькой девочкой, о которой кто-то позаботится. Хотя бы сейчас. На время. До завтра. А уже потом я буду думать, как лучше решить свои проблемы.

— Договорились.

— Мир? — Тянет мизинчик Соколовский.

Мне вдруг становится до абсурдного смешно. С губ слетает нервный смешок, когда я во все глаза смотрю на этого двухметрового бугая, который ведёт себя, будто мы снова в первом классе.

— Мир. — Хриплю я каркающим, не своим голосом, и поспешно добавляю. — Но только сегодня.

— Только сегодня, — по-доброму усмехается Глеб и крепче прижимает меня к себе. Так, что мой нос утыкается в его шею и меня вновь с головой топит его дурманящий запах.

Благодарность с такой силой захлёстывает меня, что я не сдерживаюсь. Робко и с опаской вытягиваю руки вперёд, пытаясь обхватить торс Соколовского. Обнять. Но с моей комплекцией я едва достаю кончиками пальцев до его лопаток с обеих сторон.

— Вот так, маленькая. Вот так, — помогает мне обнять себя, меняя позу и подстраиваясь так, чтобы мне было удобно.

Всё же машина — не то место, где можно было с лёгкостью развернуться, особенно Соколовскому, но мажору каким-то чудом это удаётся. Он откидывается назад, буквально укладывая меня на себя, и вытягивает ноги. Но я не успеваю смутиться, потому что он закутывает меня в свою кожанку и уже сам прячет моё лицо на своей груди.

— Всё будет хорошо, Жемчужинка. Всё будет хорошо, — шепчет мне в макушку, целуя, пока меня захлёстывают противоречивые эмоции от его слов и действий. — Я тебе это обещаю.

***

Глеб Соколовский

Смотрю на спящую на заднем сидении Арину и не могу поверить своим глазам. И нет, не тому, что она — та, что всегда бесила и раздражала, как заноза в причинном месте — сейчас вместе со мной.

Я просто в дичайшем шоке, через что пришлось пройти этой хрупкой с виду девушке.

Сколько всего она держала в себе? Сколько пережила? А тут ещё и я подгаживал… Причём тупо из-за того, что когда-то Арина посчитала меня недостойным её царского внимания.

Так я считал. И дал себе обещание сбить спесь с зазнавшейся одноклассницы.

Сбил, ага… Заигрался. Откровенно доводил Скворцову и преследовал все эти годы по банальной причине — привычка. Но кто же знал, что она возвращается после школы в этот ад…

Никому не пожелаешь таких родителей…

Вновь кидаю короткий взгляд на Арину через зеркало заднего вида. Она лежит на сидении и тихонько сопит, свернувшись в позу эмбриона. Накрытая моей курткой. Её шелковистые волосы — я проверял на ощупь — закрывают заплаканное личико.

Она выглядит так беззащитно. Как ангел, который спустился с небес в этот пропитанный гнилью мир. И это видение пробуждает во мне что-то такое, во что я отказываюсь верить. Понимать. И, что ещё хуже, принимать.

А это чувство, как назло, лишь сильнее жжёт под рёбрами. Не отпускает. Настойчиво требует, чтобы я защитил эту девушку от всего на свете. Спрятал, если понадобится, даже от её ненормальной мамаши.

Поэтому я не уехал.

Предчувствие? Возможно. А может…

Встряхиваю головой, сосредотачиваясь на дороге. Борюсь с этим странным и бесконтрольным желанием, которое берёт верх. Потому что знаю, чем мне это грозит…

Но на примере своего отца могу сказать, что даже самая большая любовь идёт рука об руку с женской меркантильностью, когда на кону маячат огромные суммы денег. Поэтому, чёрта с два, я когда-нибудь позволю себе по-настоящему полюбить. Примера с моей родной матерью хватило.

Мальчишкой я ещё не понимал, почему мама могла бросить собственного ребёнка. Но стоило подрасти, и отец обо всём мне рассказал. Он очень сильно любил свою жену. Первую и последнюю. Больше не женился. Проходные дамы в его постели после мамы не в счёт.

Отец настолько сильно любил и, вероятно, любит её до сих пор, что делает всё, лишь бы видеть родного сына, который так похож на мать, как можно реже. Я для него — как та самая соль, что сыпят на рану. Незажившую рану.

Стискиваю руль и сворачиваю в сторону подземной парковки элитной многоэтажки. Отец купил мне эту квартиру, как только у меня появился паспорт. Избавился бы, наверное, в тот же день, но не позволял мой несовершеннолетний возраст. Поэтому дома он появлялся настолько редко, что наша экономка стала роднее, чем кровный отец.