Перелет - Андраш Шимонфи

— Дядюшка Пали, ваши воспоминания об этих событиях, вышедшие в 1969 году, кажутся мне самыми человечными и живыми.

Кальман Реваи в своем дневнике об этих событиях написал следующее: «Нас провели между двух шеренг конвоиров. Автобусы набили заключенными и охранниками. Байчи-Жилински, Макай, Алмаши, братья Коцкаш, Сентмиклоши, Абафи, Д. Маркош, И. Тот и еще множество хороших людей разместились в одном автобусе. Не успев двинуться в путь, мы стали обсуждать вопрос о том, как нам организовать побег дядюшки Байчи. Он должен бежать, иначе его непременно казнят. Но сам Эндре Байчи-Жилински и слышать не хотел об этом. Он решил пожертвовать собой! Он был убежден, что эта жертва нужна родине».

А вот как описал этот эпизод Шандор Шаркёзе.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ШАНДОРА ШАРКЕЗИ: «В начале декабря на заседании Комитета освободительного восстания Дёрдь Палфи планировал, что несколько человек нашей батареи — Лайош Халаш, я и группа солдат — попытаются освободить находившихся в тюрьме на проспекте Маргит руководителей движения Сопротивления.

Был разработан план, согласно которому 9 или 10 декабря две батареи откроют огонь по площади Сены, чтобы парализовать движение транспорта, после чего группа военных должна будет напасть на охрану тюрьмы, освободить заключенных и укрыть их в надежном месте, неподалеку от нашей батареи.

Но существовал и другой вариант, do которому арестованных должны были освободить во время переезда. Мы уже тогда знали, что их должны отправить в Шопронкёхид по Венскому шоссе.

Палфи планировал (об этом пишет и Дёрдь Маркоши в своих воспоминаниях «Путешествующая тюрьма». — А. Ш.), что подкупленный нами шофер в определенном месте остановит автобус, якобы для ремонта, а в это время должно будет произойти нападение группы военных. Как будто бы автобус останавливался в пути, но не на Венском шоссе, а где-то между Будакеси и Жамбеком. К сожалению, наша «разведка» не могла предположить это, поэтому акция сорвалась…»

ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА ПАЛА АЛМАШИ: «Когда в воротах тюрьмы мне удалось обменяться несколькими словами с женой и мамой, они намекнули мне, что готовится какой-то план нашего освобождения из тюрьмы. Помню, по дороге в Шопронкёхид было много остановок, вызванных поломками, но была ли хоть одна из них устроена специально, подстроена, этого я не знаю. Дорога заняла у нас тогда двадцать пять часов, за это время мы довольно долго стояли на месте, но возможность побега представилась Эндре Байчи-Жилински лишь тогда, когда ночью мы остановились где-то в районе горы Харш. Потом рассвело, и мы, потеряв в пути целый день, наконец прибыли во двор шопронкёхидской тюрьмы.

Само присутствие в нашем автобусе дяди Банди говорило о том, что Комитет по депутатской неприкосновенности либо лишил, либо вскоре собирается лишить Байчи-Жилински депутатской неприкосновенности и предаст его суду военного трибунала. Это означало верную смерть. Словом, Эндре Байчи-Жилински прекрасно понимал, что ждать снисхождения от нилашистских судей ему не приходится, что дни его сочтены. Однако бежать он тоже считал недостойным. Его поведение во время долгого пути свидетельствовало о том, что он сознательно идет на эшафот. Байчи-Жилински понимал, что его смерть будет вечным примером верности долгу.

Как я уже говорил, мы двинулись не по Венскому шоссе, а в объезд. Выехали мы часов в девять вечера, прождав несколько часов в коридорах тюрьмы. Наши охранники в замешательстве сновали вверх-вниз, вероятно, была получена информация о том, что Венское шоссе находится под обстрелом советской артиллерии, и никто толком не знал, что предпринять. Даже когда нас погрузили в автобус, нам пришлось еще довольно долго ждать, потому что в Буде в это время была объявлена воздушная тревога. Вот и получилось, что изменился не только маршрут, но и время отправления. Наконец около девяти вечера мы двинулись в путь. Остановились мы между горами Янош и Харш, там опять была объявлена воздушная тревога, и пришлось устроить в автобусе затемнение… Именно тогда парень из Тарпы, уроженец того самого избирательного округа, депутатом которого был Эндре Байчи-Жилински, договорившись с остальными охранниками, дал нам понять, что они не станут прицельно стрелять, если Байчи-Жилински попытается бежать в сторону гор, поросших густым лесом. Юноша сказал, что они будут палить только для отвода глаз… Однако Байчи-Жилински наотрез отказался воспользоваться этой возможностью, а ведь она существовала (тем более если, как ты говоришь, шофер автобуса тоже был подкуплен). У дяди Банди и среди охранников нашлись почитатели, они обращались к нему не иначе как «господин депутат» и были буквально околдованы его словами. Причем эти простые крестьянские парни своим трезвым мужицким умом уже прекрасно понимали, что немцами война проиграна. В этой связи стоит упомянуть, что нилашисты долго не могли найти палача, который казнил бы Эндре Байчи-Жилински, а тех нилашистов, которые согласились повесить бывшего депутата, напоили да еще наврали им, что «этот человек взорвал мост Маргит».

Однако сам дядя Банди слышать не хотел о побеге, хотя мы, узнав о предоставившейся возможности, стали один за другим подходить к нему. Пишта Сентмиклоши, Реваи, я и другие упрашивали его. Но он был непреклонен. «Я не имею права жить. Ведь Янош Киш и его соратники казнены, они пожертвовали жизнью во имя родины. Я считаю, что моя смерть принесет больше пользы!» — заявил он тогда.

Едва затих шум самолетов, как мы двинулись дальше. Дюла Коцкаш утверждал, что была возможность бежать где-то в окрестностях Дьёра, этого я не знаю, но эпизод у горы Харш я запомнил отчетливо. Вероятно, были и другие возможности для побега. Но они не были столь реальными. Поговорив с дядей Банди, мы убедились, что его решение окончательно… К тому же начало светать, а когда мы находились в районе города Дьёра, стало совсем светло, и 12 декабря приблизительно в половине одиннадцатого утра автобусы прибыли в Кёхид.

Здание местной тюрьмы было построено буквой Н, в одном из крыльев его и разместились заключенные, привезенные из тюрьмы на проспекте Маргит в Будапеште. Камера дяди Банди была на третьем этаже, по соседству с моей. Но общаться с ним мы могли только через несколько дней, когда я попал на работу в контору тюрьмы. В бытность мою «писарем» я мог постоянно общаться с ним. Он не был сломлен и вел себя так, словно пытался разделить между нами свое духовное и политическое наследство — мировоззрение. Во время прогулок мы каждые десять минут менялись друг с другом местами, чтобы какое-то время проводить рядом с ним. Вероятно, во время одной из таких прогулок в тюремном дворе с Эндре Байчи-Жилински разговаривал заключенный Ласло Райк.

23 декабря около семи часов вечера Эндре Байчи-Жилински перевели в помещение школы, которое временно было превращено в здание суда.

Мы, несколько человек, уже имевшие в карманах приговоры, как писари, довольно свободно могли передвигаться внутри тюрьмы и поэтому ждали его возвращения с заседания суда в дверях тюремной конторы, расположенной на первом этаже. Мы пытались по его лицу понять, как проходит суд. Однако дядя Банди шагал между своих конвоиров с каменным выражением лица, глядя прямо перед собой.

Мы вернулись в помещение конторы и начали гадать: вынесен приговор или нет? А если вынесен, то какой? Но долго ломать голову нам не пришлось, появился старший надзиратель и распорядился, чтобы послали за лютеранским священником.

Так мы узнали, что приговор вынесен. Приговор, о котором мы догадывались заранее, но в который до последнего момента, пока существовала какая-то, пусть слабая, надежда, отказывались верить. Итак, все же смертная казнь.

Дядю Банди перевели на третий этаж в камеру смертников. В ночь накануне казни дядю Банди посетили Кальман Реваи, Миклош Макай и я, а потом еще несколько человек. Я пробыл у него в камере всего десять минут. Он очень спокойным и твердым голосом попросил нас всегда быть верными идеям, за которые отдали свои жизни Янош Киш и его соратники, за которые и он готов сложить голову: во имя свободы и национальной независимости Венгрии. Его спокойствие воистину было поразительным и торжественным. Несколько часов в его камере пробыл и священник по фамилии Бардоши…

На рассвете по пути из своей камеры в контору я увидел дядю Банди под охраной двух солдат, стоящего лицом к стене с заложенными за спину руками. Он ждал взвода солдат, который должен был сопровождать его к эшафоту.

Байчи-Жилински казнили утром 24 декабря 1944 года. Его последними словами были: «Да здравствует Венгрия!» (Это я узнал от врача-заключенного, которого приводили на место казни, чтобы установить факт смерти.)

Глава девятая

МОСКВА, ОКТЯБРЬ-НОЯБРЬ

СОРОК ЧЕТВЕРТОГО

РАЗГОВОР С МАТЕРЬЮ: — Итак, мы с тобой остановились на том, что твой сон в городе Сегеде по приказу командира гарнизона охраняли советские солдаты… А что было на другой день?