Чудеса специальным рейсом (сборник) - Марианна Гончарова

А если жена из кухни:

– Где пил, гад ты такой?

– А на рыбалке, – ответить можно. И у жены аргументов нет. Все на виду. А на рыбалке выпить водки – это закон, это святое.

И вот Червонцев хвастался так и эдак. И зря. Потому что Гриша Кострома ему однажды в ответ и говорит, что подумаешь, у него тоже пруд. И тоже карпы. И даже щуки. Но у него в пруду еще и рептилии живут. Называются водяные красноухие черепахи. Почему так назвали – непонятно, ухи у них, что ли, красные – не приглядывался. Живут и живут. Рыбалка такая пассивная ему давно надоела, а вот утром вышел в тапочках, в колокольчик позвонил, и все черепахи поднимаются, как подводные лодки, – кушать. Ох, красота. И кормишь черепах – это никаких тебе Мальдив не надо. Красота и отдых. И не надоедает.

Червонцев очень расстроился, говорит:

– Слушай, Кострома, продай мне человек десять этих твоих черепах. А?

Сговорились. Сделали так. Это было зрелище – Гриша сел в лодку резиновую, выплыл на середину пруда, позвонил в колокольчик – и стали всплывать черепахи, как субмарины. Гриша их собирал сачком, складывал в сеть, переложенную ряской, такая водоросль, ряска в народе называется. И тут еще одна черепаха выплыла, видно, совсем старая – панцирь неровный, с наростами, шея дряблая, как у девяностосемилетней актрисы немого кино, глаза мудрые, обведенные черным, ну чисто Тортилла – «триста лет тому назад». Только без очков.

– О, – сказал Гриша, – здоров, Моисей!

Черепаха вроде даже кивнула и величественно и медленно поплыла прямо к Гришиной лодке.

– Дай-дай мне его, этого, большого, дрессированного – я тебе двойную цену за него дам. Тройную дам! – Червонцев так хотел перед гостями похвастаться, типа он позвонит в колокольчик, черепахи со дна поднимутся… А тут и эта вот или этот, старец, аксакал черепаший. – Умоляю, продай, сколько скажешь…

– Ну бери, – нехорошо как-то Гриша хмыкнул и вроде даже черепахе этой, Моисею, подмигнул.

И вот Червонцев выпустил черепах к себе в пруд.

И я не знаю, что у них случилось, что произошло там в пруду, но, думаю, было так.

Черепахам в червонцевской заводи, конечно, сразу не понравилось. Чужое место. Нахальные карпы командовали, дрались и обзывались. А те, которые зеркальные, те вообще над черепахами издевались. Они их отражали. Черепахи пугались своего отражения, И действительно – а что в них красивого. Душа разве. Так ее в зеркале и не видно совсем.

Понятное дело, старая черепаха по имени Моисей всех своих родственников собрал и говорит им:

– Ну что? Как обычно?

И все кивнули. Черепахи вообще кивать любят. Станут в сторонке и кивают, кивают.

И на следующий день, когда Червонцев стал трезвонить в колокольчик, чтобы свою экзотику покормить – как раз друзей пригласил на барбекю, хвастаться, – ни одной черепахи в пруду не оказалось.

«Отравили!» – решил Червонцев и стал лазить по дну, искать. Не нашел.

«Украли!» – предположил Червонцев и вызвал участкового Шапочку.

Шапочка ходил с умным видом по участку, тянул время, ждал, когда ребрышки на гриле будут готовы, и вдруг заметил мокрый след, ведущий из пруда к калитке. Отчетливый мокрый след.

Ну, потом дальнобойщики говорили, что видели колонну черепах на дороге, что шли они довольно бойко, одна за другой, во главе – большая черепаха с кривым панцирем. И шли они вверх по направлению к Ракитному пруду.

Через какое-то время Червонцев опять встретился с Гришей Костромой и, видя хитрую Гришину рожу, спросил:

– Пришли?

– А то! – ответил Гриша Кострома, ловко закидывая в рот сухарик.

– Ты мне скажи только как? Как они, водяные черепахи, проделали такой долгий путь посуху и не погибли? А, Кострома?

– Так это ж Моисей. Он лет пять как моих черепах водит. У нас же пруды как? Каскадом, Червонцев! Моисей ведет всех к Ракитному пруду. Тот ведь на самом верху. Черепахи там дожидаются первого дождя, а потом дело техники – вода их несет из пруда в пруд, из пруда в пруд. А мой-то пруд – самый нижний. Ну максимум месяц – и они дома. Че-то все жадные такие, падкие на старину Моисея. «Продай, продай». Жадничать не надо. Вот что.

Гриша повернулся лицом к пруду, поднял рюмку и крикнул:

– Твое здоровье, Моисей!

Из воды приветливо хлюпнуло.

Часовщик

– Эй ты, драсте! – пропищал кто-то за моей спиной. – А который час?

Потом раздался хитрый смешок и веселое похрюкивание.

О! Горецки притопали, отец и сын.

– Здравствуйте, здравствуйте, Горецки! Двенадцать часов десять минут.

– Правильно! – похвалил старший Горецка-часовщик.

Горецка… Наша местная достопримечательность, очень симпатичная и полезная для жизни и порядка нашего города. Францик и Васька. Неразлучная парочка. Сыну лет двенадцать. Он выше своего папы на две головы. Папа у него – гном. Что-что, как-как… А вот так! Гном! Ну гном! Что в этом странного? Вы что, о гномах ничего не слышали? Не-ет, не покемон!!! Скорее хоббит. Хоббитов знаете? Ну вот, он хоббит, но очень небольшой, мелкий хоббит. Карликовый хоббит. Хоббит-лилипут. Симпатичный и ладный. Просто очень маленький. Личико кукольное и румяное. Глаза, брови, уши, рот и нос понатыканы в голову куда попало, но в результате получилось очень даже ничего. Глаза синие с черным ободком. Ресницы пушистые. Ушки острые, как у эльфов. Обаятельный этот Францик Горецка. Но очень уж маленький. Как табуретка. Сейчас-то от этого лечат, дают детям таблеточки разные, дети растут, вырастают. А Францик-часовщик не вырос, так и остался.

Он знаете какой даровитый?! Рубины в часах меняет за секунду и навечно. Он единственный старинные швейцарские часы взялся реставрировать, часы деда моего мужа, деда Игнация. С таким уважением подошел… Часы огромные, на полстены, с боем. Францик велел положить их на ковер сначала, и лазил по ним, как муравей, ползал, чистил механизм, шуровал там что-то усердно так, сопел, ругался шепотом: «Нет мне покоя, нету!» Потом часы подняли, стремянку пристроили, и на верхнюю ступеньку еще мюллеровские словари, толстые… Четырехтомник. И починил часы. Теперь тикают, бьют, маятник туда-сюда… А часам два века. Францик Горецка… Мастер! Который год в своей мастерской сидит на высоком стуле, с лупой во лбу – чистый гуманоид. И всех на «ты» называет, такая у него за счет его крохотности высокая степень свободы.

– Эй ты, слышь, – кричит он в окошко нашему мэру города, – иди сюда, покажи свои часы, я тебе их почищу… Нет мне покоя…

– Эй ты, – зовет он какого-то местного хлыща, – слышь, от чокнутый, что за мода – время на мобильниках смотреть?! Ну ты что, вообще?! Часы купи себе! Часы! Механические часы! Чтоб ти-ка-ли! Не, ну нема покоя, нету!!!

Жена у Францика замечательная – большая, крепкая и выносливая Бируте из Литвы. Медсестра. Когда надевает халат, напоминает белый вместительный холодильник. Промышленный. Говорят же, любовь зла – полюбишь, и все тут. Нет, а что? Она, Бируте, ведь как рассудила? Если высокий стройный блондин или там брюнет, например, это столько хлопот, он же шмыг на сторону, шасть – и все. А в этом Францике росточку – кот наплакал, где посадил, там нашел. И умный, и зарабатывает, и хозяйственный. И шармантный, как сама Бируте говорит. И с характером.

Они когда поженились, природа прямо руками всплеснула, мол, во дают, ну ничего себе!!! Растерялась, засуетилась, забегала… природа… И понятно. У гнома кто может родиться? Только гном. Ну у божьей коровки разве может родиться теленок симментальской породы, белый с рыжими пятнами, с хвостом, игривый? Так и здесь. Но, к счастью, родился обыкновенный Васька с папиными пушистыми ресницами, синими глазами с черным ободком и острыми ушками, спокойный и большой, как мама. И ужасно шармантный. Как папа Францик Горецка.

Которому ничто человеческое не чуждо. Выпивает.

Он по пятницам с друзьями встречается, в баре «Пингвин». И надирается до безобразия. Ему ведь что, разве ж много надо, тяпнул наперсток водки и вот тебе пожалуйста – уже пьяный. А с ним Петюня Рябка, исполин, грузчик мясокомбината, давний друг, еще с детства. Сидят за рюмочкой, философствуют. Францик: «Время бежит-бежит, а потом раз – и останавливается. А часы, Петюня, – говорит Францик убежденно, – часы – это признак жизни. Тик-так, тик-так! А если нет часов, это все тогда! Ти-ши-на… Надо очень тщательно понимать на часы! Понимать на часы, Петюня, значит понимать на время. А понимать на время значит понимать на жизнь. Понял?!» – с угрозой спрашивает захмелевший Францик. «Понял-понял», – успокаивает друг Петюня Рябка, он понимает, а как же! Особенно друга Францика. Рябка берет маленького часовщика на руки и бережно выносит из бара, а у входа уже ждет Бируте. Она свои шармантные кадры хорошо знает, поэтому ждет терпеливо. Рябка передает пьяненького друга на руки жене, Францик сладко чмокает губами, наваливается головой Бируте на плечо, спит, вздыхая тяжело в воротник: «Нема покоя, нету…» Бируте перехватывает его удобно под коленками и тащит домой. Маленький-то маленький, но крепенький и тяжелый.