Кожа для барабана, или Севильское причастие - Артуро Перес-Реверте

— А какое отношение ко всему этому имеете вы?

— Я же говорила вам: я здесь работаю. Я действительно архитектор-реставратор. Дипломированный. Лос-Анджелесский и Севильский университеты.

Шаги Куарта гулко отдавались под сводами храма. Грис Марсала в своих спортивных тапочках ступала бесшумно. На закопченном, испятнанном сыростью потолке то тут, то там виднелись фрагменты росписи: крылья ангела, борода какого-нибудь пророка.

— Все это потеряно безвозвратно, — проговорила женщина. — Это уже не поддается реставрации.

Куарт посмотрел на трещину, словно удар топора рассекавшую лоб херувима.

— Церковь и правда находится в аварийном состоянии?

Грис Марсала устало опустила веки. По-видимому, ей уже много раз приходилось слышать этот вопрос.

— Так говорят люди из мэрии, банка и архиепископства, чтобы оправдать снос. — Подняв руку, она обвела ею церковь. — Здание в плохом состоянии, к тому же за последние полтора века о нем никто не заботился, но оно еще вполне прочное. Ни в стенах, ни в сводах нет таких трещин, которые нельзя было бы заделать.

— Однако на отца Урбису все же свалился кусок потолка, — возразил Куарт.

— Да. Вон оттуда, видите? — Она указала на темную впадину чуть ли не метровой длины, видневшуюся на месте части карниза, метрах в десяти над амвоном. — Несчастный случай.

— Уже второй несчастный случай.

— Муниципальный архитектор сорвался с крыши по собственной вине. Никто не заставлял его взбираться туда.

В словах и тоне монахини, каковой являлась Грис Марсала, могло бы прозвучать и побольше милосердия, отметил про себя Куарт. Что искали, то и нашли: вот каков был явный подтекст ее замечания. Куарт подавил саркастическую усмешку и подумал: интересно, а эта дама тоже получает отпущение грехов у отца Ферро? Редко встречается паства, столь преданная своему пастырю.

— Представьте себе, — Куарт недоверчиво оглядел леса, — что вас ничто не связывает с этой церковью, а я вам говорю: добрый день, будьте любезны дать мне техническое заключение.

Ответ последовал немедленно, без малейших колебаний:

— Старая и запущенная, но не в аварийном состоянии. Почти все проблемы связаны с тем, что пострадала отделка — из-за сырости, поскольку кровля обветшала. Но мы уже перекрыли ее заново: пришлось поднять на пятнадцатиметровую высоту почти десять тонн извести, цемента и песка. Вот этими руками. — Грис помахала ими перед лицом Куарта. Они были мозолистые, сильные, потрескавшиеся, с въевшимися в кожу следами гипса и краски. — И руками отца Оскара. Дону Приамо в его возрасте уже трудно лазать по крышам.

— А прочие части здания? Монахиня пожала плечами:

— Оно и дальше будет стоять, если нам удастся довести до конца основные работы. После устранения течи надо бы укрепить деревянные балки — они кое-где прогнили из-за термитов, опять же по причине сырости. В идеале следовало бы заменить их, но у нас нет денег. — Она выразительно потерла друг о друга кончики указательного и большого пальцев и уныло вздохнула. — Это то, что касается самого здания. Что же до отделки, то можно было бы постепенно приводить в порядок наиболее поврежденные части. Например, я нашла возможность отреставрировать витражи. Один мой друг, химик, работает в ремесленной мастерской художественного стекла; он обещал бесплатно изготовить необходимые куски взамен тех, что отсутствуют. Дело это долгое, поскольку требуется также восстанавливать свинцовые переплеты. Но нам торопиться некуда.

— Вы так думаете?

— Да, если удастся выиграть эту битву.

Куарт взглянул на нее с интересом:

— Такое впечатление, будто это касается вас лично.

— Это касается меня лично, — просто подтвердила она. — Ради этого я и осталась здесь. Я приехала в Севилью, пытаясь решить кое-какие проблемы, и нашла решение именно в этом месте.

— Проблемы профессионального характера?

— Да. Полагаю, это был кризис. Такие вещи иногда случаются. А у вас уже был кризис?

Куарт отрицательно покачал головой, думая о другом. Надо запросить из Рима ее личное дело, мысленно отметил он. Как можно скорее.

— Мы говорили о вас, сестра Марсала.

Светлые глаза спрятались в морщинистых веках. Никто не мог бы с уверенностью сказать, что это означало улыбку.

— Вы всегда так сдержанны или это нечто вроде позы?.. Зовите меня просто Грис. Обращение, которое вы употребили, просто смешно: посмотрите на меня как следует. Так вот, я приехала сюда, чтобы разобраться и в своем сердце, и в голове, и нашла ответ в этой церкви.

— Какой ответ?

— Тот, который мы все ищем. Дело, полагаю. То, во что можно верить и за что бороться. — И, помолчав, добавила: — Веру.

— Веру отца Ферро.

Она снова помолчала, вглядываясь в него. Ее седая косичка наполовину растрепалась; женщина подхватила ее пальцами и стала заплетать, не отводя глаз от Куарта.

— У каждого своя собственная вера, — проговорила она наконец. — Это насущно необходимо в нашем веке, который агонизирует так жестоко и безобразно. Вам не кажется?.. Все революции уже совершились и провалились. Баррикады опустели, герои, некогда связанные солидарностью, превратились в одиночек, хватающихся за все, что попадется под руку, лишь бы уцелеть. — Светлые глаза так и буравили его. — Вы никогда не чувствовали себя пешкой, забытой на шахматной доске, в каком-нибудь углу? Она слышит за спиной затихающий шум сражения, старается высоко держать голову, а сама задает себе вопрос: остался ли еще король, которому она могла бы продолжать служить?

Вдвоем они обошли церковь. Грис Марсала показала Куарту единственную фреску, которую стоило показывать: Пречистую Деву (кисти Мурильо, хотя до уверенности в этом было далеко) над входом в ризницу, рядом с исповедальней. Потом они подошли к входу в склеп, перекрытому железной решеткой, за которой терялись в темноте мраморные ступени. Женщина объяснила, что в таких маленьких храмах обычно не устраивали склепов, однако этот пользовался особой привилегией. В нем покоились четырнадцать герцогов дель Нуэво Экстремо, включая тех, что скончались еще до того, как была построена церковь. Начиная с 1865 года склепом прекратили пользоваться, а захоронения стали осуществляться в семейной усыпальнице в Сан-Фернандо. Единственным исключением была Карлота Брунер.

— Как вы сказали?

Куарт оперся рукой на арку входа, на которой были высечены череп и скрещенные кости, и ощутил, как холод камня проникает в кровь.

Грис Марсала обернулась, удивленная недоверчивым тоном священника.

— Карлота Брунер, — несколько недоуменно повторила она. — Двоюродная бабка Макарены. Она умерла в начале века и была похоронена в этом склепе.

— Мы можем пройти к ее могиле?

В голосе Куарта прозвучало плохо скрытое волнение. Женщина, все еще недоумевая, взглянула на него:

— Конечно.

Она скрылась в ризнице, вернулась со связкой ключей и, отперев решетку, повернула старый фарфоровый выключатель. Слабенькая, запыленная лампочка осветила ступени. Куарт наклонил голову и, быстро спустившись, оказался в небольшом квадратном помещении, стены которого были покрыты тремя ярусами надгробных плит. На кирпичных стенах виднелись черные и белые разводы от сырости, в застоявшемся воздухе пахло плесенью. На одной из стен Куарт увидел высеченный из мрамора герб рода дель Нуэво Экстремо с девизом: Oderint dum probent. «Пусть ненавидят, лишь бы уважали», — перевел он про себя. Над гербом располагался черный крест.

— Четырнадцать герцогов, — повторила стоявшая рядом Грис Марсала, невольно понижая голос.

Куарт всмотрелся в надписи на плитах. Самая старая из них была датирована 1472–1551 годами: за ней покоился Родриго Брунер де Лебриха, конкистадор, христианский воитель, первый герцог дель Нуэво Экстреме, Самая последняя находилась у входа, между двумя пустыми нишами, и на ней было начертано женское имя — единственное в этой гробнице, предназначенной для первооткрывателей, политиков и воинов:

КАРЛОТА-ВИКТОРИЯ-АМЕЛИЯ

БРУНЕР ДЕ ЛЕБРИХА-И-МОНКАДА

1872–1910

ПОКОЙСЯ В МИРЕ ГОСПОДНЕМ

Куарт провел пальцами по вырезанным на мраморе буквам имени. Он был абсолютно уверен: в его кармане лежала открытка, написанная столетие назад этой женщиной — лет за десять-двенадцать до ее смерти. Как при введении карточки с кодом в надлежащее устройство, отдельные фигуры и события начали выстраиваться в определенном порядке, связываться между собой.

— А кто такой капитан Ксалок?

Грис Марсала пристально смотрела на его пальцы, застывшие на имени «Карлота». Казалось, она была в замешательстве.

— Мануэль Ксалок был севильским моряком, уехавшим в Америку в девяностые годы прошлого века. Какое-то время он пиратствовал на Антилах, а потом пропал в море. Это случилось во время испано-американской войны 1898 года.

Здесь я каждый день молюсь за тебя, мысленно повторил Куарт. И ожидаю твоего возвращения.