Звонок из Мемфиса - Андрей Михайлович Коротаев

– Кошмары и алкоголь? – поинтересовался Чума.

Эстом кивнул.

– Знакомо. Так кто эти наглюки?

– Не помню. Позови яхту.

Чума открыл окно. В комнату ворвался свежий воздух.

– Эй, корыто! Хозяин вызывает, – прокричал сквозь музыку Чума.

«Синеглазка» поднялась на уровень балкона.

– Хозяин просит напомнить ему имя наглюка.

Яхта повернулась носом в сторону Эстома.

– Эстом Оливерович, авторизуйтесь.

– Говори, – простонал Эстом. Ему все стало безразлично.

– Имя наглюка – Николай Георгиевич Кошка, – сообщила яхта.

– Все паты на одном наглюке? – удивился хакер.

– Да.

– Надо же! Так он же мультимиллиардер. И будет им, если Отечество вернет ему хотя бы полпроцента от заработанного.

– Слушай, – сказал Эстом, – сядь, не мелькай. Я свою часть договора выполнил. Теперь дело за тобой.

– Все хорошо, не бойся. Я еще не придумал, но найду решение.

– Думай.

Чума возился с планшетом. Богли находился в прострации. Судьба поставила ему подножку, отобрав Медею, теперь она отберет и нажитое имущество. Те, кто отберет жизнь, придут сами.

– Эстом! Не буду тебя отвлекать. Надежда умирает последней. Может, выкрутимся, мне надо поработать. Ты пока приходи в себя, а я пошел. Вечерком свяжемся.

Тут Богли вспомнил про планы на вечер. Он издал новый тяжелый стон, закрыл глаза и сказал:

– Иди. Без хороших новостей не показывайся. Иначе я застрелю тебя, а потом себя. Не шучу.

Может, надо пойти на явку с повинной? Попросить понизить в должности? Он готов работать на Отечество, работать и отработать. Сколько добрых, хороших дел он мог совершить. Ему представился Магадан, куда специально вывозили на экскурсию правительственных чиновников, крест на голой холодной сопке – его могиле. Остаток дня он провел, приводя себя в порядок. И в плохом настроении вылетел на свидание.

Глава 6

Гефсимания

Гефсимания Алоизовна сидела за рабочим столом, ожидая стратегического жениха. В приемной были открыты все окна. Тополиный пух летал по помещению. Летний вечер только начинался. Кондратьев, попрощавшись, вышел из кабинета, убежав по бесконечным делам.

Последний час Гефсимания посвятила сочинению будущей жизни. Богли был для нее подходящей парой. В недалеком прошлом она предприняла в отношении его несколько наступательных действий. Эстом, как ей казалось, совсем не против жениться, но, похоже, ему недоставало ума: вице-премьер игнорировал намеки, словно ему мешали многочисленные государственные заботы. Возможно, он слишком увлекался работой. Хотя советский чиновник не смог бы построить себе прелестную дачу и приобрести шикарную квартиру в центре Москвы на честно заработанное. Но, может быть, он гениальный чиновник? Получил подарки, премии от Правительства?

Гефе было тридцать восемь лет. Ее отец Фадеев, имея типично русскую фамилию, выбрал для дочери имя, гадая по страницам Библии. Открыв Писание на строках – «приходит с ними Иисус на место, называемое Гефсимания, и говорит ученикам: посидите тут», Алоиз Маратович нашел то, что искал.

– Видишь, дорогуша, Бог и Апостолы пришли в сад Гефсиманский! Поэтому я назвал тебя, чтобы жених у тебя был божественный. Хотя, признаюсь, может, перестарался в своем религиозном рвении.

Она думала изменить имя: смотрела на себя в зеркало так и сяк, примеряла разные варианты, как платья. Но все же Гефа подходило ей. Она была живой женщиной в полноватом, жадном до мужской ласки теле. Ее первым женихом, затем мужем, но не божественным, а бывшим, стал Сычев Андрей Андреевич. Они поженились в молодости. Сычев оказался молчаливым «сухарем», недовоспитанным военным училищем, Гефа испытала шок от невозможности слышать восхищение собой, хотя бы раз в квартал, да и темперамент военного ее разочаровал. Сычева она передала подруге, чем осчастливила пару. Подружка – скромная, немногословная барышня – не посвящала Гефу в тайны личного благополучия, но часто приглашала на пироги. Сычев устроил Гефу в Сколтех, когда Кондратьев потребовал в секретари «первую попавшуюся суку». Позднее она нашла место в Управлении и отцу – Алоизу Маратовичу. Чтобы, так сказать, закрепиться попрочнее.

Следующим кандидатом в мужья Гефсимания выбрала Эстома. «Возлюбленный», подозревающий о приготовленной ему участи, подлетал к приемной университета.

– Осторожнее, Эстом, осторожнее, – говорил он себе, придерживая букет роз, купленных Михаилом у староверов. Яхта приблизилась к открытому окну. Оттуда на парк смотрела Гефа – словно принцесса, спрятанная в недоступной башне замка: наконец и за ней примчался рыцарь. Колпак открылся, улыбающийся Эстом бросил букет, пытаясь попасть на стол секретаря. Но цветы, ударившись об оконный проем, упали на землю.

– Дорогой Эстом! Как мило с вашей стороны так начать свидание. Даже не знаю, что подумать, – с сарказмом вздохнула Гефа.

– Гефа, любовь моя.

«Зачем я это сказал?» – пронеслось у него в голове, но трезвый расчетливый внутренний голос возразил: «Если Гефа спасет тебя от прокуратуры, то стоит принести себя в жертву». С таким аргументом чиновник готов был согласиться.

– Эти розы – мое сердце, которое, разбившись, упало наземь.

– Оригинально. Ну, пойдемте подберем. Оно мне ой как пригодится!

Яхта опустилась, Эстом подобрал букет и вручил цветы подошедшей Гефе.

– Какой волшебный букет! Наверное, безумно дорогой, – всплеснула руками секретарь.

Эстом взглянул ей в глаза и на ярко-алые губы, легкий призрак любви промелькнул перед ним. «Такова жизнь, не знаешь, где найдешь, где потеряешь», – решил Богли, наудачу устремившись к будущему. Будущее растерялось от неожиданного броска, рассчитывая на более скромное приветствие, но, несомненно, обрадовалось.

– Куда же вы меня пригласите? В театр? В кино? Я давно не ходила на свидания… Забыла, как в наше время встречаются люди.

– Милочка, люди встречаются в ресторанах. А театр начинается потом.

– Давайте сделаем не как все, – предложила Гефсимания. – Мне совершенно случайно подарили два билета на Великопостного. Приглашаю вас на концерт. А после – вы меня. Куда пожелаете!

– Великопостный? Я от него без ума! – слукавил Богли. – Пожалуйте на борт.

Толик Великопостный числился штатным кремлевским пианистом. На всех правительственных приемах он играл Гимн СССР, на вечеринках – «Белые розы», на крестинах – «Боже, Царя храни», а на похоронах – известный в широких кругах шлягер «Ту‐104 – самый лучший самолет». К своему званию «Величайший пианист Планеты» он не подпускал никого. Если ему сообщали, что кто-то играет лучше, Великопостный нападал на говорившего, и искусство забирало очередную жертву. Звание «Великий» принадлежало только ему! Как всех талантливых людей, пианиста губил алкоголь. В конце приемов, когда клап фортепиано закрывался, инструмент становился барной стойкой, вокруг собирались любители светских сплетен, политики, дорогих сигар и напитков.

Яхта доставила пассажиров к концертному залу. Нарядно одетых людей собралось неожиданно мало – их не было вообще.

– Огрубел народ, – вздохнул Богли. – Утратил интерес к искусству.

– А вы, Эстом Оливерович?

– Я, как вы видите, Гефсимания