Песня синей птицы - Картленд Барбара

В то время как обед в пятницу был рассчитан на то, чтобы поразить мистера Каддингтона, сыграв на самых дурных чувствах этого выскочки, маркиз решил, что субботняя пирушка будет совсем иной.

От отправил письмо своему старому другу, лорду Хорнблоттону, человеку с репутацией рассказчика и весельчака и большому знатоку вин, с просьбой срочно приехать. Мало нашлось бы людей, для которых этот стареющий джентльмен не был бы желанным гостем за их столом.

На субботу был приглашен еще один приятель Алтона: сэр Лукас Пауэл, заместитель главы графства, азартный охотник и всем известный выпивоха.

Маркиз ограничил ими число приглашенных, считая, что так разговор пойдет свободнее и ему легче будет наблюдать за мистером Каддингтоном.

И вот дамы удалились, а джентльменам начали подавать чудеснейшие вина, бутылка за бутылкой. Щеки присутствующих раскраснелись, лбы вспотели, речь понемногу становилась все более бессвязной, но маркиз заметил, что мистер Каддингтон прекрасно владеет собой. Он много пил, это верно, — не меньше, чем остальные, — но если и не совсем твердо держался на ногах, то разума не терял; лишь его байки становились все непристойнее.

Их нельзя было бы назвать грубыми или вульгарными — скорее, они были отвратительно безнравственными, а в его манере рассказывать было нечто внушавшее маркизу сильнейшее желание придушить своего» почетного гостя «.

Джентльмены продолжали пить и после того, как перешли в салон.

Маркиз предупредил герцогиню, чтобы она пораньше увела Сильвину спать и мужчины смогли развалиться в парчовых креслах, вытянув перед собой ноги и держа в руках рюмки, в которые вновь и вновь доливали вино услужливые лакеи.

Наконец мистер Каддингтон начал рассказывать настолько отвратительно непристойную историю, что маркиз, почувствовав настоящую тошноту, встал.

Он не попрощался с гостями, а просто незаметно вышел и поднялся к себе, охваченный отчаянием, подобного которому ему еще не доводилось испытывать; когда Алтон вошел к себе в спальню, камердинер, взглянув в его лицо, поспешил молча выполнить свои обязанности, — он служил под началом маркиза в армии и не видел его в таком удрученном состоянии с тех пор, как двое его лучших друзей пали подле него в бою. Взяв одежду господина, он бесшумно вышел.

Долгое время Юстин Алтон сидел в кресле с высокой спинкой и смотрел на огонь, пылавший в камине.

Днем на солнце было тепло, но ветер, удерживающий корабли Наполеона в гавани по ту сторону пролива, к вечеру еще усилился, принеся с собой холод, который проникал во все закоулки дома, спускаясь по трубам, и, казалось, просачиваясь даже сквозь закрытые окна.

Домоправительница, прекрасно знавшая, как надо заботиться о гостях Алтон-Парка, поспешила распорядиться, чтобы во всех спальнях были зажжены камины.

Но ветер по-прежнему не стихал, и, когда пламя начало угасать, маркиз почувствовал озноб.

Сняв халат, он лег в гигантскую кровать под балдахином, в которой уже несколько веков спали владельцы Алтон-Парка; по обеим сторонам ее был полог, предохранявший от сквозняков и скрывавший спящего.

Откинувшись на подушки, Алтон смотрел на поддерживавшие балдахин замысловатые резные колонны, которые вырисовывались на фоне угасающего пламени. Много столетий назад какой-то мастер своего дела изобразил на них то, что знал лучше всего: деревья и цветы, которые все время видел вокруг себя.

Там были листья дуба с желудями, бука и ясеня, вяза и ивы, — все они были искусно изображены неведомым резчиком, у которого имелись все основания гордиться своим мастерством. И все окружающее маркиза, как это бывает с человеком, одержимым какой-то мыслью или чувством, все время возвращало его сознание к одному и тому же; так и резные листья, которыми была украшена его кровать, заставили его вспомнить о Сильвине.

Он начал перебирать в уме все, что произошло с момента ее приезда в Алтон-Парк.

Никогда раньше Юстин Алтон не мог предположить, чтобы женщина, которой он подарил свою благосклонность, обращалась с ним так, как это делала Сильвина. Дело было не только в ее отчужденной и холодной манере разговаривать с ним. Нет, она была непроницаемо сдержанна, почти не реагируя на само его существование.

Маркиз вспомнил, как сжимал ее в объятиях, как губы ее ответили на его поцелуй. Оба они познали восторг, перенесший их в другой мир, где не было никого, кроме них и всепоглощающего чуда их любви.

Как могло случиться, что после этого она стала теперь столь подчеркнуто холодна к нему?

Руки его непроизвольно сжались в кулаки от сознания своей беспомощности. Ему хотелось что-нибудь разбить, сокрушить — неважно что, лишь бы выплеснуть свой протест неспособности справиться с совершенно вышедшей из-под контроля ситуации.

И все же в глубине души Алтон чувствовал, что демонстративная ненависть к нему Сильвины не вполне искренна: она старалась причинить ему боль, чтобы выразить свое страдание и разочарование. Но и в этом он не был уверен.

В первый вечер у него в имении, когда она спустилась к обеду раньше других, он сказал ей:

— Надеюсь, вы хорошо устроились в вашей спальне, мисс Блейн. Я специально поместил вас в старой части здания — вы найдете ее более романтичной.

Девушка молча смотрела на него, и он не мог разгадать выражения ее глаз.

— Говорят, в этой спальне ночевал красавец принц Чарли, — продолжал маркиз. — Надеюсь, эта мысль вас не испугает. Спальня вашего брата всего через одну от вашей, и привидений в Алтон-Парке никто и никогда не видел.

— Я не боюсь призраков, — негромко ответила Сильвина. — Их способность причинять боль и предавать — в прошлом.

Сказав это, она отвернулась, и весь вечер они не общались друг с другом.

На следующий день маркиз предложил всем сутра проехаться верхом, но в последний момент Сильвина отказалась, хотя он и видел, с каким сожалением девушка посмотрела на породистую лошадь арабских кровей, выбранную им специально для нее.

Алтон понял, что она отказалась ехать, чтобы причинить ему боль, хотя прогулка верхом доставила бы ей удовольствие: но ведь они мечтали о том, как хорошо было бы устроить скачки, когда были наедине в греческом храме.

И вместо Сильвины маркиз оказался в обществе мистера Каддингтона, графа и Клайда и постарался завершить прогулку так быстро, как только позволяли приличия.

Хотя Сильвина смогла устоять перед лошадьми маркиза, перед его собаками она не устояла.

Приехав в Алтон-Парк, она сразу же увидела двух охотничьих собак, коричнево-белых спаниелей-спрингеров, которые взволнованно вскакивали всякий раз, как маркиз входил в комнату, и следовали за ним по пятам всюду, где только им позволялось.

Однажды, зайдя в салон, маркиз застал Сильвину сидящей на коврике у камина, обхватившей обеих собак руками. На ее прекрасном лице читалась нежность. При появлении маркиза спаниели вскочили и кинулись к нему, забыв своего нового друга, и на мгновение ему показалось, что девушка посмотрела на него с укором, так, словно он лишил ее последней отрады.

— Я рад, что вам нравятся Ромул и Рем, сказал Алтон. — Я купил их щенками, приехав из Рима. — Он знал, что, раз она изучала античность, ей должна быть знакома легенда о двух сиротах, вскормленных волчицей, которые, повзрослев, основали Рим.

— Мне кажется, эти имена на редкость подходят вашим собакам, милорд, — не без язвительности проговорила девушка.

— Сильвина! — воскликнул он. — И вам не стыдно намекать мне, что я — волчица?

На одну секунду на ее щеках показались ямочки, и она бросила на него озорной взгляд; но в этот момент с террасы, откуда он любовался пейзажем, в салон вошел мистер Каддингтон.

Увидев, что Сильвина сидит на полу, он нахмурился и резко спросил:

— Вам нездоровится?

В его голосе слышались неодобрение и упрек. Вспыхнув, девушка поднялась и отошла в дальний конец комнаты, где герцогиня объясняла Клайду какой-то трудный пасьянс.

На ленч приехали принц Уэльский, миссис Фитцгерберт и другие гости. Их присутствие, несомненно, вызвало восторг у мистера Каддингтона. Маркиз заметил, что, хотя Сильвина держалась сдержанно и скромно, она очаровала всех, кто с ней общался.