Одна ночь - Пауль Куусберг

Впритык за дровнями теперь шел Юлиус Сярг, которого она и приняла сегодня за Бенно. Он шагал в одиночестве, другие брели сзади. Дагмар посчитала неудобным сразу отстать - Сярг помог ей сойти с дровней. И молчать было неудобно.

- Сегодня в темноте, товарищ Сярг, я приняла вас за своего мужа.

У Дагмар это вырвалось неожиданно для самой себя.

- Очень приятно, - отозвался Сярг. - Знаю, что у вас видный и рослый муж.

Дагмар была рада, что Сярг не сказал: "был",

- Но вы повыше его. И в плечах шире.

- Да уж каменоломня добавила ширины.

- Вы каменотес?

- Я бурил плитняк, ломал, колол и оббивал его, но каменотесом не был. Каменотесы, те больше имеют дело с гранитом, рубят и обтесывают его долотом, а я ломал. Выламывал в карьере плитняк. Милицейскую должность заполучил только прошлой осенью.

- Вас называют милиционером.

- Слышал я уже присказку, что два брата были смышленые, а третий милиционер.

- Я совсем не хотела вас обидеть, - огорчилась Дагмар.

- А вы и не обидели. У вас у самой душа забот полна, зла вы никому не желаете, и не из-за вас я... Погода собачья.

Дагмар подумала, что снегопад испортил настроение Юлиусу Сяргу. И тут же ее обуяло сомнение в этом.

- О детстве вспоминать - так ничего доброго, - говорил Юлиус Сярг. Едва шея окрепла, как сунули в руки метлу. Отец спьяну замерз, счастье, что матери позволили исполнять вместо него дворницкую работу, да еще она обстирывала господ. На мою долю оставалась улица. Дом стоял на углу, территория огромная, в самом доме еще и сельская лавка, во дворе постоялка, знаете, что это такое? Вроде гостиницы для крестьян, где можно и лошадь приютить. Никаких там пружинных матрацев под бок не полагалось, но прикорнуть место имелось... На дворе и на улице всегда было навалом трухи и конского навоза. Некогда было дух перевести. Чтоб не нарваться на протокол полицейского, приходилось не меньше чем два раза в день скрести улицу. Грамоте учился шесть зим, а начальную школу так и не окончил. Дома учить уроки времени не было, только то, что в классе запоминалось, то в голове я оставалось. С горем пополам переползал из класса в класс, в пятом проторчал два года, в шестой уже не пошел. Драться научился еще до школы, да и всему другому, чему улица учит, - тоже. В десять лет закурил, в тринадцать первый раз напился - мужикам потеха была свалить парнишку. К счастью, силою не обижен и здоровье лошадиное было - выдюжил. Если бы не мог постоять за себя, быстро шею свернули бы. Дразнили базарной вороной, которая только и знает, что, извините за грубость, в дерьме копается. Всякий божий день приходилось кулаками честь свою отстаивать. Подумать смешно, подметала - и честь!.. Оттуда и брань эта, и сквернословие... В пятнадцать пошел в каменоломню. На постоялке оставаться гордость не позволила. Хозяин, правда, обещал через год-другой выдать мне полные'ра-ботницкие права, но мне уже осточертели и лошади и дерьмо их. Сперва добывал щебенку - это значит дробил камни, - а вскорости взял в руки бур, молот полупудовый и лом. Всех денег мне, понятно, не платили, хотя и работал за взрослого. Года три-четыре тянул лямку такую, что каторга раем покажется. Когда вошел в настоящую мужицкую силу и в открытую уже не обмишуливали, вздохнул посвободнее Всякое бывало: и пил, и дрался, и за девками бегал. Выходит, если оглядеться, и хорошее вспоминается.

Потом служба и опять каменоломня. Армейская муштра рядом с каменоломней - это детский сад Был там один - шкура, все придирался, так я его после действительной всласть отдубасил, попался он мне в сумерках в Волчьем овраге, прогуливался в Кадриорге с какой-то цацей. Ну я немного под мухой был, он мне ляпнул что-то, не иначе... С женитьбой не яовезло. Честно признаюсь - ничуть не жалею, что война развела нас, ну ни крошечки. Сына с дочкой жалко, это верно, сказать не могу, как жалко. Не будь их, я бы и впрямь махнул в Индию, но это только трепаться легко...

Двадцать первого июня я на площади Свободы не был и переворота не совершал. Утром в каменоломне у нас о том, какие начинаются великие события, и слыхом не слыхали. Но как только дошло до Ласнамяэ, я тут же лом бросил и помчался в город. Был членом профсоюза, а профсоюз братва наша почитала. Вообще укладчики мостовых, гончары и каменоломщики крепко были организованы. В Вышгород примчался вовремя, ребята из рабочего спортобщества как раз поднимали красный флаг на башне Длинного Германа. Двадцать первое июня было чертовски славным днем, только потом зачем-то самой главной датой определили двадцать первое июля. Неужто собрание, пусть даже очень большое, важнее действительного захвата власти? Хребет буржуям переломили двадцать первого июня, а двадцать первого июля состоялось, так сказать, юридическое оформление этого факта.

Что вы думаете по этому поводу, товарищ Пальм? Ладно, я и не жду ответа, просто спросил. Что же до меня, то я попал в энэс - Народную самозащиту; ору" жие у полиции отобрали, а за порядком следить требовалось. В энэс меня вовлек Бреннер, боксер рабочего спортклуба и участник гражданской войны в Испании, он меня знал: случалось и мне надевать боксерские перчатки. Из Народной самозащиты перешел в милицию, и снова меня позвали. Революция здорово захватила, с утра до ночи трубил не за страх, а за совесть. Выпивку бросил, революция чуть ли не трезвенника из меня сделала, такой был порыв. Словно другой человек народился, подумать даже странно.

А в один прекрасный день мне сказали: парень, ты годишься в партию, взвесь свое нутро и решай. Конечно, вступил, сделал это с радостью, считал себя насквозь советским. Не подумайте, что ради карьеры, хотя как знать, кто там в душу себе заглянет. Жена обзывала меня попутчиком, другой раз и сам так думаю о себе, тогда паршиво становится. Посмотришь в историю эстонской компартии, - между прочим, не понимаю, почему вы теперь пишете вместо enamlaseol - bolseviki*, - на моей памяти в Эстонии всегда говорили enanilased, - так вот заглянешь в историю партии, и грустно становится. Лауристин, Аллик, Веймер, Арбон, Ханзен, Куум, Абельс, Петрээ, Тельманы, Сассь Саат - хоть кого возьми, все лет по двадцать или около того занимались партийной деятельностью. Никто их попутчиком не назовет. А таких, как я, - пожалуйста. Даже подобных Варесу-Барбарусу деятелей. Людей вроде вашего супруга. Многих, большинство из тех, кто сейчас состоит в партии. Потом задумаешься: а смогли бы сто пятьдесят человек повернуть историю в обратную сторону? Ведь в подпольной эстонской компартии больше членов и не было. Я не говорю о тех, кто жил. в России, это значит в Советском Союзе. Нет, сто пятьдесят или двести большевиков не смогли бы свершить всего, какое бы там благоприятное международное положение ни было. Сто или двести подпольщиков были в состоянии сделать это, когда их легально поддерживали сотни и тысячи сторонников, простых людей. Я отношу себя к сторонникам. Единомышленник - может, это слишком оильно звучит, какой из меня политик или философ. Да и еторонник, пожалуй, многовато, я принадлежу к тем, в душе которых партия пробудила желание по-новому перестроить мир. А вот про вашего мужа вполне можно сказать - единомышленник, я слушал его выступления и читал его статьи... Сторонники, единомышленники и примкнувшие, они и были теми кто собрался тогда на площади Свободы, кто произносил речи, громогласно отвергал в Кадри-орге слова Пятса и занимал полицейские участки. Впереди несколько настоящих коммунистов или левых социалистов, сотни таких, как я, - позади. Вот так эти дела и сотворялись. А недавно, за неделю или две до начала войны, нас, агитаторов, инструктировали, как произносить по случаю годовщины советской власти проповедь, то есть речь держать, вы не обращайте внимания на мои словечки уличные замашки. Так вот о сторонниках и единомышленниках особо и не заикались, и ноупа-ло у меня тогда настроение. Хочешь не хочешь, а слова инструктора - деятеля довольно важного - и болтовня Маргариты, моей, значит, оставшейся в Таллине половины, в этом смысле прямо-таки сходились: получалось, что был я и есть попутчик. И то верно, двадцать первого июня успел в город к шапошному разбору... Паршиво стало. Если вам не хочется слушать, надоел, скажите - не обижусь.

* С восстановлением советской власти в Эстонии русское слово сбольшевик" вошло в лексикон эстонского языка, заменив прежнее обозначение.

Вы, товарищ Пальм, человек уважительный. Я бы с великим удовольствием называл вас Дагмар. Красивое имя. Прямо завидки берут, когда Яннус иногда зовет вас Даг, а вы его - Яном. Не обижайтесь, но у человека должен быть, кто-то, кочу он доверяется, не то начнет душа скрипеть и визжать почище заржавевшей дверной петли. Волки и те ходят стаей. Одинокий волк, говорят, страшный хищник, человек не смеет обращаться в зверя... Меня еще никогда не называли Юл, мальчишки на улице дразнили говноклювом или красноглазой плотвой, Маргарита вначале звала Юссем, через год после свадьбы - Сяргом, а Юлом - так никого и не надоумило. Юл - это пришло мне сейчас в голову. Извините меня, товарищ Пальм.