Год - тринадцать месяцев - Вагаршак Мхитарян

В швейном цехе, самом просторном и светлом, на перерыве собралась вся смена, в основном женщины.

Напрасно я боялся, что моя беседа может испортить слушателям аппетит. Пока собирались да готовили лобное место для лектора, многие успели расправиться с содержимым целлофановых сумочек и термосов.

Неподалеку от моего стола, у окна, собралась пестрая стайка девчат. Они о чем-то шушукаются и громко смеются. Их заводила — рослая, краснощекая девушка в косынке, повязанной по-ковбойски, рассказывает что-то рискованное и зарабатывает замечание от пожилой соседки:

— Цыц, бесстыжие! Ишь как разошлись!

— А что, неправда, тетя Дусь, — стреляет глазами в мою сторону косынка, — надо сначала лекцию про женихов почитать, а потом уже и про детишек можно послушать! А так что? Одна теория!

Смех — доброе начало, для такой скучной материи, как педагогическая беседа. Чтобы не упустить момента, я, не дожидаясь представления, вступаю в свои обязанности:

— Товарищи!..

Смех обрывается. Десятки еще не посерьезневших лиц обращаются ко мне ожидающе, сочувственно, а то и скептически, словно говорят: «Ну, ну, давай! Чему это может научить яйцо курицу?»

А я и не собираюсь выступать от себя. Я выучил всю лекцию Макаренко «О родительском авторитете». Мне бы только начать, а уж Антона Семеновича, вы, конечно, будете слушать!

— Товарищи! Вот тут одна девушка, не буду показывать пальцем, — киваю я в сторону косынки, — говорит, что не худо бы сначала прослушать лекцию о женихах, а потом уж о детишках. Что ж, она права. С выбора жениха или невесты и начинается воспитание будущего ребенка.

Как говорят старые люди, хорошая жена — корона на голове мужа. Очевидно, то же самое следует сказать и о хорошем муже. А где царствуют любовь и взаимопонимание, там сатане делать нечего, и мать не кричит на сына: «Не ребенок, а бес какой-то!» Нечистая сила заводится только в тех домах, где не все чисто в отношениях между взрослыми…

— Это точно! — кивает головой тетя Дуся. — От поганой яблони и яблоко червивое.

— Воспитывать — значит давать детям пример для подражания, — продолжаю я вбивать стандартные гвозди прописных истин, без которых не построишь педагогическую беседу — так все старо на свете. — Необходимое условие воспитания — наличие у родителей авторитета. Что это такое — родительский авторитет? Вот об этой синей птице, за которой гоняются все, а улавливают лишь настойчивые, я и хочу сегодня побеседовать с вами…

Вслед за Макаренко, но на своих примерах, критикую различных носителей ложного авторитета — самодура-подавителя, кормителя-поителя, резонера, взяткодателя и т. п. Как через круги Дантового ада вывожу слушателей на свет единственно верного и действенного авторитета, построенного на гражданской активности родителей и их безукоризненном знании своих детей.

Кажется, все охватил и осветил. Но когда пришло время задавать докладчику вопросы, я не избежал самого традиционного:

— А что делать, если ребенок не слушается?

— Лечить — вот что! Запущенное воспитание — та же болезнь. Говорят, у нас скоро врачам будут платить не по количеству принятых больных, а по количеству здоровых на их участках. И это было бы справедливо. Профилактика — лучшее лечение. Так и в нашем деле. Надо наперед сделать в семье все, чтобы ребенок был здоров. Ну, а если все-таки «заболел», не слушается — обратитесь в школу, к учителю.

Многие родители недооценивают наши возможности и предпочитают обходиться знахарскими средствами. Есть даже такие, что сами подрывают учительский авторитет в глазах детей, безжалостно рубят сук, на котором сидит их верный помощник. Чтобы не быть голословным, расскажу об одном из ваших сослуживцев. Здесь товарищ Уткин?

— Ну, здесь. А в чем дело?

Все оборачиваются на сочный бас. Обладатель его не по голосу щупл и низкоросл, словно занял голос напрокат. Он стоит у входа, опершись о косяк двери и сложив руки на груди. Вот ты каков, султан Уткин!

— Дочь товарища Уткина уже скоро год учится в моем классе. А с отцом я встречаюсь впервые, вот сейчас. Товарищ Уткин предпочитает письменное сообщение. Вот что он написал в дневнике дочери…

Я достаю из портфеля дневник.

— Между прочим, эти записи адресованы лично вам. Лично! — это говорит Уткин.

— Простите, но они переросли мою личность и должны принадлежать истории.

С первых же строк слушатели взяли под обстрел уткинские комментарии. Сначала послышались одиночные разрывы междометий, потом засвистела шрапнель негодования, а к концу чтения аудитория пальнула в Уткина залпом главного калибра.

— Безобразие! Слушать стыдно!

— Мало ему перед нами куражиться, на школу перешел!

— Жену довел, теперь за учителей взялся.

Председатель фабкома (наша старая знакомая, завагитпунктом Антонина Тимофеевна) постучала по столу:

— Тише, товарищи! Успокойтесь. Поговорить тут есть о чем. Только давайте по порядку высказываться.

— Нечего тут высказываться! — послышался от дверей повелительный бас Уткина. — Не имеете права обсуждать личную переписку. А с вами, молодой человек, — Уткин выбросил вперед руку с нацеленным на меня пальцем, — я буду говорить где следует. И вы ответите за разглашение тайны переписки, что категорически запрещено Конституцией.

Погрозив пальчиком, Уткин повернулся и поспешно вышел.

— Товарищ Уткин! — крикнула Антонина Тимофеевна. — Вернитесь! Надо уважать собрание!

— Как же, уважит он тебе!

— Не сошелся у него нынче дебет с кредитом!

Тут раздался звонок, означавший конец перерыва, и Антонина Тимофеевна, пожав мне руку, поблагодарила за беседу.

Но я увязался за Антониной Тимофеевной и попросил ее показать фабрику.

Из просторного швейного цеха мы попали в узкое и длинное помещение, заставленное стеллажами. На них я увидел груды родного снаряжения — ученические портфели. Тотчас же по ассоциации заработала подспудная мысль о девочках. Не устроить ли их сюда? Ведь это должно быть интересно — работать для своего же школьного народа. Однако, пробыв несколько минут в цехе, я вынужден был отказаться от этой заманчивой идеи. Густой воздух, настоянный на прочных запахах кожи и клея, был не по юным девчоночьим легким.

Потом мы вошли в совсем иной мир. Назывался он прозаично: шляпный цех, а выглядел, как лужайка, усеянная полевыми цветами.

— Гордость нашей фабрики! — ласково проговорила Антонина Тимофеевна. — Высоко марку держат девчата. И заведующая у них из самого Парижа.

— Училась там?

— Француженка настоящая. Мадам Люси. А по-нашему — Людмила Ивановна. Муж у нее репатриированный. Недавно приехали.

Людмила Ивановна, стройная брюнетка трудно угадываемого возраста, орудовала большими ножницами за раскроечным столом. Приветливо кивнув нам при входе, она продолжала свое дело, мельком поглядывая на нас, словно решая: подойти или мы и так уйдем.

Меня вдруг обуяло желание заговорить с ней по-французски. Столько лет я учил язык, а на живом французе ни разу не испытал свои познания. Я шагнул в сторону Людмилы Ивановны и, как с вышки в воду прыгнул, заговорил по-французски:

— Бонжур, мадам!

— Бонжур, мсье. Аншанте де ву зантандр парле Франсе.

Пока я трудился над ответной фразой, принимая под взглядами мастериц цвет малиновой шляпы, на помощь подоспела Антонина Тимофеевна.

— Да вы, я гляжу, старые знакомые, — засмеялась она. — Ну, беседуйте на здоровье, а я пойду.

Я извинился перед Людмилой Ивановной за то, что отрывал ее от работы. Похвалил со вкусом сделанные шляпы. О, сказала Людмила Ивановна, она знает свою профессию с четырнадцати лет и любит ее. Изготовленных ею шляп, наверное, хватило бы, чтобы надеть их на километровые столбы от Москвы до Парижа. Скучает ли она по Парижу? О да! Конечно! Но и здесь ей не плохо. Сын кончил институт, женился, и скоро она будет бабушка (никогда не подумал бы, что ей под пятьдесят!). Муж преподает в автошколе. Им дали хорошую квартиру. В одном подъезде с ними живет генерал. Ничего удивительного? Может быть. Но раньше она видела генералов только издали.

Ей всегда платили за труд только деньгами. Здесь платят еще и уважением. Хочется, конечно, не остаться в долгу. Это очень плохо, когда на разных женщинах одинаковые шляпы. Ведь шляпа — это часть женщины!

Чем больше я слушал Людмилу Ивановну, тем тверже укреплялся в своем решении: здесь рабочее место моих девочек. Я рассказал о них Людмиле Ивановне, не утаив, какие они смышленые и послушные.

Людмила Ивановна в принципе соглашалась со мной. Но как устроиться практически? Цех невелик и попросту не вместит всех девочек. А если в три очереди? Хлопотно? Но ведь всего один день в неделю будет таким трудным. Зато какая обоюдная польза!

Уговорив Людмилу Ивановну и растопив в пламени короткой речи непрочный скепсис остальных работниц цеха, я помчался к директору, чтобы вырвать у него окончательное «добро».