Охота на Скунса - Елена Милкова

Савва помог и в этом деле: дед писал чернильным карандашом на листах белой бумаги крупными буквами этикетки, а он крепил их на коробки и обклеивал скотчем, чтобы не промокли.

Скоро все пространство сеней с дощатого пола до потолка было заставлено коробками.

— Это — лекарю в город, — объяснил дед.

Утром сухогруз, на корме которого было написано «Лена-28», хрипло гуднув, осторожно приблизился правым бортом к высокому берегу, где была солидная глубина. Вахтенный бросил Антонию с Саввой два тонких конца с грузиками, к которым были привязаны более толстые корабельные канаты. Швартовы замотали вокруг ближних сосен, вахтенный выдвинул сходни, по ним сошел судовой стармех, пожал Антонию руку, приветственно похлопал его по плечу, а потом, немного подумав, пожал руку и Савве. Матросы в это время перенесли на берег по пружинящим сходням несколько тяжелых мешков и картонных коробок.

Коробки с травами стояли уже под соснами в полной готовности к погрузке.

— Что, старина, никак жильцом обзавелся? — весело спросил стармех.

— Обзавелся, — согласился дед.

— А у меня к тебе просьба. Капитан опять занемог. Так скрючило, что команде показываться не хочет. То ли просквозило где, то ли повернулся не так.

— Пойдем выпрямлю. И ты, Савва, со мной иди, пригодится.

Стармех провел их по судну вдоль борта к капитанской каюте. Постучав, открыл дверь, сунул голову и объявил:

— Привел, Андреич! Ты там как, готов?

— Готов, — тоскливым голосом отозвался капитан. Он лежал на койке, в длинных цветастых трусах, спиной кверху.

— Ну, дед, хоть вешайся! Так искорежило, что если сесть, так уже и не встать. Прямо посреди вахты. Еле до каюты добрел. Ты тогда, помнишь, два года назад меня полечил, так был полный о' кей!

— Ну и сейчас выправлю, не тот случай, чтоб вешаться, — проговорил Антоний, приблизившись к загорелой, в рыжих волосиках капитанской спине.

На несколько мгновений он замер, уставившись в верхний левый угол, словно что-то незримо там спрашивая или набираясь энергии, а потом медленно сверху вниз провел несколько раз ладонью вдоль больного позвоночника, почти не касаясь его. После этого он соединил обе стариковские ладони, наложил их на спину больного, видимо, на воспаленное место, и слегка надавил ими.

Капитан ойкнул.

— Чего ойкаешь, вставай, будешь бегать как молодой, — объявил Антоний.

Капитан стал осторожно подниматься и вдруг счастливо вскочил:

— Полегчало! Вся боль схлынула. Ну, дед, тебе бы президентов с этими, с олигархами, лечить, на «Мерседесе» бы ездил! Давай в город перевезу!

— Нет, в город я не желаю, — серьезно ответил Антоний.

— Как же тебя благодарить? Магарыч не берешь…

— Пуд соли доставь, если сподручно будет…

— Так это я тебе сейчас. Нам теперь и торговлю разрешили. — Он вышел из каюты и громко распорядился: — Снеси на берег соль, двадцать кэгэ, запишешь на мой счет.

Матрос пронес по сходням ящик с пачками соли, а за ним сошли и Антоний с Саввой.

Минут через пять судно, взбурлив под кормой воду, отошло от берега и пошло вниз по реке.

— Теперь мы с запасом! — радостно проговорил дед. — И греча есть, и овес, и аж растительное масло.

— А как называется река-то эта? — спросил вдруг Савва, встав в остолбенении.

— Так и называется, как звалась испокон веков, — Обь.

— Ага, — стал что-то соображать Савва. — Значит, я сейчас — на берегу Оби, в Сибири.

— Ну! — согласился Антоний. — Не в Америке, чай.

— Так это я что — тут всегда жил? Я твой родственник, что ли?

— Опять голову хочешь напрячь! Считай, что сродственник. А голову не напрягай, она у тебя должна быть свободной и легкой. А станешь напрягать — опять придется тебя выхаживать. Я и так больше месяца возле тебя просидел, все дела забросил, сколько дальних трав и кореньев не собрал! Хорошо, всегда есть запас.

Савва голову напрягать не стал и принялся перетаскивать грузы от берега к дому.

Осень в этих местах была короткой. Еще на днях грело солнце, а утром замерзшие тонким льдом лужи неожиданно присыпало снегом. В середине дня снег повалил гуще, а к вечеру кругом уже лежали сугробы.

— Так это что же, зима? — спросил Савва.

— Зима, милый, — согласился дед. «Если зима — значит, Новый год», — возникла неизвестно откуда мысль, и Савва спросил:

— А год-то сейчас какой?

— Год-то? — призадумался дед. — Подожди, сейчас посчитаю.

Он стал загибать пальцы, что-то нашептывая, но сбился, махнул рукой и проговорил:

— А на что это знать? Год как год, самый обыкновенный.

«А и в самом деле, чего это я спросил?» — удивился Савва.

Он так привык к существованию с дедом, среди тайги, рядом с рекой, словно здесь родился и жил всегда. Антоний обучал его самым простым вещам в лесной грамоте, и он схватывал все мгновенно. А иногда и обучать было не надо. Это уже пошло с первых дней. Например, он не знал, что существует топор, но как увидел его, так взялся и принялся колоть дрова. Не думал о существовании букв, но едва наткнулся на надпись сверху коробки, так сразу и прочитал.

Пока снег не выпал, они ходили на лесные дедовы плантации собирать коренья и травы. И значимость каждого растения он запоминал навсегда.

Несколько дней они добывали неводом рыбу, а потом солили ее.

Антоний перед этим уходил к реке один и просил у духов, а также у живой рыбы прощения.

Довольно часто к ним подходили лесные звери, старик каждого знал поименно и знакомил с Саввой.

— Уйду я, с ним будешь знаться, — внушал он и лосю, и белке.

И было похоже, что они его понимали. По крайней мере, не шарахались в сторону, если встречали Савву в тайге одного, и ели из его рук — кто корку хлеба, кто орех.

Иногда они затаивались в кустах, наблюдая за лесной жизнью.

— Другие собаку заводят, курей, корову, — объяснял дед, — только пустое это. Коли надо, я и лосиху могу подоить, а яйца не ем и тебе не советую — то живая жизнь, ее прерывать нельзя.

Савва научился у деда передавать энергию добра взглядом, жестом, прикосновением.

— В тебе это есть, ты только развей. Войди в душу зверя и успокой, приласкай ее. А встретится какой человек, то же сделай и ему. Человек — тот же зверь, только гордыни больше. Ты войди в его душу, он и смирится.

Савва старался, и что-то у него получалось.

Он не удивлялся своим неожиданным способностям, считал их как бы само собою разумеющимися. Опять же, и вода у них была в колодце такая, что от нее новые свойства еще больше усиливались.

— Тут ко мне из Москвы всякие люди прилетали, думали на этой воде санаторию строить, я им говорю: «Дело для здоровья полезное, только вместе с новой водой тем больным надо будет всю жизнь менять, иначе толку не будет».

— Так и что? Где те люди?

— Как Россия стала рушиться, так и это рухнуло. Ты да я — вот и все, кто эту водицу пьет. Потому и тайные силы у нас есть.

Сам того не ожидая, однажды Савва даже сдал экзамен.

В тот день он отправился на озеро километров за десять, чтобы пробить там прорубь. Озеро было неглубоким, зимой рыбе не хватало воздуха, и она задыхалась. Савва взял бур, кайло, надел широкие лыжи на чуни и пошел уже знакомым путем. Мороз был довольно крепкий, низкое солнце озаряло лес. Савва шел, весь погрузившись в радостность жизни. Этому тоже научил его дед — ощущать удовольствие от неба, земли и солнца не поверхностью сознания, а всем телом, душой впитывать мировую энергию.

Дойдя до, озера, он где растоптал, где разгреб ногами сугроб и в нескольких местах сначала пробурил, а потом расширил отверстия. Савва любил смотреть на это чудо: заморенные рыбины сами выпрыгивали на лед, чтобы глотнуть воздуха. Недолгое время они пружинисто извивались, а потом сразу твердели, замерзнув. В первый раз Савва собрал их и принес домой.

— Ну и спасатель, — сказал дед.

И Савва не понял, хвалит он его или осуждает.

— Гляди, что будет.

Антоний погрузил замерзших и, как считал Савва, совершенно мертвых жирных с черными спинами окуней в ведро с водой, и те через несколько мгновений уже виляли хвостами, а потом стали с силой биться о стены ведра, расплескав половину воды.

— Теперь чего делать с ними будем? Надо их назад в озеро отправлять, в реку нельзя — не та водица. Есть тоже нельзя, ты взял их обманом, без спросу. В другой раз кто тебе тут поверит? Надо было их сразу назад в прорубь спустить, тогда б от всей округи тебе шла доброта.

Ночь была лунной. И половину этой ночи Савва вместе со стариком препровождал рыбу назад в озеро. Сначала они выставили ведро с водой и плещущими рыбинами на мороз, а когда вода схватилась, по очереди несли ведро по лыжным следам через лес.

— Ночной лес — он совсем другой, словно человек в глубоком сне. Однако и в нем идет своя жизнь, и ее надо уважать. В ночном лесу ни кричать, ни топором бить нельзя, — учил по дороге Антоний. — Ну, да ты и сам можешь войти в его душу. — И он остановился. — Ну-ка вчувствуйся!