«Только между женщинами». Философия сообщества в русском и советском сознании, 1860–1940 - Энн Икин Мосс

Марьей вспоминала о князе Андрее». Единение двух женщин, родившееся от смерти, длится и тогда, когда они порождают жизнь, а еще оно дает Наташе возможность побыть просто самой собой, на время позабыв о зависимых ролях жены и матери.

Этот оптимистический взгляд Толстого на интерсубъективность — органическое единство, достижимое путем разумного выбора, при котором сохраняется личная самостоятельность, — можно расценить как жесткое решение целого множества философских проблем, вставших из‐за рецепции в России идей Просвещения и в особенности немецкого романтизма и из‐за реакции на них. К этим проблемам, которые Донна Орвин метко назвала «последствиями осознанности», относился и вопрос о том, как могут возникать сообщества или даже как может происходить общение между отдельными людьми, учитывая независимость отдельного человеческого сознания, и наоборот, какое бы сообщество можно было придумать, чтобы оно не посягало на эту независимость. Как создать сообщество на этических или нравственных принципах, не вредя божественному началу человеческим высокомерием? Зачем свободным личностям выбирать правое дело и добро, ущемляя собственные интересы? Как передать эти справедливые принципы другим людям — имеющим собственные независимые интересы и идеалы? Как принимать решения об улучшении сообщества в целом, не нарушая при этом независимости его членов? Этими вопросами задавался не только Толстой, но и Чернышевский, хотя Чернышевский, рассчитывавший найти верные ответы в разуме и просвещении, с самого начала разошелся во мнениях с Толстым.

Однако и Толстой тоже допускает, что это сообщество может быть создано только в правильных обстоятельствах и среди правильных людей. Дворянская идиллия, показанная в эпилоге «Войны и мира», и дружба Наташи и Марьи находятся в зависимости от патриархов каждой из семей, и, предположительно, этой идиллии настанет конец, когда Пьер неизбежно примкнет к декабристам, а Николай — к противоположному лагерю[226]. Сословная принадлежность и экономическое положение вновь оказываются решающими. Из-за того что денежные дела в семействе Ростовых поправились, дружба между Наташей и Марьей может продолжаться и в пору их замужней жизни. Нежелание Николая возобновлять знакомство с Марьей после того, как он взял на себя отцовские долги — из опасения, как бы она не подумала, что он хочет жениться на ней из‐за денег, — с одной стороны, привлекает внимание к этой экономической удаче, но в то же время как бы и отрицает ее. Хотя за отношениями между семьями Безуховых и Ростовых не просматривается никаких экономических мотивов, их относительное экономическое равенство служит залогом гармонии образованного ими сообщества. Толстой весьма последовательно, от «Казаков» до «Воскресения», утверждает, что устойчивые идеальные отношения могут существовать только между людьми, имеющими сходное имущественное положение. Если в «Воскресении» и «Крейцеровой сонате» принадлежность к знати и идея сообщества несовместимы, то здесь идеальное сообщество создают именно представители высшего сословия. Крестьяне, олицетворяющие духовность, остаются одиночками, как Каратаев, или же выглядят «лукавыми», загадочными или нелепыми — как «божьи люди», которых пригревает княжна Марья. В «Войне и мире» прослеживается идея, что в описываемый период российской истории дворяне — а среди них, как наверняка представляли себе читатели романа, были и их собственные предки — могли достичь такого рода гармонического союза, который Толстой в более поздние годы признавал возможным лишь для тех, кто решительно порвет с обществом. На пике своего радикализма писатель придет к заключению, что истинному взаимопониманию людей мешают страсти, секс и биологическое стремление к размножению.

Лишь в эпилоге «Войны и мира» уравновешиваются все стороны женской жизни: замужество, материнство и сестринство. Почти ни одну из своих более поздних героинь Толстой уже не одарит такой взаимно удовлетворительной дружбой. Но он не станет объяснять неспособность к подобным гармоничным отношениям экономическими или общественными переменами. В «Воскресении» и «Крейцеровой сонате» показано, что биологическая роль женщин мешает их самоопределению, тогда как из‐за возросшей женской свободы женская дружба больше почти не в силах привести к тому слиянию разных личностей в единую общность, как это случилось у Наташи с Марьей[227]. В «Анне Карениной» (1878) Анна на балу одерживает триумф над Кити, и ее победа как бы предвосхищает показанную в «Крейцеровой сонате» (1889) безрадостную картину женских отношений, определяемых исключительно сексуальной конкуренцией. Дружба между Анной и Долли играет хоть и важную, но, как в итоге обнаруживается, неудовлетворительную роль в жизни каждой из них. В начале романа Анна помогает Долли склеить ее треснувший брак, напоминает о ее прежнем стремлении к семейной гармонии. Однако предложенные Анной полумеры требуют от Долли подчинения мужу и семье и отнюдь не приводят к той семейной гармонии, которой ранее удалось достичь Наташе Ростовой. А еще та поездка к Долли заставила Анну впервые разлучиться с сыном и свела ее с Вронским (к тому же через его мать). Возвращаясь на поезде в Петербург, Анна стряхивает с себя роль матери и жены, читает английский роман — но читает через силу: «Ей слишком самой хотелось жить»[228]. И поездка Долли к Анне в Воздвиженское, как и поездка Анны к Долли в начале романа, дает оказавшейся в одиночестве путешественнице и время, и возможность представить собственную жизнь вне рамок супружества и материнства:

Дома ей, за заботами о детях, никогда не бывало времени думать. Зато уже теперь, на этом четырехчасовом переезде, все прежде задержанные мысли вдруг столпились в ее голове, и она передумала всю свою жизнь, как никогда прежде, и с самых разных сторон[229].

Долли удается вернуть себе субъектность, освободившись от груза давящих на нее материнских обязанностей. Она даже приходит к мысли, что тяготы, сопряженные с материнством, перевешивают его же радости, а еще размышляет о том, что смерть детей во младенчестве иногда бывает благом. Встреча с подругой становится для нее поводом прислушаться к себе и — к лучшему ли, к худшему ли — утвердить собственную ценность. В «Воскресении» Толстого и в его эссе «Так что же нам делать?» одновременное отрицание женщиной собственной биологической роли и ее вступление в женское сообщество станет пусть и радикальной, но единственной возможной альтернативой текущему положению.

В «Анне Карениной» Толстой не предлагает никаких приемлемых альтернатив семейной жизни. Протофеминистка Варенька, быть может, и бескорыстна, но в конце романа она остается в одиночестве — подобно «пустоцвету» Соне. Итогом поездки Долли стало то, что, столкнувшись с «искусственностью», царящей в доме Анны, она заново поняла, что очень любит свою семью. Анна вновь заставила Долли осознать, что ее самоуважение неразрывно связано с семейным счастьем, какую бы цену ни приходилось за него платить[230]. Долли в свою очередь напомнила Анне о том, что