Дверь в лето - Роберт Хайнлайн

Для патентной заявки не требовалась рабочая модель, хватило бы чертежей и описаний. Модель нужна была мне самому, при этом она должна была отлично знать свое дело, чтобы ее не стыдно было показать кому угодно. Она должна была продавать саму себя, наглядно демонстрируя всем и каждому свою полезность и выгодность. Автоматы должны были быть не только работоспособны, но и оправданы экономически, ведь патентные бюро завалены изобретениями, которые хоть и работают, но в коммерческом отношении являют собой сущий «пшик».

Работы шли и быстро, и медленно: быстро потому, что я точно знал свою цель, медленно – оттого, что не было приличной мастерской и помощников. Скрепя сердцем, я раскошелился, взял напрокат кое-какое оборудование, и дела пошли лучше. Я работал дни напролет, семь дней в неделю, питался кое-как и лишь раз в месяц позволял себе провести уик-энд с Джоном и Дженни в их клубе близ Боулдера. В первых числах сентября два робота были готовы. На фабрике я заказал для них корпуса с добротной отделкой и хромированным покрытием движущихся внешних частей – единственная работа, которую я сделал не сам. Стоило это недешево, но я нутром чувствовал, что без этого не обойтись. Мне снова здорово помог каталог стандартных деталей. Конечно, все они стоили денег, но тут уж деваться было некуда. А вот тратиться на украшение было жалко.

Я был так занят, что забыл об осторожности. Однажды я вышел купить сервомотор и напоролся на знакомого из Калифорнии. Он окликнул меня, и я сдуру отозвался.

– Эгей! Дэн! Дэнни Дэвис! Ты откуда здесь взялся? Я-то думал, что ты сейчас в Мохауве!

Мы поздоровались за руку.

– Просто деловая поездка. Вернусь через пару дней.

– А я возвращаюсь нынче вечером, позвоню Майлзу и расскажу, что видел тебя.

Я увял.

– Ради бога, не надо.

– Почему? Вы же с Майлзом друзья – не разлей вода.

– Ну, видишь ли, Март, Майлз не знает, что я здесь. По идее, я должен был быть в Альбукерке по делам компании. А здесь у меня сугубо личное дело. Понимаешь? Никакого отношения к фирме оно не имеет. И мне не хотелось бы обсуждать это дело с Майлзом.

Он понимающе кивнул.

– Здесь замешана женщина?

– Хмм… да.

– Замужняя?

– Считай, что так.

Он подмигнул и ткнул меня пальцем в ребра.

– Понял. Майлз ведь известный святоша. О'кей, я тебя покрою, а ты когда-нибудь выручишь меня. Она хоть хорошенькая?

«Покрыть бы тебя дерновым одеялом, чертов проныра», – подумал я про себя.

Март был второразрядным коммивояжером и большую часть рабочего времени обхаживал официанток вместо того, чтобы вербовать покупателей. Впрочем, дело неплохо шло и без него.

Я угостил его стаканчиком и баснями о «замужней бабе», он поведал мне о своих подвигах, наверняка вымышленных, и мы распрощались.

А однажды мне подвернулся случай угостить доктора Твишелла, правда, ничего из этого не вышло.

Случайно я уселся неподалеку от его столика в аптеке на Чайна-стрит и увидел его в зеркале. Первым моим побуждением было заползти под стойку и подольше оттуда не высовываться.

Потом я сообразил, что из всех живущих в 1970 году он для меня наиболее безопасен. Бояться было нечего, ведь между нами еще ничего не произошло… в смысле «ничего не произойдет». Не стоит и пытаться выразить это – когда складывалась английская грамматика (да и русская тоже), о путешествиях во времени и слыхом не слыхали. Придется, видно, вводить в английский язык новые категории, вроде как во французском или в классической латыни.

Как бы то ни было, Твишеллу было не за что дуться на меня. Я мог смотреть ему в глаза с чистой совестью.

Сперва я подумал, что обознался. Но нет, у Твишелла было лицо не чета моему: четкое, самоуверенное, высокомерное и довольно красивое. Он чем-то напоминал Зевса. Я вспомнил, во что превратится это лицо и содрогнулся, вспомнив, как я обошелся со стариком. Я удивился – как я посмел.

Твишелл перехватил в зеркале мой взгляд и обернулся ко мне.

– В чем дело?

– Ммм… вы ведь доктор Твишелл? Из Университета?

– Да, из Денверского Университета. Я с вами где-то встречался?

Я чуть не сел в лужу, забыв, что в этом году он уже преподавал в городском университете. Трудно было вспомнить по двум направлениям сразу.

– Нет, доктор, но я слышал ваши лекции. Можете считать меня своим поклонником.

Он изобразил что-то вроде улыбки. В этом возрасте человек еще не нуждается в лести. Достаточно того, что он сам знает свои возможности.

– Вы уверены, что не спутали меня с кинозвездой?

– О нет! Вы – доктор Хьюберт Твишелл… великий физик.

Он дернул щекой.

– Скажем, просто физик. А еще точнее – стараюсь им стать.

Мы поболтали кое о чем, и когда он расправился со своим бутербродом, я попытался поставить ему стаканчик. Я попросил оказать мне честь угостить его. Он помотал головой.

– Крепкое я пью только после захода солнца. Во всяком случае, спасибо. Приятно было посидеть и поговорить с вами. Будете проходить мимо Университета – загляните ко мне в лабораторию.

Я ответил, что не премину этого сделать.

Не так уж много я напортачил в 1970 году (не то, что в прошлый раз): я уже знал, что к чему. Помогло мне и то, что большинство моих знакомых жили в Калифорнии. На будущее я решил, что буду делать, если встречу знакомую физиономию – отделаюсь холодным кивком и побыстрее смоюсь от греха подальше.

Гораздо больше досаждали мелочи. К примеру, я так и не мог отвыкнуть от стиктайтовского шва и снова привыкнуть к «молнии». Только через полгода я начал понимать все это как само собой разумеющееся. И бритье – я снова должен был бриться! Однажды я простыл – совершенно забыл, что одежда может промокнуть под дождем. Воистину, ужасны призраки прошлого! Хотел бы я видеть в своей шкуре всех этих тонких эстетов, что щерятся на прогресс и лепечут о неповторимых прелестях минувших времен. Нет ничего хорошего в том, что пища остывает, что рубашки надо стирать, что зеркало в ванной запотевает в самое неподходящее время, что из носа течет, что под ногами грязь и в легких тоже. Короче говоря, я знавал лучшие времена, и 1970 год ознаменовался для меня чередой мелких неприятностей.

Потом я привык ко всему этому, как собака – к своим блохам. В 1970 году Денвер еще оставался старомодным самобытным городком. Я почти полюбил его. Не было и намека на Великую Стройку, на все, что я видел (или увижу), приехав туда из Юмы. По улицам бегали автобусы, и все такое прочее. Население еще не перевалило за два миллиона и отыскать Колфакс-Авеню ничего не стоило.

Денвер в роли столицы штата был похож на мальчика, впервые надевшего вечерний костюм. Он все еще тяготел к сапогам с высокими каблуками, но влияние Дикого Запада понемногу сходило на нет, и вскоре этому городу предстояло вырасти в безликий метрополис с посольствами, шпионами и шикарными ресторанами. А пока его застраивали на скорую руку: надо же было где-то разместить бюрократов, парламентских лоббистов, посредников, секретарей-машинисток и блюдолизов. Здания возводили так быстро, что едва успевали сгонять коров с пастбищ, ставших стройплощадками. И все-таки, Денвер лишь на несколько миль приблизился к Аурор на востоке, к Гендерсону на севере и к Литтлтоку на юге. Между ними и Военно-воздушной Академией все еще были поля. Правда, на западе он забрался в горы, и федеральные учреждения стояли вплотную к голым скалам.

Мою нежность к Денверу не смог поколебать даже федеральный бум, настолько я был рад вернуться в свое собственное время.

Но проклятые мелочи не оставляли меня в покое. Поступив в штат «Горничные Инкорпорейтед», я вылечил себе зубы и думать о них забыл. Но в 1970 году не было антикариесных таблеток, в зубе появилось дупло, и он начал донимать меня все сильнее. Я пошел к дантисту и совершенно забыл, что он увидит меня во рту. Он моргал, совал свое зеркальце то туда, то сюда и, наконец, сказал:

– Иосафат Великий! У кого вы лечили свои зубы?

– О-о-н-а?

Он вынул зеркальце из моего рта.

– Кто это сделал? И как?

– Что? Это вы про зубы? Мне их чинили в одной экспериментальной клинике… в Индии.

– Как им это удалось?

– Откуда я знаю?

– Ммм… подождите минутку. Я должен сделать несколько снимков, – и он начал возиться с рентгеновским аппаратом.

– Нет-нет, – запротестовал я, – просто вычистите эту дыру, закупорьте ее и отпустите меня.

– Но…

– Мне очень жаль, доктор, но сейчас я очень тороплюсь.

Он сделал, как я просил, хотя время от времени прерывался, снова и снова осматривая меня и мои зубы. Я заплатил наличными и исчез, не оставив следа. Уверен, что у него появились кое-какие идеи. Пусть, ничего страшного. Люди должны сами доходить до всего, а не получать готовенькое. Поэтому я и не позволил сделать рентген.

Потея по шестнадцать часов в сутки над «Чертежником Дэном» и «Питом Протеем», я умудрялся левой задней делать еще кое-что. Анонимно, через адвокатскую контору Джона, я снесся с солидным сыскным агентством и заказал данные о прошлом Беллы. Я сообщил им адрес, личный номер и марку машины (на случай, если понадобятся отпечатки протекторов) и намекнул, что она, возможно, не раз была замужем, и что полиция, может быть, завела на нее дело. В целях экономии я старался максимально сузить для них круг поисков.