Операция «КЛОНдайк» - Неонилла Самухина

«Жива… Значит, они тогда намеренно обманули меня, мерзавцы…» – думал он и чувствовал, что мир на глазах постепенно приобретает другой смысл и звучание.

Перед его мысленным взором вновь встало ее дорогое лицо. Он не забыл его, как обычно забывают лица давно ушедших людей, и фотография Есении, бережно хранящаяся у него, была здесь совсем ни при чем. Он просто не мог ее забыть… Ее облик навсегда врезался в память.

Все эти годы Леонид делил женщин на похожих на Есению и не похожих на нее. Но ему так и не встретилась та, которая смогла бы вытеснить образ Есении из его сердца. И теперь он был безмерно рад этому.

Громко хлопнула входная дверь, и Леонид очнулся от своих мыслей. Из коридора послышались шаги. Скорее всего, это была мама, спешащая с Марией Ивановной к неожиданно приобретенному внуку.

Спохватившись, Леонид повернулся к дивану, на котором тихо лежал его сын.

Мальчик молча смотрел на него. Лицо его было серьезным, лишь глаза, ее глаза, выдавали тщательно скрываемое волнение и любопытство.

Несколько долгих секунд Леонид всматривался в него, словно боясь окончательно поверить и ошибиться, а потом, шагнув к дивану, сел и, приподняв сына за плечи, крепко обнял его.

– Сынок, с мамой все в порядке? – тихо спросил он, страшась услышать, что с ней могло случиться что-нибудь плохое. Второй раз он не смог бы пережить ее потерю, особенно теперь, после того, как узнал, что она не погибла тем злосчастным летом.

– Мама жива… – словно поняв его мысли, ответил Лёня и робко обнял отца, утыкаясь ему в плечо носом. – Она мне недавно все рассказала…

– Да, да, – прижимая к себе мальчика и гладя его по волнистым волосам, прошептал Леонид и почувствовал, как его глаза начало пощипывать от неожиданно подступивших слез.

Ворвавшиеся в комнату Серафима Ильинична и Мария Ивановна, переглянулись и растерянно замерли на пороге, не зная, что делать и боясь помешать им.

– Сынок… – тихо позвала Серафима Ильинична, робко подходя к дивану.

– Да, мама? – продолжая прижимать к себе сына, Леонид, не стесняясь, поднял к ней мокрое от слез лицо.

Мать, впервые увидев Леонида плачущим, охнула и, сразу как-то до конца осознав, что все сказанное мальчиком – правда, обхватила Леонида и Лёню руками и припала к ним, разрыдавшись.

– Эй, господа-товарищи! – раздался голос Скорой Маши. – А ну прекратите сырость разводить! Мало вам того, что на улице пурга, так вы еще и слякоти решили подбавить! Совсем ребенка простудите!

И она, бесцеремонно растолкав Леонида и Серафиму Ильиничну, освободила из их объятий покрасневшего и взъерошенного Лёню.

– Ну-с, молодой человек, – деловито сказала Мария Ивановна, ощупывая его лоб, – сейчас я тебе доставлю большое удовольствие: можешь показать мне язык и тебе за это ничего не будет!

Лёня, несмотря на высокую температуру и волнение от встречи с отцом и бабушкой, улыбнулся такому предложению и послушно открыл рот.

Повернув мальчика к свету, Мария Ивановна заглянула ему в рот, потом, пощупав миндалины, скомандовала, щелкнув пальцами:

– Ложку!

Леонид и Серафима Ильинична, стоявшие рядом с одинаково счастливыми лицами, одновременно бросились на кухню за ложкой, столкнувшись при этом в дверях.

– Бабушкам – дорогу! – галантно согнулся в полупоклоне Леонид, пропуская вперед Серафиму Ильиничну.

Та, шутливо отвесив ему подзатыльник, быстро сбегала на кухню за ложкой и, вернувшись, отдала ее нетерпеливо ожидающей Марии Ивановне.

Проведя осмотр горла и послушав Лёнино сиплое «а-а-а», звучавшее где-то на уровне баса-профундо, Мария Ивановна сказала:

– Ясно. Ну-ка, разоблачайся – легкие твои послушаю!

Пока Лёня снимал свитер и рубашку, Мария Ивановна держала фонендоскоп, согревая его ладонями и несколько раз жарко дохнув на него.

Леонид вспомнил, как Скорая Маша, приезжая к нему по вызову, всегда так грела «слушалку» перед тем, как прикоснуться ею к его телу. И когда к ним однажды приехал другой врач, маленький Леонид, привыкший к Машиным теплым рукам и инструментам, дико заорал, когда тот приложился ледяным с мороза фонендоскопом к его голой груди. Мама тогда в буквальном смысле спустила с лестницы перепуганного врача, предварительно огрев его фонендоскопом по спине…

– Сима, иди, приготовь раствор уксуса с водой и водкой, все по трети. Нужно парня растереть, чтобы сбить температуру, он весь горит, – сказала Мария Ивановна, внимательно послушав дыхание Лени и простучав его грудь. – В легких пока еще ничего, но бронхи очень невеселые, всхлипывают о чем-то… И горло раскаленное… Прикройся пока, сынок! – она похлопала Лёню по плечу и отошла к столу.

Леонид, стоявший все это время рядом с сыном, взял плед и, расправив его, накрыл им Лёню.

– Спасибо… – благодарно взглянув на Леонида, сказал мальчик и, сделав секундную паузу, вдруг добавил: – …папа.

Этого «папу» услышали все.

Мария Ивановна, перебирающая в принесенном ею чемоданчике какие-то упаковки с лекарствами, и откладывая нужные ей в сторону, повернулась.

Вернувшаяся из кухни с банкой уксусной воды Серафима Ильинична, разрыдавшись, бросилась к внуку и, то обнимая его, то отодвигая от себя, начала над ним что-то причитать сквозь слезы.

Лёня терпеливо замер в ее объятиях, не делая попыток освободиться. А растроганный Леонид замер, чувствуя, как его сердце гулко колотится в груди.

Обстановку разрядила та же Мария Ивановна:

– Сима, ну-ка прекрати реветь и отпусти ребенка. Заморишь парня, лучше иди приготовь ему что-нибудь поесть, пока я его растираю. У тебя бульон есть?

Вытирая слезы, Серафима Ильинична оторвалась от внука и кивнула:

– Есть куриный супчик, Машенька, сейчас разогрею. А, может, ему еще котлеточек? Хочешь, Лёнечка, котлеток с картошечкой?

Но Мария Ивановна возразила:

– Никаких котлеточек ему сейчас не надо. Для начала пусть поест куриного бульона с белым хлебом. Да, и хорошо бы ему пить побольше давать. Вот разотру его и принесу клюквенного морса, у меня как раз целая кастрюля наварена. Сима, иди грей бульон.

– Сейчас-сейчас, – засуетилась Серафима Ильинична и убежала на кухню.

А Мария Ивановна, положив Лёню животом на диван, налила себе в ладонь уксусной воды и быстрым движением начала растирать ему спину и руки.

– Вот, теперь тебе полегче будет, полежи пока, – сказала она, закончив и, оглядев его истощенную, но широкую в плечах фигуру, расстроенно покачала головой: – Одни кожа да кости, тебя что, дома совсем не кормили? Прямо «крепыш Бухенвальда»…

– По пути сюда я редко ел, – угрюмо ответил Лёня, переворачиваясь на спину и накрываясь пледом.

– Сейчас мы тебя покормим, сынок, – успокоил Леонид, подкладывая под голову сына подушку и подтыкая края пледа со всех сторон. – У бабушки ты быстро войдешь в тело.