Обещание сердца - Скотт Эмма

– Слышали эту чушь? – поинтересовался я у судьи, сидящего на высоком помосте, откуда открывался вид на корт.

– Прошу прощения? – переспросил судья – сурового вида пожилой мужчина с седыми усами, одетый в синий блейзер с золотыми пуговицами.

– Ага, ты слепой и глухой, старый придурок, – пробормотал я и плюхнулся на скамейку.

– Нарушение правил, мистер Соломон, – сообщил судья собравшимся зрителям, наклонившись к микрофону. – Словесное оскорбление судьи.

В толпе неодобрительно засвистели. Пока еще они любили меня, но я почти физически ощутил, как их настроение готово склониться в сторону ненависти.

– О, а это вы расслышали, – усмехнулся я, глядя на судью. – Что за нелепость, мать вашу.

Мужчина вновь невозмутимо подался к микрофону:

– Второе нарушение: непристойная брань. Штрафное очко, мистер Соломон. Счет пятнадцать – ноль.

По толпе прокатились шепотки, низкий гул которых разбавляли разрозненные неодобрительные возгласы. Все камеры обратились в мою сторону. Тем временем Брэд Финн с самодовольной улыбкой вернулся на корт, приготовившись к подаче, хотя победил в этом гейме еще до его начала. Казалось, на лицах всех зрителей застыло осуждающее выражение, как у отца.

«Нет, возьми себя в руки. Ты справишься. Ради него».

Крепче сжав ручку ракетки, я почувствовал стекающие по спине между лопатками струйки пота. В январе в Брисбене было жарко, как в печке.

Брэд не торопился подавать. Он отлично знал, что это раздражает меня, и поэтому заставлял мяч отскакивать от площадки снова и снова, почти исчерпывая отведенное на подачу время. Я-то никогда не медлил и сразу бросал мяч, подойдя к задней линии корта. Только в первом сете я записал на свой счет десять мощных, не отбитых подач, тогда как у Финна не набралось и одной.

Брэд Финн понимал, что ему со мной не тягаться. Я читал язык его тела, знал, куда полетит мяч еще до того, как он его бросал.

Когда Брэд наконец-то сделал подачу, я метнулся вправо и отбил мяч, после чего бросился к сетке.

Финн ударил справа.

Я вернулся в дальний угол.

Ну все, теперь ему ни за что не успеть. Мяч приземлился именно там, где мне хотелось. Я вскинул кулак в воздух.

– Аут! – крикнул один из судей, стоящих возле линии.

– Что? – Я резко замер и уронил руку. – Черта с два это был аут.

Судья на помосте одарил меня жестким взглядом.

– Хотите оспорить это решение?

– А вы как думаете? Конечно, хочу. Этот судья весь матч словно не в себе.

– Мистер Соломон не согласен, что мяч вылетел за пределы площадки, – объявил судья в микрофон.

Следуя традиции, зрители захлопали в унисон, и на большом экране появился повтор моего удара, а затем крупным планом показали место, где мяч ударился о землю. Всего на волосок позади белой линии. Коснись он разметки, и считался бы внутри площадки.

– Аут, – объявил судья. – Тридцать – ноль. У мистера Соломона осталось право на два возражения.

Толпа, кстати говоря, состоящая в основном из моих соотечественников-австралийцев, разразилась одобрительными выкриками. Они уже меня бросили. Ну и черт с ними. Я знал, что обо мне думают, – в конце концов, заглядывал в «Твиттер»[36].

Вечное разочарование.

Не оправдывает своего таланта.

Слишком вспыльчивый и нетипичный для тенниса.

Ну и пусть отваливают! Ведь в чем смысл? Конечно же, подзаработать. Хотя несмотря на чопорных придурков из АТП[37], норовящих то и дело меня оштрафовать, я уже купался в деньгах. Вот только отца, который мог бы мною гордиться, не было рядом. Смерть рано забрала его, а вместе с ним – и почти всю мою любовь к теннису, нашей игре с ним, оставив лишь жалкие крохи.

«Гнев побеждает только одного, и отнюдь не твоего противника», – снова услышал я его совет.

Прости, папа, я пытался. Но уже слишком поздно. Гнев всегда лучше боли.

«Что ж, чертовы фанаты, вот вам еще материал для социальных сетей».

– Это. Хренова. Чушь, – заявил я достаточно громко, чтобы услышал судья.

– Бранные слова. Третье нарушение, мистер Соломон. Победа за мистером Финном.

Пошел он в задницу, этот мистер Финн. Вместе с судьей и этой гребаной игрой.

Моя подача.

Узколобые теннисисты-профессионалы считали, что слабая подача снизу – признак плохого спортивного стиля. Как будто меня заботило их мнение. Это был законный прием, и я с радостью им пользовался. Вот и сейчас ударил мяч в землю, притворяясь, что хочу послать вверх, но вместо этого наподдал по нему ракеткой.

Финн метнулся вперед и едва успел отбить подачу. Мяч нехотя перелетел через сетку. Не сделав ни малейшего движения, я наблюдал, как он отскакивает от корта неподалеку от меня.

– Ноль – пятнадцать, – объявил судья, перекрикивая очередные возгласы болельщиков.

Финн одарил меня враждебным взглядом. Впрочем, он зря беспокоился. Я больше не собирался напрягаться и развлекать этого придурка-расиста отличной игрой.

Я сделал легкую подачу через сетку. Мяч, отбитый ударом слева, вернулся на мою половину, и я снова проводил его взглядом, даже не потрудившись поднять ракетку.

– Ноль – тридцать.

Болельщики засвистели еще громче. Я кисло усмехнулся, подкинул мяч и снова послал его в полет, практически не прилагая усилий. Удар легче легкого. Финн победным жестом вскинул ракетку. Я повернулся к нему спиной и наклонился, чтобы показать, куда именно он может засунуть свой ответ. Брэд отправил мяч в дальний угол площадки. Я медленно выпрямился и под улюлюканье толпы побрел к краю корта.

– Ноль – сорок.

Подбирающая и подающая мячи женщина – ну или девушка, поскольку на вид ей было чуть за двадцать, – вежливо опустила глаза, как того требовал протокол, и предложила мне полотенце. Когда я взял его и вытер пот с лица, она отважилась посмотреть на меня с легкой улыбкой. Да, хоть зрители и колебались от любви до ненависти и обратно, женщинам я всегда нравился, где бы ни находился: на корте, на обложке «Спорт Иллюстрейтед» в прошлом месяце или в постели.

Подмигнув, я бросил девушке полотенце и направился к линии, чтобы сделать подачу. Я притворился, что хочу снова ударить снизу, – просто из желания поиздеваться над Финном, – а потом подбросил мяч высоко в воздух и ударил по нему точно над головой.

Потрясенный, Финн едва успел поднять ракетку, чтобы не получить мячом по яйцам, но все-таки отбил удар. Посланный им мяч зацепил край сетки, ненадолго завис на ней, покачиваясь, а потом упал на моей стороне.

– Гейм, – объявил судья, но его голос потонул в обрушившихся на меня гневных выкриках болельщиков. – Счет два – ноль в пользу мистера Финна.

Я поднял руки и покрутился перед многочисленными зрителями, тем самым вновь провоцируя их на освистывания.

«Что ж, как вы, так и я».

Перед мысленным взором вновь возникло разочарованное лицо отца.

«Играй, потому что тебе это нравится, Кай. Потому, что хочешь».

Прозвучавший в голове шепот заглушил крики и шум толпы. Я снова услышал Брэда, называющего меня «метисом», но этот комментарий был лишь тихим эхом тех слов, что окружали меня прежде, еще в школе. Впрочем, какая разница? Папа мертв, а все эти зрители могут отправляться куда подальше. Да и теннис пусть катится в бездну. Я играл, как и когда хотел.

Вот только сейчас, после того как я победил трех игроков и вышел в финал, в одном сете от победы… желания играть больше не осталось.

Макинрой: Я чувствую, вы недовольны местным игроком. Тот аут выбил Кая из колеи. Он так и не пришел в себя и решил просто слить матч.

Кэхилл: Какой позор. Кай вполне способен стать одним из величайших теннисистов своего поколения. Только, похоже, он не в силах упорно двигаться к цели. Парень талантлив, но не лишен внутренних демонов. И как бы ни хотелось его любить, болеть за него удается с трудом.