Гвоздь в башке - Юрий Брайдер

— По всем приметам выходит, что пришельцы потерпят поражение, — спустя какое-то время сообщил кузнец. — Но и сам ты вряд ли уцелеешь.

— Если такова воля богов, то я безропотно принимаю ее. — По правде говоря, пророчество кузнеца ничуть не встревожило меня.

— Никто еще не ушел от судьбы. — Кузнец вновь собрал лучины в пучок. — Счастливы те, кто умирает на поле брани.

— Сделай сейчас вот что… — сказал я и умолк, пытаясь разобраться с сумасбродными мыслями, посетившими вдруг меня.

— Тебе дурно? — обеспокоился кузнец.

— Нет… Поставь на нашем оружии вот такое клеймо. — Я пальцем изобразил на черной от сажи стене кузницы какие-то каракули. — Оно должно уберечь нас от вражеского колдовства.

(Сами понимаете, что эта хитрая задумка принадлежала вовсе не моему дальнему предку Эгелю, а лично мне, Олегу Наметкину. Само клеймо, долженствующее выполнять роль памятного знака, выглядело так: О. Н. 1977 г. То есть мои инициалы и год рождения. Спустя столетия даже дурак поймет, что это такое.)

— Какие странные руны! — кузнец был явно озадачен. — Кружки, точки, закорючки… Но только сегодня уже не поспеть. Я и горн-то не разжигал.

— Так и быть… Поставишь клейма потом. Только не забудь…

Я понимал, что несу какую-то околесицу, но ничего поделать с собой не мог. Язык ворочался как бы сам собой. Не то давал о себе знать вчерашний хмель, не то кузнец навел на меня порчу, не то духи мщения вновь принялись за свои злые шутки.

Тем временем окончательно рассвело, и туман над фиордом поредел. Корабельный сарай продолжал гореть, хотя уже и не так буйно. Ветер относил дым к лесу.

Вернувшись в горницу, я стал облачаться для битвы. Надел длинную ратную рубашку, добытую в Миклагарде[3], круглый шлем и железные наплечья, похожие на крылья ворона. В правую руку взял незаменимую в ближнем бою секиру, а в левую — рогатое копье, никогда не застревавшее в теле поверженного врага. Меч я повесил за спину, как это принято у сарацин.

А со двора уже раздавались заполошные крики:

— Плывут! Плывут!

Выгнав прочь из дома всех находившихся там мужчин, я поднялся в сторожевую вышку, откуда хорошо просматривались окрестности усадьбы.

Два корабля шли на веслах по спокойной воде фиорда, и каждый из них размерами в полтора раза превосходил тот, что вместе с сараем догорал сейчас на берегу. Борта кораблей от штевня до штевня были завешаны щитами. Немалую силу собрали против меня сыновья Торкеля, чтоб им всем подохнуть без погребения!

Вскоре первый из кораблей достиг прибрежного мелководья и остановился. Рядом замер другой. Гребцы убрали весла и, спрыгнув в прибойную волну, до половины вытащили корабли на сушу.

Будь у меня сейчас побольше воинов, желательно конных, лучшего момента для атаки нельзя было и придумать. Кормили бы тогда дерзкие пришельцы не только воронов, а еще и рыб.

Но это все, как говорится, пустые упования. А вражеская рать между тем уже разобрала щиты и толпою двинулась к усадьбе. Впереди всех вышагивали три увальня, похожие друг на друга, как селедочные бочки, вышедшие из рук одного бочара. Наверное, это и были отпрыски Торкеля Длиннобородого, собиравшиеся не только отбить своих сестер, но и отомстить за батюшку.

В сотне шагов от ограды рать остановилась. Правильно. Негоже начинать битву молчком, не обменявшись сначала обычными для такого случая любезностями. Я к тому времени уже спустился вниз и занял место среди защитников ограды.

Один из братьев, наверное самый красноречивый, грохнул мечом по щиту и заорал, надсаживая глотку:

— Эй, хозяин! Почему не встречаешь дорогих гостей? Почему прячешься в усадьбе, словно крыса в норе? Выходит, что ты не только грабитель, клятвопреступник и насильник, но еще и трус! Сейчас, наверное, дрожишь, как осина в непогоду? Боишься выйти на честную битву!

На вызов надо было отвечать. За этим у меня никогда не станет. Недаром же я прозываюсь Змеиным Жалом.

— Кто позволил ублюдкам троллей лаять среди белого дня? — воскликнул я, высунув голову из-за верха ограды. — Откуда здесь взялись эти пожиратели червей? Разве вам, дикарям, не ведомо, что хозяин встречает только тех гостей, которые заранее званы к его столу? А алчных бродяг, подбирающих чужие куски, он гонит прочь метлой!

— Тогда попробуй прогнать нас! — Он снова брякнул мечом по щиту.

— На это не надейтесь! Для вас уготована другая участь. Лучше сами ройте яму, куда я сложу ваши трупы, только головы у всех поменяю местами.

Эти слова вывели глашатая из себя.

— Как смеешь ты, презираемый простыми людьми и бондами, так разговаривать со мной, Олафом Буйным, сыном Торкеля Длиннобородого!

— Вот так встреча! — произнес я глумливо. — Кто бы мог подумать, что столь знатный муж соизволит посетить наши глухие края! Да еще и не один! Кто эти двое? Никак твои братья?

— Угадал! Это Хродгейр Подкова и Сурт Острозубый, прославившиеся своими ратными подвигами во всех четырех странах света. А теперь, когда тебе известны наши имена, догадайся, что за причина побудила нас прибыть сюда с оружием в руках.

Надо было довести этих чванливых глупцов до бешенства, дабы они окончательно утратили разум, а заодно и осторожность.

— Как я понимаю, вы явились за своими сестричками. Дело похвальное. Препятствовать вам не буду. Можете забирать все, что от них осталось. Кости Асты поищите в яме с отбросами, а кожу, снятую с Сигни, вам сейчас перебросят через ограду. Где-то и волосы ее завалялись, да уж очень долго их искать.

Олаф взревел, как жеребец под ножом коновала (недаром, знать, его прозвали Буйным), и, размахивая мечом, бросился вперед. Братья и дружинники едва поспевали за ним.

Следуя моему знаку, все, кто имел луки, пустили по стреле. Серьезного ущерба они никому не причинили, но заставили врагов остановиться. Нет для воина большего позора (кроме, конечно, трусости), чем смерть от стрелы — оружия рабов и разбойников. Таких неудачников даже в Вальхаллу не пускают.

Братья сошлись все вместе и стали совещаться, то и дело поглядывая в сторону усадьбы. Было ясно, что от своих замыслов они не откажутся, хотя никакого определенного плана действий сейчас не имеют.

Пришлось прийти к ним на помощь.

— Послушайте меня, сыновья Торкеля, — крикнул я через ограду. — Ведь эта распря касается только меня и вас. Зачем вмешивать в нее посторонних людей. Побережем чужую кровь. Пусть дружина отойдет к кораблям, а вы трое оставайтесь там, где стоите. Я выйду наружу, и мы сразимся в чистом поле. Можете нападать на меня всем скопом. Если победите — станете здесь хозяевами. Если погибнете — пусть ваши люди убираются восвояси. Подходят вам такие условия?