Должок кровью красен - Сергей Зверев

Наивные они люди…

А вот Владимир Иванович Янчевский знает: нельзя такие вещи на самотек пускать. Не могут слухи на голом месте рождаться. У всякого слуха источник свой есть. С голубого ручейка начинается река, ну а слухи начинаются с агентурного распространения. Не все, конечно, слухи. Меньшая их часть. Но лучшая.

По роду деятельности своей Владимир Иванович много чем в ФСБ занимается. И румитологией в том числе – так по-научному наука о слухах именуется. В нелегком деле изготовления и распространения слухов Янчевский – профессионал общепризнанный. Точно покойный Коля Михеев в технологии закусывания водки. Знает товарищ подполковник, из каких точек исходных слухи распространяются лучше всего: из очередей змеистых, из автобусов переполненных, из пивнух, народом любимых. Вот агентура под руководством людишек с горячими сердцами, холодными головами да чистыми руками слухи эти и распространяет. А асы вроде Янчевского затем по своим каналам пробы-замеры общественного мнения берут: привился слух или нет?

…Сидит Владимир Иванович за казенным столом в кабинете рабочем, сводки слухов просматривает. Улыбается товарищ чекист – все по накатанной колее идет. Потер руки, улыбнулся незло. Из-за стола поднялся, закурил и, портрету Феликса Эдмундовича, над столом висящему, подмигнул:

– То-то, товарищ Дзержинский! Это тебе не беспризорников по подвалам спасать! И это только начало…

6

Мерзко в нашем городе на рассвете. У контейнеров мусорных собаки бездомные мордами всякий хлам ворошат. Дворники в апельсиновых безрукавках улицы метлами скребут, ленивым матерком друг с другом переговариваясь. Идет Иван утренними дворами. Недолго Ивану идти. Вон через три квартала от дома Катиного улица Красноармейская начинается. В самом начале ее – кирпичная трехэтажка, где Владимир Иванович обитает. Во дворе трехэтажки обычно машина Янчевского стоит.

Вот и хорошо… А уж как в машину проникнуть да сигнализацию отключить, Зарубину отлично известно.

Глава 12

1

– Это ты?..

Обернулся Янчевский из-за руля, на Ивана непонимающе смотрит.

– Я, а то кто же…

– Ты как… в машину мою попал? – Янчевский спрашивает, лучшего вопроса не найдя.

– Так же, как и ты. Через двери. – Иван ответил, куртку расстегивая.

Зашуршала материя, и тут увидел Янчевский в руках Ивановых обрез. Вздрогнул чекист. Чего уж, всякий в такой ситуации вздрогнет; просыпаешься утречком в благостном расположении духа, садишься в машину собственную, а там – человек уже тебя ждет. С ружьем.

– Ну что, ехать куда-то надумал? – Зарубин дуло обреза в шею водителя легонько вдавил. – Так езжай.

– Иван, я вижу, опять поговорить со мной хочешь. – Чекист мнется, прикидывая, что в его положении лучше: пытаться из салона выскочить или на помощь кого позвать. – Так давай, может, у меня дома поговорим… По-мужски.

– У тебя дома я уже бывал. Не хочу больше.

– Хочешь со мной в управление? – фээсбэшник предлагает, напоминая нехитро, кто он таков.

– Можно и в управление. Только сразу к начальнику твоему самому главному отведешь.

– Зачем тебе начальство мое? – удивился чекист неподдельно.

– Документик один любопытный показать.

– Какой еще документик?

– Предсмертное письмо Оксаны Медведевой, которую ты, сука гэбэшная, тазепамом отравил. То самое письмо, из-за которого ты Мишу Супруна четыре года назад зарезал.

Прикинул Владимир Иванович – не выгорит ему от Ивана избавиться. По крайней мере через свой фээсбэшный статус. Но разве сам товарищ подполковник не способен из жизни своей этого дураковатого правдоискателя убрать?

– Давай на дачу ко мне, – предложил чекист задумчиво и прищурился, прикидывая, как ему дальше быть.

– Давай. Но только без фокусов.

Через полчаса остановился автомобиль у крыльца нарядной избушки с резными наличниками. Заглушил Янчевский двигатель. Вышел из машины, Иван – за ним. Держится позади, шагах в трех, обрез со спины чекистской не сводит.

– Проходи. – Хозяин буркнул, дверь открывая, и тут же почему-то голос повысил: – Одни мы с тобой на даче, товарищ следователь…

Подивился Зарубин – с чего бы это чекист его следователем обозвал? Но не стал удивления своего демонстрировать. На кухню прошел, за стол уселся.

– Может, чаю приготовить? Кофе? Или покрепче чего? У меня тут все есть.

– Садись, гнида, не мельтеши.

Уселся Янчевский напротив, а Зарубин, записку Оксанину из внутреннего кармана достав, развернул ее, широкой ладонью пригладил и Янчевскому протянул.

– Читал уже, наверное…

– Ну-ка, ну-ка…

– …Да только Супрун, как я понял, ксерокопию тебе давал. А оригинал – вот он.

Пробежал Владимир Иванович записку глазами, и эта манера чтения лишний раз убедила Зарубина – знаком товарищ чекист с ее содержанием.

– Это точно она писала? – Янчевский, с сомнением.

– Диктовала.

– Супрунихе?

– Допустим. Почерк действительно не ее. А вот подпись – Оксанина. Кстати, если ты тогда действительно на ребенка согласен был, стало быть, фамилия твоя в индивидуальной карточке беременной зафиксирована. Недолгое это дело – архивы поднять…

– И что теперь? Собираешься меня показаниями самоубийцы к стенке прижать? Двадцатилетней-то давности? Да грош им цена!

– Для тебя – грош цена. – Иван, медленно закипая. – А для меня – нет. – Закурил Зарубин и, взглядом пронзительным собеседника резанув, неожиданно разговор в другое русло перевел: – А теперь давай о твоем друге Хомуталине побеседуем.

Вздрогнул Янчевский, фамилию бизнесмена услышав.

– Тебе это зачем?

– Сейчас узнаешь…

2

Вздрогнул Кирюха татуированный, фамилию бизнесмена услышав…

Сидит юноша в подвале сыром, весь в слух обратился. Но не сразу решил он разговор наверху подслушать. Сперва испугался несказанно – это когда Владимир Иванович громко так вымолвил: «Одни мы с тобой на даче, товарищ следователь!..» Думал, все, кранты: мусорилы позорные по его душу пришли. Но это он сперва так подумал, потому как уже через минуту понял, для чего хозяин так громко фразу страшную произнес. Знак это был для Кирилла; мол, сиди в своем подвале мышью подпольной, не высовывайся, а я все решу.

И, осознав очевидное, успокоился. А успокоившись, послушать решил – о чем же это, интересно, хозяин со следователем беседуют?

Странная у них беседа выходит. Ни о пишущей машинке «Ятрань», Кириллом с этой дачи украденной, ни о самом малолетнем преступнике речи нет. О какой-то неизвестной Оксане, самоубийством покончившей, говорят. О какой-то предсмертной записке. О каком-то Супруне, которого – вот бы уж никогда не подумал! – Владимир Иванович зарезал.

Но фамилия Хомуталина – того самого бизнесмена, который через хозяина дачи заказал бочки с краской поджечь, – заинтриговала.

Что ж это за Хомуталин такой загадочный? И откуда менту пришлому известно, что именно бизнесмен этот гребаный поджог на Залинии сотворил?

Стоит Кирилл на лестнице подвальной. Тихо-тихо стоит, даже пошевелиться боится. Слушает, недоумевая.

А наверху тем временем вот что происходит…

3

– Как Хомуталину удалось весь Залинейный район сжечь? – Зарубин, печально.

– Не знаю.

Поднял Зарубин руку с обрезом навскидку и, почти не целясь, на курок нажал… Громыхнул выстрел, просвистела пуля в сантиметре от уха Янчевского и в тот же момент в бревенчатую стенку вонзилась. Втянул чекист голову в плечи, и на лице его, как на фотобумаге, в проявитель погруженной, мгновенный испуг выявился…

Хмыкнул Иван понимающе.

– Не бойся… Пока. Если бы сзади тебя кирпичная кладка была, могло бы и рикошетом задеть. А тут бревна. Вот почему в деревянных домах стрелять хорошо. Ну, так ты не ответил на мой вопрос. Как?

– Не знаю, – Владимир Иванович насилу выдавил.

Смотрит Янчевский на обрез Зарубинский. Затравленно смотрит. Прикидывает – что предпринять можно? На соседей надеяться, на то, что они, выстрел заслышав, в ментовку позвонят? Бесполезно. Будний день сегодня, никого на дачных участках вроде бы нет. На Кирюху, в подвале сидящего, тоже надежды никакой. Не защитник малолетка татуированный старшему офицеру конторы. Слава богу, сообразил хоть, что вылезать нельзя!.. Стало быть, самому себе помогать надобно…

Взглянул чекист на плиту газовую, на чайник закопченный и – неожиданно:

– Я чаю выпью.

Передернул Зарубин плечами.

– Пей, коли тебе легче от этого станет.

Стоит Янчевский у плиты, зажигает конфорку и, даже Ивана не видя, спиной чувствует, что ствол в его сторону наведен…

Стоит он и ощущает в себе звериное желание выжить. Страшно хочется выжить – до сердечного теснения, до душевного томления… До рези в яйцах.