Новый Мир ( № 3 2013) - Новый Мир Новый Мир

Смех смехом, но только однажды и я решил показать свое кулинарное искусство, удивить всех. Задумал я сварить варенье, что мне казалось делом простым и быстрым, причем сварить тогда, когда в квартире никого не было. Для этого я пошел на принадлежащий Сизовым участок и сорвал несколько клубничин, поскольку варенье я намеревался варить в небольшой кастрюльке. Клубничины я тщательно промыл под струей воды из колонки, затем пошел на кухню, включил газовую плиту и поставил на горелку самую маленькую кастрюльку. В нее я положил все клубничины и засыпал их сахарным песком. Воды в кастрюлю я не налил, поскольку хотел, чтобы у меня вышло варенье, а не компот. Для аромата я добавил две шоколадные конфеты, после чего сел рядом и стал ждать, когда варенье сварится. Ждал, ждал и заснул.

Вова, старший сын дяди Васи и тети Нюры, потом рассказывал, что, дескать, идет он со смены с фабрики “Вперед”, а навстречу ему мужики бегут с криками, что, мол, пожар у вас, Василич, квартира горит и пожарных уже вызвали. Вова сразу же припустился к дому, а из кухонной форточки — дым столбом. Ничего, кстати, не случилось, просто варенье подгорело и прилипло ко дну кастрюли темно-коричневой массой, которую потом с большим усилием отдирала Нина, она была единственная, кто попробовал мое варенье от начала до конца, а больше никому не досталось. А дым густой из форточки от варящегося без воды варенья бывает всегда, так что не стоит этому удивляться и думать, что пожар. Пожарные, к примеру, о пожаре вовсе не думали, поэтому и не приехали, потому что чего зря транспорт гонять, он ведь на настоящем пожаре пригодиться может. Пожарные по звонку определяют, какой пожар настоящий, а какой нет. Тетя Нюра тоже, видимо, сразу сообразила, что никакого пожара нет, поэтому она в своей телефонке спокойно соединила звонившего в пожарную службу. Возможно, она просто не поняла, что речь идет именно о ее квартире, а если и поняла, то виду не показала, поскольку — на работе все-таки, это вон Вове хорошо — припускайся себе куда хочешь после работы!

Дядя Вася с тетей Нюрой жили на фубрах в двухкомнатной квартире хрущевской планировки вместе с четырьмя детьми — как-то они в этой квартире помещались: в теплое время года выручали сараи, в смысле спальных мест, да еще к тому же всегда кто-нибудь работал в ночную смену на фабрике “Вперед”. В квартире не было ни воды, ни централизованного газа: воду носили в ведрах из колонки, а газ нужно было заказывать в баллонах — его привозили и устанавливали в специальных железных ящиках на улице прямо под кухонными окнами и прикручивали к трубам, которые вели к газовой плите. Центральная часть пола на кухне поднималась, и открывался подпол, в котором перед свадьбами хранились бутыли с самогоном, — само самогоноварение проходило непосредственно в туалете, отчего там постоянно стоял сладковатый дрожжевой запах, а поскольку подобный запах мог стоять в туалете любой квартиры или любого дома страны, то никого это не смущало, а наоборот, радовало: лица выходивших из туалета всегда расплывались в улыбке, как у китайцев, нанюхавшихся китайских благовоний. В этот подпол можно было спрятаться и покурить там папиросу “Север”, тихонько вытащенную из пачки у дяди Васи, воткнув ему для эксперимента в одну из оставшихся в пачке папирос несколько спичечных головок, чтобы посмотреть, как он ее потом закурит. Но в детском возрасте покурить папиросу “Север” можно было один раз, после чего курить не только папиросы “Север”, но и сигареты, табак из трубок, а также всякую марихуану и прочее больше почему-то в жизни не хотелось, хотя возможностей потом для этого появилось хоть отбавляй, видно, в какую-то мозговую извилину что-то вписалось и оставило в ней свой антиникотинный след.

Дверь в квартиру у Сизовых никогда не запиралась, потому что все друг друга знали и привычки запирать дверь тогда ни у кого не было. А фубры — это, оказывается, сокращение такое и означает оно “фабричное управление бараков рабочих”, когда-то там, видимо, бараки были.

У нас же дома двери всегда запирались, как правило, на два оборота замка — на один только тогда, когда в квартире были взрослые или тетя Лиза (она тоже была взрослая, но это не считалось). Тетя Лиза была из Рязанской области, хотя родилась в Царском Селе, ее старшая сестра баба Нюша родилась там же и даже видела царя — тетя Лиза царя не видела — может, конечно, и видела, но не знала, что это царь, — мало ли рыжебородых в то время по Царскому Селу шлялось! И вообще, видеть царей в наше время не приветствовалось, поэтому такие вещи говорились шепотом. Местом рождения у тети Лизы и у бабы Нюши в паспорте значилось, однако, не Царское, а Детское Село, так как в каком-то году произошло переименование, а место рождения в паспортах записывали не так, как раньше было, а согласно текущему моменту. (Мне всегда казалось, что в Детском Селе проживают одни дети, без взрослых, а когда они вырастают, их оттуда пускают на все четыре стороны, поэтому тот факт, что тетя Лиза родилась в Детском Селе, а жила отнюдь не там, меня ничуть не удивлял.)

Отец тети Лизы и бабы Нюши был аптекарем, но после революции он разорился — после революции многие разорялись, почти все, — а может быть, он не разорился, а у него просто все экспроприировали: пришел какой-нибудь комиссар и экспроприировал — не отнял, не отобрал, а именно экспроприировал, потому что отнять или отобрать — дело подсудное, а экспроприировать — нет, по крайней мере, нам так в школе тогда объясняли. После разорения (или экспроприации) поехал тот аптекарь в Рязанскую область, поскольку там у него родственники были. И затерялись его следы в селе Городец. А тетя Лиза, закончив четыре класса, поехала в Москву жить в домработницах. Каждое утро путь ее от места проживания к месту домработы лежал через Красную площадь, и каждое утро она заходила по дороге в Мавзолей, посмотреть, лежит ли там Ленин и если да, то каким образом, благо, очередей тогда никаких туда не было, так что она всегда быстро управлялась. Так как Ленин всегда лежал благополучно, тетя Лиза, выйдя из Мавзолея, спокойно продолжала свой путь в домработницы. Потом ей работать в домработницах надоело (или Мавзолей надоел), и устроилась она нянечкой в больницу села Виноградово, где ей дали комнату напротив заброшенной церкви, служившей складом. Эту церковь я почему-то ассоциировал с Кремлем и всем рассказывал, что тетя Лиза живет у Кремля, удивляясь, почему мне не верят (я тогда не знал, что можно жить или в Кремле, или на определенном от него расстоянии, но никак не у Кремля). В больнице она познакомилась с Нин Васильной, жившей в соседней комнате и бывшей молодым врачом, которая вскоре вышла замуж за Егор Иваныча и переехала вместе с ним в город, в одну из кирпичных хрущевок напротив “Стекляшки”. Выйдя на пенсию, тетя Лиза иногда к нам приезжала и какое-то время у нас жила, потому что без нас скучала.

Однажды она взяла меня с собой в Городец к бабе Нюше. Всю ночь перед дорогой я не мог сомкнуть глаз: неужели я увижу человека, который видел царя! Но об этом я никому не говорил, а то меня бы не отпустили, потому что тогда считалось, что с царизмом покончено и нечего вспоминать старорежимные времена. О тех, кто родился до революции, так и говорили, что он родился при старом режиме или что он старорежимный. Тетя Лиза считалась старорежимной, а уж баба Нюша, видевшая царя, — тем более.

Сначала мы с тетей Лизой поехали на электричке в Москву, где жила ее племянница тетя Лида, дочь бабы Нюши, с дочерью Леной и сыном Мишей — жили они в одной из квартир в деревянном доме, который мог в любой момент рухнуть, поэтому поддерживался со всех сторон толстыми деревянными подпорками. Зато они жили в самом центре Москвы — не у Кремля, естественно, но все равно — здорово. Можно было пойти в соседний девятиэтажный дом и целый день кататься в нем на лифте, пока не приходила тетя Лиза и не загоняла домой. Но в Москве загоняться домой было совсем не стыдно, потому что там не было ни ребят, ни двора — одни трамваи, троллейбусы и еще метро, в котором тоже можно было кататься с утра до вечера и даже до ночи, но ночью я тогда не катался, потому что не разрешали, а когда, позже, разрешения уже не требовалось, то до ночи кататься было уже неинтересно.

А тогда, покатавшись на лифте в девятиэтажке или на эскалаторе в метро, можно было купить мороженое на палочке под названием “эскимо” — после этого почти всегда возникала зависть к москвичам: им-то можно было каждый день и на лифте кататься, и в метро на эскалаторе или просто в вагоне, и “эскимо” есть, и в кино ходить на любой фильм, который идет, а не ждать, пока все один посмотрят и другой привезут. А еще в Москве был салют, который мы ходили смотреть в сад Центрального дома Советской Армии, в котором стояли танки, ракеты, самолеты и другие агрегаты военного назначения. Не знаю, настоящие они были или обманные, но считалось, что настоящие. (Это только империалисты тогда всех обманывали, об этом везде говорилось и писалось — “Что же за сволочная такая страна, эта Америка!” — периодически восклицала тетя Лиза после очередного сообщения ТАСС.) Еще в Москве можно было покататься на “чертовом колесе” в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького. Горький — это псевдоним великого пролетарского писателя, но, как говорят, тот, кто живет под чужим именем, живет не своей жизнью. Так и с Горьким было — писатель был пролетарский, а жил отнюдь не как пролетарий, а даже совсем наоборот, и в основном в разных фешенебельных странах, вроде Италии и пр. Хотя, с другой стороны, почему он должен был жить по-пролетарски? Вот, скажем, министр сельского хозяйства в сельской местности не живет, а живет в центре, в столице, как будто в Москве выращивают пшеницу или курагу какую-нибудь! Так и с Горьким было, но в конце концов он опролетарился и стал опять жить в первом государстве пролетариата, пока не умер или пока его не отравили, что в этом случае одно и то же.