Я не прощаюсь - Хан Ган

– Выключили электричество.

– Откуда ты знаешь? – спросила она, отводя взгляд с меня на дверь позади, будто ответа она слышать и не хотела.

– Это когда столько снега навалило? – сказала Инсон, но будто адресуя вопрос не мне, а себе.

Мне это снится?

Она неподвижно наблюдала за постепенно тяжелеющими в полёте, словно белые птицы, падающими снежинками. Когда она наконец обратила взгляд ко мне, я осознала, что её лицо как-то незаметно меняется. Её теплота, которая была мне так дорога последние двадцать лет, словно мигом покинула её, а глаза, нежно мерцавшие, будто вобрали в себя воды.

– Я здесь обычно никогда не сплю, что это на меня нашло? – сказала она мягким голосом с нотой раздражения. Она обняла себя за плечи руками, словно ей было холодно, и спросила меня:

– Ты не мёрзнешь?

От знакомой мне улыбки к её глазам пробрались крошечные морщинки.

– Может, разведём огонь?

Я тихо наблюдала за тем, как Инсон, открыв маленькую дверцу под печкой, накладывает туда небольшого размера дрова. На ней была рабочая форма, старые джинсы и рабочая обувь – шею обтягивал серый свитер, поверх которого был накинут выпрямленный коричневый передник. Всё это покрывал не застёгнутый, привычный чёрный пуховик, рукава которого были засучены – наверное потому, что своей громоздкостью они мешали в работе – и из них выглядывали тощие запястья. Правой рукой – не раненой, не зашитой, не покрытой кровью правой рукой Инсон взяла пару горсток опилок из ведра и закинула в печь поверх дров. Взяв спичку, она чиркнула её о бок восьмигранной спичечной коробки и сказала:

– В Сеуле теперь такие, даже если захочешь, не найдёшь.

Пока Инсон ждала, когда пламя с опилок перекинется на дрова, лицо её со стороны выглядело умиротворённым и угрюмым.

– Я купила их в магазинчике напротив остановки. Этим спичкам, наверное, уже не первый десяток пошёл, но горят хорошо.

На её глаза и горбинку носа пал свет всколыхнувшегося пламени.

* * *

– Садись, – сказала Инсон, притянув к печке единственный трёхногий стульчик.

– А ты куда сядешь?

Не отвечая, Инсон, подпрыгнув, уселась поверх верстака. Словно не замечая следов от своей же крови на электрической пиле, она медленно болтала свисающими вниз ногами, будто ребёнок.

С убранными за спину руками я присела на стул. Пока Инсон смотрела на печь, фонарик, что я до сих пор держала за спиной, я аккуратно положила под стул. На полу лежало бревно, вырезанной стороной кверху, оно слегка касалось моей ноги. Залетая и падая на кровяные пятна этого бревна, снежинки таяли и оставляли за собой тёмные следы.

Я посмотрела на две вентиляционные щели у печки – словно там были чьи-то глаза – в них полыхало пламя. Огонь бушевал между дров, и слышался звук трескающейся коры.

– Я много о тебе думала.

Я посмотрела на Инсон – она смотрела на те два отверстия.

– Так много, что мне казалось, что когда-нибудь мы точно будем вместе.

Пламя в её глазах беззвучно поплясывало. Больше ничего она не спросила, и была как никогда спокойна и непоколебима – так напоминала себя, что ко мне невольно прокралась мысль: я не уверена, настоящая ли она или нет. Может, она, как всегда, всё это время была здесь, занимаясь плотничеством, а произошедшее в Сеуле и здесь – лишь бред мертвеца.

– В любом случае, я хотела тебе это показать, – сказала Инсон, показав на опирающиеся о стену брёвна.

– На что они, по-твоему, похожи?

Я ответила честно:

– На людей.

– Да, изначально я подгоняла их под человеческий рост.

Казалось, что она продолжит, объяснив причину, почему решила делать их другого размера, но она промолчала. Облокачиваясь руками о верстак и спустившись на пол, она тихо спросила:

– Чаю?

Со спины я наблюдала за Инсон, широкими шагами направившейся через всю мастерскую к внешней двери, ведущей в лес.

– Вообще, можно было бы огонь и в доме развести, но… Это вредно для Ама, так что давай тут посидим, – чуть громче – ровно настолько, насколько она отошла от меня – сказала Инсон.

Она открыла внешнюю дверь, в помещении стало светлее. Инсон открыла маленький холодильник с выключенным светом сбоку от двери – но в морозилку проникал свет с улицы – и параллельно напевала куплет неизвестной мне песни. Наверное, она снова хочет заварить те кислые пресные горные ягоды.

– Как назовём? – сказала Инсон, вытащив содержимое из контейнера деревянной ложкой и положив в чайник. – Наш проект, – улыбаясь продолжила она, пока наливала воду. – Просто я подумала, что никогда не спрашивала у тебя.

– Я не прощаюсь, – ответила я.

Инсон направилась ко мне, держа в руках чайник с двумя кружками, и повторила себе: «Я не прощаюсь».

* * *

Через открытые двери врывался ветер, и внутри вентиляционных отверстий виднелось пламя. Инсон поставила чайник на покрасневшую дотемна поверхность печи. Капли, оставшиеся на чайнике, в миг обернулись в пар и раздался звук сыплющегося песка.

Не обмениваясь даже взглядами, мы обе сидели молча. Когда послышался звук бурлящей воды, Инсон оборвала тишину.

– То есть просто кому-то не махать вслед? Или же совсем не прощаться?

Из носа чайника ещё пока не пошёл пар, значит, до полного закипания воды ещё нужно подождать.

– Не до конца попрощаться?

Из чайника повалил пар, плотно прилегавшая крышка начала дрыгаться – наполовину открываясь и после падая обратно.

– Или откладывается прощание? Бессрочно?

Нижняя часть видневшегося из-за внешней двери леса почти стемнела. Покрывшись округлыми хрупкими снежными контурами, подножия деревьев слабо мерцали в полусумраке.

«Смогу ли я пробраться через эту темноту?» – подумала я. Теперь, в отличие от прошедшей ночи, у меня есть фонарик. Хотя, с другой стороны, за это время снега навалило. И даже если я смогу добраться до автобусной остановки, до уездного города П. сейчас автобусы не ходят. Чтобы позвонить в больницу, где лежит Инсон, нужно будет стучаться в дома со светом, просить одолжить телефон. «А вдруг у неё оборвались сшитые нервные окончания? – подумала я. – Или, может, ей сделали операцию с разрезанием плеч? Может, анестезию неудачно ввели? Или ещё что другое произошло…»

Словно не желая слышать мой ответ, Инсон натянула на правую руку рабочую перчатку. Взяв за ручку громыхающий будто от злости чайник, она начала вливать воду в ровно расставленные на верстаке кружки.

– Помнишь, что тебя волновало больше всего? – спросила Инсон, протягивая мне первой кружку с водой. Это был не тутовник. От светлого чая салатового оттенка исходил травяной запах.

– Ты боялась, что на Чеджудо снег не падает, – рассмеявшись, сказала Инсон, облокотившись о верстак с