Сумасбродка - Юзеф Крашевский

— А как же? — возразила Зоня. — Такая метаморфоза! Гелиодора отреклась от дьявола и дел его, от вечеринок со студентами и диспутов о молодых людях и эмансипациях, зато у нее приличное социальное положение, беззубый советник и…

Заметив, что Гелиодора готова рассердиться, Зоня бросилась обнимать ее и замолчала.

— Могла бы я кое-что и о тебе сказать, ты, дьяволица языкастая, — невежливо отпарировала пани Майструк, — да не хочу мстить.

Зоня слегка покраснела.

— Во всяком случае, вы не можете упрекнуть меня в том, что я перешла в другой лагерь, — ответила она, — а требовать отчета о моей незавидной жизни никто не вправе.

Вероятно, из милой перепалки двух приятельниц Эварист мог бы узнать много интересных вещей, но он воспользовался приходом пани Майструк, чтобы попрощаться с Зоней.

Она проводила его до дверей и на пороге сказала повелительно:

— Приходи же ко мне почаще!

Она сказала это с такой уверенностью в своей силе, как будто знала заранее, что Эварист не сможет ей противостоять.

Он входил к ней с опаской, а вышел в таком упоении, что ему самому было стыдно. Уже не жалость к этой сумасбродной Зоне билась в его сердце, но слепая страсть, которая не помнит ни о завтрашнем дне, ни о достоинстве. То, что должно было бы уберечь Эвариста от опасности — его прошлая скромная и одинокая жизнь, свободная от свойственных юношеству легкомысленных выходок, — как раз стало причиной его слабости. Это была его первая Страсть, вспыхнувшая с такой силой, что бороться с нею он не умел.

Неудержимое желание сблизиться с Зоней соединялось в нем с тревогой — предвестницей опасности. Эварист сам знал, что бессилен перед ней, что она может его свести с прямого пути, и за свое безумие он должен будет заплатить стыдом и слезами.

В этой женщине был какой-то внутренний огонь, мгновенные вспышки которого вливали кровь в охладевшее сердце, побуждая его биться сильнее, бередили душу. Никогда еще Эварист так не мечтал о женщине, это было с ним впервые.

Не желая вдаваться в размышления, так как это действовало на него разрушительно, он направился не домой, а к старому своему знакомому, Эвзебию Комнацкому, надеясь каким-нибудь новым впечатлением стереть в памяти то, что так сильно его взволновало.

On застал Комнацкого за письменным столом; тот сидел обложенный книгами и был все так же сух и как всегда погружен в свои штудии.

Эварист позавидовал ему. Комнацкий уже слышал о смерти хорунжего и встретил приятеля выражением сочувствия.

— Теперь ты, должно быть, вернешься назад, в деревню, — добавил он. — Счастливец! А я, получив степень, очевидно, буду вынужден учительствовать где-нибудь.

— Еще не знаю, когда я вернусь к деревенской жизни, я ведь тоже сначала хочу сдать экзамены, так что некоторое время пробуду здесь.

— Если бы не книги и знакомство с несколькими более или менее серьезными людьми, я бы здесь ужасно скучал, — ответил Комнацкий. — Пробовал я тут для развлечения сойтись поближе со здешней молодежью, посетил два-три раза наших знакомых, пани Гелиодору и панну — или пани? — Зоню, но…

— Пани Гелиодора вышла замуж, — вставил Эварист.

— Знаю, пришлось ей, бедняге, довольствоваться под конец старым советником, и такой же конец ждет эту Зоню… Извини, — прервал себя Комнацкий, — верно ли, что она какая-то твоя родственница?

Эварист слегка покраснел.

— Очень дальняя, — ответил он, — однако ее судьба мне далеко не безразлична.

— Тем хуже, — сказал Комнацкий, — потому что она, по всей вероятности, не из тех, кто может быть счастлив. Это женщина с большими способностями, как мне кажется, но умственно до крайности распущенная. Дурное общество погубило ее.

— А мне кажется, — в свою очередь возразил Эварист, который почувствовал себя задетым и не мог не заступиться за Зоню, — что несчастья, которые она испытала, должны изменить ее к лучшему.

Эвзебий усмехнулся.

— Ха! Дай бог, — сказал он, — но всему есть предел, а эта бедняжка, говорят, переступила всякие границы.

Грустно и больно было Эваристу слышать эти слова, но вместе с тем он усмотрел в них что-то вроде лекарства от своей страсти.

— Меня ведь не было добрых два месяца, — сказал он, — и я не знаю, что она тут делала.

— Ну что, училась и порхала, — ответил Комнацкий. — Молодежь льнет к ней, потому что никогда ничего подобного не видывала у женского-то пола, а она!.. Он пожал плечами.

— Ты не слышал чего-нибудь такого… о ком-нибудь? — несмело спросил Эварист.

— Ничего, кроме сплетен, — ответил Комнацкий спокойно. — Знаю, что тот молодой богач, Зориан, которому уже однажды, говорят, она дала отставку, снова за нею увязался, какое-то время она его принимала, но в конце концов прогнала. Говорили мне и о других, побывавших в милости у нее, дескать, всякого из них ждет все та же участь: поизмывается над ним хорошенько и гонит прочь.

— Но ведь в этом, собственно, еще нет ничего дурного, — возразил Эварист.

Комнацкий поморщился и перевел разговор на другое, а Эварист не хотел его больше выспрашивать.

Он вернулся домой несколько успокоенный, сам себя обманывая и доказывая себе, что, в сущности, их отношения с Зоней были вовсе не так уж опасны для него, как ему казалось вначале. Если ее непостоянство так очевидно, оно само по себе послужит ему надежной защитой.

Наутро, уже поостыв, он на свежую голову все обдумал и вернулся к своему первому давнишнему решению: не встречаться с Зоней, разве что очень редко, словом, по мере возможности избегать ее.

Он настолько овладел собой, что, хотя уже несколько раз ноги сами несли его к Зоне, поворачивал с полпути и шел домой или в другое место.

Так прошла неделя, Эварист торжествовал; однако все его мысли вертелись вокруг одного предмета, хотя он боролся с этими мыслями, запирался в своей комнате, яростно работал.

Однажды вечером, когда он после очередного акта борьбы с собой садился за письменный стол, дверь отворилась и вошла Зоня.

Бросалось в глаза, что деньги, привезенные ей из Замилова, она употребила на чисто женские нужды, — это было на нее не похоже. Ее наряд: шляпка, шубка, муфта, все вплоть до теплых ботинок было, как говорится, с иголочки.

Входя, она остановилась на пороге:

— Можно?

Эварист смешался и вскочил со стула, .

— Пожалуйста, не вскакивай. Вот я сажусь напротив тебя, согреваюсь и ухожу. Ведь визит в эту пору мог бы скомпрометировать такого приличного молодого человека. Но я не могла противиться своей прихоти. Ты не был у меня целую неделю. Гора пришла к Магомету.

Все это она проговорила куда нежнее, чем обычно, как бы ласкаясь, в ее голосе звенело чувство.

— Я был не совсем здоров и очень, очень занят, — ответил Эварист, — и как раз собирался…

— Ах, знаю, знаю, кто не хочет прийти, тот всегда нездоров и занят, — рассмеялась Зоня, бросая муфту на стол и по привычке подпираясь руками. — Потому-то, — прибавила она, — непременно захотев тебя видеть, я пришла сама.

Она вздохнула.

— Видишь, какая я стала покорная и кроткая, вместо того чтобы бранить тебя, я оправдываюсь. Что сталось с этой Зоней!

Эварист слова не мог найти в ответ, кровь в нем так и кипела, огнем бежала по жилам. Зоня, немного печальная, сидела спокойно, только упорно смотрела ему в глаза.

— Знаешь, даже по вашим христианским заповедям, хотя бы из одной жалости тебе следовало приходить и наставлять несчастную погибшую грешницу на путь истинный, — начала она снова, — а тут грешница сама была вынуждена прийти, чтобы вводить в искушение анахорета.

Надо было обратить это в шутку, и Эварист сказал, что отклоняет от себя такого рода титул.

— Если не анахорет, тогда ну… пуританин. Хотя были минуты, когда ты любил Зоню.

С этими словами она поднялась со стула и начала прохаживаться по комнате. Заглянула в другую, разглядывала книги, с женским любопытством отгадывая жизнь Эвариста по принадлежавшим ему вещам.

Какая-то книжка привлекла ее внимание; не спрашиваясь, она сняла ее с полки и вложила в муфту. Как с самим Эваристом, так и с его имуществом она обходилась по-хозяйски, точно имела на это право.

Раза два обошла таким образом комнату, затем взяла свою муфту с книжкой.

— Иду. Ты не проводишь меня?

— Охотно, но что, если мы там застанем обычное общество?

— Никого не застанем, я всех выпроводила. Зориан снова хотел меня осчастливить, двум-трем другим я тоже должна была указать на дверь… и теперь скучаю, как хорошо воспитанный ребенок. Ты обязан возместить мне понесенный ущерб!

Так переговариваясь, они медленно спускались с лестницы. На улице мело, пошел густой снег. Эварист кликнул санки, оба сели, извозчик галопом погнал коней.

— Ах! Мчаться бы вот и мчаться до края земли, закрыв глаза!