Тайна аптекаря и его кота - Виталий Каплан

Да, хоть там и есть кольца для факелов, но факелы жечь господин Алаю строжайше запретил. Всё ж сухое, не приведи Творец, полыхнёт. Так что мы туда с фонарями спускались. Обычные такие фонари — внутри стеклянного колпака толстая свеча горит, и вверху колпака дырочка для воздуха.

А ещё там есть хитро устроенная печь, от которой тянутся медные трубы и проходят под полом каждой комнатки. Зимой печь эту топят, и горячий воздух идёт по трубам, согревая. Алай объяснил, что греет не так чтобы сильно, без тёплой одёжи скоро мёрзнуть начнёшь, но всё это устроено не чтобы людей греть, а чтобы травы. Нельзя им, даже сушеным, быть на таком морозе, от коего вода застывает.

Ну, вы понимаете, о чём я подумал. Правильно! Раз уж есть такой подвал, то как не быть подземному ходу? Может, даже и за городскую стену. Только Алай про ход ничего не знал и никаких люков подозрительных тут не видел. Покивал я, а сам решил, что как только улучу свободный час, тут же постараюсь разнюхать. Вы ж понимаете, что всякий уважающий себя чародей должен о лисьих норах думать. Даже при Новом Порядке.

Лист 19

Ладно, про подвал вроде отчитался, теперь про нового гостя. Этот появился у нас дней через десять после похорон Хасинайи. Только всё на этот раз было не так, как с пресветлым Гирхаем.

Нового гостя привёз из города сам господин Алаглани. К обеду они вернулись в бричке, Халти сидел на козлах. Как потом он мне рассказал, после того, как съездили они с господином к какому-то важному больному, господин велел править к гостинице «Синий петух» — оказывается, ещё тремя днями ранее получил он письмо. И ведь я сам же это письмо, с другими прочими, от городского почтовика принял и на бронзовом подносе господину принёс. Да, конечно, очень жалко, что не было возможности вскрыть и снять копии — но сами посудите, как бы я это сделал? Как потом восстановил бы сломанные печати? И когда бы успел? Это ж только в сказках говорится про волшебное полотенце — положишь под него запечатанное письмо, и на полотенце проступит всё там написанное. Но мы-то с вами не в сказке живём!

В общем, привёз господин гостя. Гость — явно помоложе, лет, полагаю, немногим за тридцать. Роста среднего, выбрит тщательно, лицо скорее круглое, загорелое, глаза небольшие, серые, нос толстый, губы пухлые, волосы русые, прямые, белой лентой перехваченные. Примет особых не обнаружилось. Что же до одёжи, то одет богато, но не как высокородный, и не пестро. Тёмно-коричневый кожаный плащ, серый полукафтан плотного, дорогого сукна, тёмно-синие широкие штаны, заправленные в низенькие сапожки. На поясе, между прочим, имелась шпага. Не сабля, как у высокородных, а именно что новомодная шпага. А сами знаете, кому шпагу носить предписано — державным чиновникам не ниже пятой руки.

Гость, которого господин именовал Ханарасаем, первым выскочил из брички и принялся с интересом осматриваться. Я, как положено, поклонился и получил от господина распоряжение нести в гостиную сперва лёгкий перекус, а после и обед.

Приём по случаю гостя был отменён — причём давать от ворот поворот пришлось всего трём посетителям. Как уж потом я сообразил, господин, заранее зная о приезде гостя, разослал всем званым на тот день письма, где просил извинения и предлагал прийти день спустя.

После обеда господин с гостем сперва отдыхали там же, в гостиной, и для развлечения гостя велел мне господин привести Дамиля. Что это за развлечение такое предполагалось, выяснилось тут же. Как явился Дамиль и глянул на господина вопросительно, тот вытащил из стенного шкафа длинную костяную флейту и протянул её пацану. Кивнул Дамиль, поднёс флейту к губам — и заиграл. И как заиграл! Вот уж не думал я, что этот самый угрюмый Дамиль, из которого слова не вытянуть, таким даром обладает! Я-то, может, и невеликий знаток, но уверен — никого из тех музыкантов, что когда-то забредали в наш трактир и своей игрой зарабатывали на миску жаркого, и рядом поставить было нельзя.

Потом, музыкой насладившись, флейту у Дамиля забрали, вручили вместо неё медный пятак и отослали обратно. А господин повёл гостя показывать свои владения. Долго они бродили — и по дому, и по саду с огородом, и в травохранилище уже полупустое заглянули. Я попытался было вслед за ними ходить, как бы распоряжений ожидаючи, но господин велел мне отправляться в чулан и вникать в поучения многоопытного Краахатти — чем изрядно меня огорчил. Убегая уже, заметил я на лице гостя тонкую улыбку и подумал, что, возможно, и ему ведомо занудное творение многоопытного.

А по-настоящему я сумел послушать их разговор только после ужина, когда убрал из гостиной грязную посуду и получил повеление принести в кабинет галаарийского вина. Тут-то уже ничто не мешало мне занять привычное уже место в спальне за ковром, вынуть затычку и приняться, наконец, за дело.

— Уж извини, Ханарасай, но раньше ты смотрел на вещи более здраво, — невесело усмехнулся господин. — Ну ладно, я могу понять — такая женитьба, такое новое окружение… но я же тебя с юности помню. Никогда не был ты столь восторжен и неглубок.

Ханарасай отхлебнул вина из белой чаши, вокруг которой вились нарисованные золотом змеи.

— Может быть, учитель, я просто переболел цинизмом, столь характерным в юные годы? А может, я всё-таки научился отделять главное от второстепенного?

— Значит, я для тебя всё ещё учитель? — Губы господина улыбались, а вот глаза — нет. — Надо же… Пятнадцать лет назад наша разница в возрасте и в знаниях казалась огромной… теперь же я смотрю на тебя и не вижу того ершистого мальчишки. Вижу довольного собою и жизнью мужа Высокого Собрания. И прямо скажу, не радуют меня такие изменения. Слушай, ну ты что, действительно веришь в то, что возглашают на площадях ваши крикуны? Счастье человечества, избавление от голода и болезней, преобразование ветхого тела… Мне вообще трудно представить мышление тех, к кому это обращено. Вернее, представить-то нетрудно, но ты же не лавочник с мужицким прошлым…

Гость уставился в чашу — и заговорил очень каким-то терпеливым голосом.

— Учитель, давайте всё-таки разделять упрощённые идеи для толпы — и подлинную их суть. Ведь не толпа же эти идеи разработала, а многие и многие великие мудрецы на протяжении едва ли не полувека. Да, им приходилось несладко — и в Державе, и в иных землях. Доброе Братство издавало против них свои уложения, за ними охотился Надзор… в конце концов, над ними просто смеялись. Не скажу, чтобы смеялись одни лишь дураки — но смеялись те, чей ум обращён в прошлое и не хочет подняться над замшелыми постулатами.

Мне показалось, он говорит, как будто из книги вслух читает.

— Ну а как со счастьем? — перебил его господин. — Ну вот объясни мне, замшелому, как вы собираетесь этого самого счастья добиться. И какого именно счастья?

Ханарасай внимательно взглянул на него.

— Мне уже не раз приходилось говорить об этом, учитель. Причём с людьми, не менее умными. Что ж, повторение — не всегда отец мучения. Итак, из чего мы исходим? Человечество состоит из людей, так? И у большинства этих людей схожие беды. Прежде всего, обыкновенный голод. Затем — болезни, затем — глупость. И наконец, смерть — вернее, не сама по себе смерть, а пугающие мысли о ней. Может ли человек справиться с этими бедами в одиночку? Да, может — но крайне редко, это путь аскетов, почти никому недоступный. Как же быть остальным — слабым? Им нужно, во-первых, осознать, причины своих несчастий, а во-вторых, увидеть способы сообща преодолеть их. Итак, причины несчастий. Их, строго говоря, две. Неправильное устройство общества и неправильное устройство ума. Объясняю, почему. Голод — ну, шире говоря, бедность, происходит оттого, что добытое у природы люди распределяют неравномерно. Высокородный граф есть на золоте перепелов, маринованных в остром винном соусе, а мужики в его владениях хлебают жидкую просяную тюрю.

— То есть взять и поделить? — прищурился господин.

— Это слишком примитивный подход, учитель! — Ханарасай поднял вверх палец. — Некоторые наши горячие головы ещё тогда, восемь лет назад, предлагали подобное, но более мудрые мужи их привели в чувство. Ведь если просто изъять все богатство и разделить между людьми поровну — очень скоро опять у кого-то окажутся перепела, а у кого-то тюря. Чтобы обеспечить равенство имущественное, сперва надо изменить систему власти. Нужно уничтожить те жестокие формы господства, которыми и держался Старый Порядок. Мы это и сделали. Мы казнили короля, и теперь в Державе нет повелителя-самодержца.

— А гражданин Благоуправитель? — вкрадчиво поинтересовался лекарь.

— Он не владыка и не тиран! — отчеканил гость. — Он лишь первый из равных, потому что без первого никак нельзя. Но все важные решения принимаются голосованием в Собрании. Как в Высоком Собрании, так и в Собраниях на местах. Следовательно, там, где один человек непременно бы ошибся, собрание многих ошибиться не может, ибо недостаток одних восполняется достоинством других.