Гастролеры и фабрикант - Евгений Сухов

Сели в экипаж. Поехали с ветерком. Подкатили к особняку Всеволода Долгорукова.

И снова чемодан нес Ермила. Вместе они вошли в гостиную Севы. Поздоровались, и Ермила, поставив у ног Ильи Никифоровича чемодан, вопросительно посмотрел на хозяев.

– Да, Ермила, ступай, – разрешил Феоктистов. – Все в порядке.

И Ермила, провожаемый восхищенным взглядом Всеволода Аркадьевича Долгорукова, ушел к своим лошадям.

– Какой знатный у вас кучер, – заметил Сева, когда за Ермилой закрылась дверь. – Прямо Илья Муромец из былин!

– Да, – ответил мильонщик и рассеянно посмотрел на чемодан: – Вот, два миллиона семьсот пятьдесят тысяч рублей. Будете считать?

Почему Илья Никифорович посмотрел на чемодан с деньгами рассеянно? Да потому, что это были уже не его деньги. Во всяком случае, на время не его…

– Ну, что вы, – отмахнулся от предложения мильонщика Всеволод Аркадьевич. – Ни в коем случае. Это было бы оскорбительным для такого человека, как вы.

Свершилось. Феоктистов принес деньги. Да нет, не деньги – капиталы! Теперь надлежало грамотно завершить операцию. Провести последний акт задуманной пьесы так, чтобы у фигуранта-мильонщика не возникло даже желания рыпаться, а вот хотение смириться с потерей денег – появилось.

– Вы смелый человек! – похвалил Феоктистова Огонь-Догановский, минутой ранее также «отдавший» свои деньги Всеволоду Аркадьевичу. – На таких, как вы, и зиждется процветание экономики нашей империи…

– Ну уж скажете, – только и ответил Илья Никифорович, хотя произнесенные Алексеем Васильевичем слова были ему весьма лестны.

«Граф» пришел позднее всех. Он принес свои деньги в коммивояжерском саквояже, который совершенно не вязался с его внешностью и манерами. Ну, это равно как если бы у кота вдруг оказался собачий хвост, а у крестьянина в сермяге – часы «Брегет».

– Вот моя доля, – гордо произнес он, передавая Долгорукову саквояж, раскрытый так, чтобы всем присутствующим были видны деньги. – Надеюсь, я не опоздал?

– Нет, вы, как всегда, вовремя, – с вежливой улыбкой ответил Всеволод Аркадьевич.

– То есть в самую последнюю минуту, – со смешком добавил Огонь-Догановский.

– Итак, господа, – приняв у всех деньги, произнес Сева. – Поздравляю вас с принятием участия в нашем предприятии. – Он обвел всех серьезным взглядом и продолжил: – Надеюсь, это участие у всех добровольное?

– Да, – ответил «граф» Давыдовский и покосился на Алексея Васильевича.

– Да, – ответил Огонь-Догановский и невольно перевел взгляд на Феоктистова.

– Да, – просто ответил Илья Никифорович и посмотрел на Долгорукова.

– Это хорошо, господа, – не без пафосной нотки произнес Всеволод Аркадьевич. – Это говорит о нашем доверии друг к другу, что является непременным условием нашего теперешнего сотрудничества и залогом сотрудничества в дальнейшем.

– А что, будут новые сделки? – сделав наивное лицо, спросил Огонь-Догановский.

– Я полагаю, да, – обратил на него свой взор Сева. – Непременно будут…

– Это хорошо, – заметил Алексей Васильевич.

– Так, стало быть, через одиннадцать дней мы сможем получить наши деньги с процентами? – спросил Феоктистов.

– Ну, если вы считаете, что более чем удвоение вложенной суммы можно считать процентами, то – да, – усмехнулся Всеволод Аркадьевич. – Приходите через одиннадцать дней, и тогда все ваши сомнения рассеются в прах. Но, – Сева сделал жест, выставив открытые ладони вперед и как бы защищаясь, – не благодарите меня раньше времени. Все благодарности и пожелания нашего дальнейшего процветания принимаются только через одиннадцать дней. Ну что, – Всеволод Аркадьевич обвел присутствующих повеселевшим взглядом, – прошу за стол…

Муторное это занятие – готовить «куклу». А «куклу» на несколько миллионов рублей – и того паче. Надлежит аккуратно нарезывать газетную бумагу по размерам денежных купюр и складывать ее в пачки, причем так, чтобы нельзя было отличить «куклу» от настоящих денег. Потом следовало заклеивать пачки банковской бандеролью и снова нарезывать бумагу…

Поначалу Ленчику вызвался помогать Африканыч, тоже находившийся вместе с ним в мезонине долгоруковского особняка, дабы не попасться на глаза Феоктистову. Но скоро к таковому занятию поостыл. Скучновато ему стало и даже тошно. На душе у Африканыча была какая-то несуразность. А отчего она угнездилась, он и сам не ведал…

Ленчик не сердился, что потерял помощника. К тому же сработать «куклу» Сева поручил именно ему, а не им двоим. Так что обижаться на то, что Африканыч раздумал помогать, у Ленчика не было оснований. Да и невозможно было сердиться на Неофитова, сумевшего сделать в этом деле с фигурантом-мильонщиком больше других…

– Слушай, а ты где тогда пропадал? – поинтересовался Ленчик.

– Это когда «тогда»? – не сразу ответил вопросом на вопрос Самсон Африканыч.

– Ну, тебя еще не было несколько дней, – продолжал допытываться Ленчик. – Что, дама сердца?

– Нет, – коротко ответил Неофитов.

– А что тогда? – никак не унимался Ленчик.

– Да так, было одно дельце, – неопределенно ответил Африканыч и надолго замолчал.

Ленчик продолжал нарезать газетную бумагу, а Африканыч сидел, уставившись неизвестно куда. Взгляд его не мигал и словно остекленел. Да и сам он походил на восковое изваяние наподобие тех, что выставлены на Бейкер-стрит в Лондоне в Музее Мари Тюссо.

– Они небось уже ужинают, – вдруг произнес Африканыч.

– Что?

– Я говорю, ужинают они небось, – повторил Неофитов.

– Наверное, – согласился Ленчик, думающий о своем.

Ведь муторная и однообразная работа всегда навевает мысли. Причем мысли весьма специфические. К примеру, об Ольге…

– Вот уйдет Феоктистов, и мы пойдем ужинать, – механически произнес Ленчик.

– Ага, – как-то убито промолвил Африканыч и снова замолчал.

А Ленчик думал об Ольге. А о ком еще может думать влюбленный человек? Конечно же, о предмете своей страсти. Хотя страсть и любовь – нередко вещи прямо противоположные. Но у Ленчика они сплелись к одному человеку, Ольге Федоскиной со сценическим именем Эмили Кроусфорд. Хорошее имя, звучное, заграничное. Естественно, и для афиш, программок более примечательное. Ведь что такое Ольга Федоскина? Всего-то девушка из пригорода, из слободы. А Эмили Кроусфорд! О-о, это дама высшего света! Баронесса, а то и герцогиня из какого-нибудь Неаполя или даже Бостона! Да что там герцогиня – королевна!

Тогда, после первого в своей жизни театрально представления, Ленчик, купив огромный букет цветов, решил зайти к ней в гримерную, чтобы лично засвидетельствовать, так сказать, свое э-э… Что он хочет «лично засвидетельствовать», Ленчик не знал. Эту фразу он подслушал из разговора двух молодых людей, тоже собравшихся отправиться за кулисы как раз для того, чтобы «лично засвидетельствовать».

– А хороша была Эмили в роли Агнессы!

– Просто прекрасна!.

– Я бы сказал, чертовски хороша!

– Верно. Но в жизни она совершенно другая.

– Откуда ты знаешь?

– Я с ней знаком.

– Познакомишь?

– Запросто…

У гримерки актрисы кружился с десяток молодых людей. Все они толпились с букетами цветов и бонбоньерками, придирчиво осматривая друг друга. Когда подошел Ленчик, взоры поклонников уставились на него.

– Новенький? – спросил его юноша, с виду гимназист.

– Ага, – ответил Ленчик.

– А я уже восемь месяцев хожу за ней, – не без гордости сказал юноша.

– И как? – машинально спросил Ленчик.

– Три недели назад обменялись как-то парой фраз, – произнес юноша мечтательно. – А один раз она меня даже поцеловала в щеку! – сказал он с гордостью. – Вот сюда. – И поклонник указал пальцем место, куда его поцеловала актриса.

– А я однажды был вместе с Эмили на одном званом обеде, – поделился своей удачей другой молодой человек с едва наметившимися усиками. – Она восхитительна! А как она говорит, а как смеется!

Разговор был прерван восторженными возгласами. Это Эмили Кроусфорд, сняв грим и переодевшись, вышла из гримерной комнаты…

– Прелестно! Очаровательно!

– Эмили, вы восхитительно играли сегодня! Позвольте от всей души вручить вам…

– Ольга Даниловна, вы прелесть! Видал я Агнесс, но эта роль в вашем исполнении – просто чудо!

– Вы сами – чудо!

– Прелестно, прелестно!

– Браво! Аплодисменты, аплодисменты, господа!

У кого были более-менее свободны руки, захлопали в ладоши. Юноша, похожий на гимназиста, бросился было вперед, но был оттеснен высоким плечистым господином с бонбоньеркой под мышкой. Хлопал этот господин громче всех и именно он называл Эмили Ольгой Даниловной.

– Благодарю вас, господа, – улыбаясь, устало отвечала Эмили и, принимая букеты, передавала их девушке с длинной косой, сопровождавшей ее. – Благодарю! Весьма и весьма вам признательна…