Гастролеры и фабрикант - Евгений Сухов

– Ну, что, будем его арестовывать, – довольно потирая руки, произнес Яков Викентьевич Острожский. – Теперь у нас имеется наконец, что предъявить господину Долгорукову.

– Я бы не торопился с арестованием, – четко выговаривая каждое слово, сказал Засецкий.

– Почему? – посмотрел на него Яков Викентьевич. – У нас достаточно оснований, чтобы предъявить ему обвинения в проживании под чужим именем и в организации преступного сообщества, именуемого шайкой.

– А вы уверены в том, что этих оснований достаточно? – посмотрел на исполняющего должность полицеймейстера Засецкий. – Я так совершенно не уверен, что господин Долгоруков непременно будет осужден судом присяжных. И даже если это случится, что ему грозит? Три года исправительных работ в арестантском отделении? Вы думаете, он будет работать при существовании системы штрафов за невыход на работы?! Да он попросту откупится от этих работ! Еще возможно тюремное заключение в крепость от двух до четырех месяцев… Разве это срок для такого отъявленного законопреступника, как Долгоруков? Разве подобный расклад всех нас устроит? Разве такого наказания заслуживает главарь шайки мошенников, не один год подвизающийся на этом поприще и весьма и весьма преуспевая? Нет, нет и нет, – рубанул рукой воздух Засецкий и строго обвел взором обоих полициантов. – Нам нужно засадить его, мерзавца, за решетку надолго и непосредственно по обвинению в мошенничестве, то есть похищении чужого имущества посредством обмана, – деяний, совершаемых для изъятия имущества из чужого владения. Таковы были действия Долгорукова, выдававшего себя за надворного советника Луговского, по отношению к этому Плейшнеру. Таковыми, надо полагать, являются его злонамерения по отношению к господину Феоктистову. Нам надо просто поймать его за руку, по-другому с поличным, и тогда, уже без сомнения, господин Долгоруков отправится у нас, лишенный всех прав состояния, лет на шесть, а то и на восемь, прямой дорогой в тюремный острог. А следом за ним – и все его подельники! И тогда уже можно будет с полным основанием говорить о ликвидации особо опасной шайки рецидивистов-мошенников. Разве не так, господа? – победно посмотрел на своих собеседников чиновник особых поручений.

– Так-то оно так, но… – начал было Яков Викентьевич, однако Засецкий не дал ему договорить:

– Никаких «но». Это приказ!

Затем он обратился к Розенштейну:

– Продолжайте вести наблюдение за господином Долгоруковым. И как только его афера достигнет апогея, мы его возьмем. Прямо из постельки. Тепленьким… – ядовито улыбнулся полковник Засецкий.

Глава 15

Пачка за пачкой, или Застольные разговоры

Октябрь 1888 года

– Один миллион двести тысяч рублей… Один миллион триста… Один миллион четыреста…

Илья Никифорович молча наблюдал за тем, как растет куча денег в пачках, запечатанных банковскими бандеролями.

– Один миллион пятьсот тысяч…

Расставаться с такой суммой ему было не жалко. Ведь она должна была увеличиться в два с лишним раза через одиннадцать дней. Это во-первых… А во-вторых, на его счету в Волжско-Камском коммерческом банке оставалось еще пять раз по столько. На жизнь хватит… Чего уж гневить бога!

– Один миллион шестьсот тысяч рублей… Один миллион семьсот тысяч…

Денежки были сплошь сотенными купюрами. Посему считать их было легко и в высшей степени приятно. Феоктистов брал пачку за пачкой и аккуратно, как если бы он был каменщиком и строил стену, укладывал их в большой кожаный чемодан, перетянутый широкими ремнями. С такими чемоданами состоятельные господа отправляются в путешествие из Москвы в Петербург или обратно. Естественно, по железной дороге…

– Один миллион восемьсот тысяч…

А ведь было время, когда он только мечтал о больших деньгах! Сто тысяч – вот был предел его мечтаний. Правда, тогда ему было лет семнадцать-восемнадцать, и на то время сто тысяч и впрямь являлись бы для него заоблачной суммой. Но когда он сделал первую сотку, как он называл сто тысяч рублей ассигнациями, мечта его выросла до пятисот тысяч, а когда сделал вторую – до миллиона.

Стать мильонщиками хотели многие. Но те из них, кто любил наслаждаться земными удовольствиями больше, нежели складывать сотку к сотке, тысячу к тысяче, рубль к рублю, никогда мильонщиками так и не сделались. Да и не могли таковыми стать. Для этого был необходим особый склад характера и ума, которым Илья Никифорович обладал в полной мере. А прижимистость… Она всегда необходима, когда копишь деньги. А когда собрана приличная сумма, часть от нее вполне можно отстегнуть, дабы с этой части заработать еще большую часть. И еще. И еще…

– Один миллион девятьсот тысяч рублей… Два миллиона…

Любопытно, что же за предприятие такое у этого Долгорукова, приносящее столь высокие проценты? Наверняка оно незаконное. Но это не его дело. Его дело – вложить деньги и получить с них желаемую прибыль…

– Два миллиона сто тысяч рублей… Два миллиона двести тысяч…

Пачка к пачке. Аккуратно в чемодан. Деньги, конечно, огромные, расхаживать с такими по улицам опасно. Вон, как еще несколько недель назад весь город трепетал от налетов «Черных воронов». Слава богу, стало тихо. Вот только надолго ли?

– Два миллиона триста тысяч рублей… Два миллиона четыреста… Два миллиона пятьсот тысяч рублей…

Ничего. На всякий случай на выходе из банка его поджидает Ермила. Кучер и телохранитель в одном лице. К этому Ермиле лучше и близко не подходить. Серьезный дядька. Кулачище – что арбуз средних размеров. Может свалить замертво с одного удара. Однажды так и было, лет семь-восемь назад. Тогда в городе промышлял некто Васька Сом – громила почти двухсаженного роста, один вид которого мог привести рядового обывателя в душевный трепет. И приводил. «Работал» Васька в одиночку. Подкарауливал по преимуществу темными ненастными вечерами прохожих и басом просил подобру-поздорову отдать портмоне, часы и брелоки. У дам – сережки, браслеты и кольца. Ну, и прочие украшения, ежели имелись. Бас у него был столь густой, что голос его, доносящийся, словно из бочки или со дна колодца, уже вызывал учащение сердцебиения и слабость в коленках. И отдавали. Безропотно. Все, что просил. Поскольку в городе было известно, что некто отставной штабс-капитан Ползуновский не захотел отдавать свой серебряный портсигар с большим рубиновым камнем на крышке.

– Он подарен мне моим полковым командиром Нащекитным, – заявил он громиле (говорили, что отставной штабс-капитан был не совсем трезв). – И я тебе, скотина, ни за что его не отдам.

– Не отдашь? – переспросил Васька Сом.

– Нет, – твердо сказал Ползуновский.

И тогда громила сгреб его в охапку, сжал так, что затрещали ребра и едва не сломался хребет, и одним ловким приемом свернул ему голову, как цыпленку. Потом, войдя в раж, переломал уже остывавшему трупу руки и ноги и взял-таки серебряный портсигар. На нем Васька Сом, впрочем, и попался, когда принес сдавать вещицу в ломбард.

– Примечательная работа, – сказал держатель ломбарда и принял портсигар, выдав громиле восемьдесят пять рублей.

А потом послал своего приказчика в участок. Пришли полицианты, и держатель ломбарда рассказал им о Ваське, которого полиция не могла поймать вот уже полтора месяца. В ломбарде был устроен секрет, и когда громила сунулся в него сдать вырванные из чьих-то ушей золотые сережки, на него накинулись аж три стража порядка. Раскидал он их, как курей. Но на его беду по улице шел Ермила. Увидев, как громила мутозит полицейских (а до работы у Феоктистова Ермила служил в городовых), он бросился на их защиту и тут же получил по мордасам от Васьки Сома.

– Ах ты зараза эдакая! – обиженно воскликнул Ермила и что есть силы приложился своим кулачищем по лбу Васьки. И сразил его наповал. Замертво!

Сожительница громилы Елена Шкворцова пыталась было засудить Ермилу за смертоубийство Васьки Сома, да у нее ничего не вышло. Суд присяжных действия Ермилы полностью оправдал, и более того, по освобождению его из судебной залы он был провожаем долгими и бурными аплодисментами, будто какая-нибудь актриса Ермолова, только что сыгравшая Иоанну Д’Арк в премьере «Орлеанской девы» Фридриха Шиллера.

Так что Ермила был дядькой весьма серьезным…

– Два миллиона шестьсот рублей… Два миллиона семьсот рублей… Два миллиона семьсот пятьдесят рублей, – произнес старший кассир и добавил не без торжественности, приличествующей данной сумме: – Как одна копеечка. Извольте расписаться в получении?

Чемодан взял Ермила. Со стороны ощущение было такое, что чемодан, наполненный деньгами, для него был невесом, потому как нес он его легко, словно это была коробка с дамской шляпкой из итальянской соломки.

Сели в экипаж. Поехали с ветерком. Подкатили к особняку Всеволода Долгорукова.

И снова чемодан нес Ермила. Вместе они вошли в гостиную Севы. Поздоровались, и Ермила, поставив у ног Ильи Никифоровича чемодан, вопросительно посмотрел на хозяев.