Училка и Чемпион (СИ) - Малиновская Маша

Но, блин, ему двенадцать. Всего, черт возьми, двенадцать!

Выдыхаю и зажмуриваюсь. Сердце не на месте. Не могу я так… ноет в груди.

Кажется, я знаю, где он может быть. Его любимое место — у реки. Небольшой дикий пляж, куда почти никто не ходит, особенно зимой. Если спуститься с обрыва, там можно укрыться от всего мира.

Я натягиваю спортивный костюм, куртку, кроссовки и вылетаю за дверь.

Дорога к пляжу кажется длиннее, чем обычно. Ветер холодный, пронизывает до костей, а снег под ногами хрустит так громко, будто природа решила сыграть тревожную симфонию. Когда я наконец спускаюсь к реке, сердце бьётся как бешеное — от холода, от волнения, от тревоги.

Мирон сидит прямо на снегу. Его спина прямая, взгляд устремлён вдаль, на мутную воду Кубани. Силуэт неподвижный, как изваяние.

Молча подхожу ближе и останавливаюсь рядом. Молчу — слова как-то сразу не находятся.

Он оборачивается. Его лицо, обычно такое уверенное, кажется сейчас осунувшимся. Под глазами тени, губы сжаты в тонкую линию.

Я присаживаюсь рядом на корточки.

— Встань, — говорю, коснувшись его плеча. — Замёрзнешь.

— И что? — он смотрит на меня, и сердце сжимается от его потухшего взгляда. — Врач сказал… Шансов мало. Хорошо, если до утра доживёт.

Его голос хриплый, надломленный. Мне хочется сказать что-то ободряющее, но я знаю, что это будет ложью. Баба Шура пожилая, и её состояние действительно серьёзное. Обширный инфаркт в её возрасте да с её весом.… Ох-ох.

Вместо слов я кладу руку ему на плечо, чуть сжимаю.

— Пошли ко мне, Кошка, — наконец говорит он, его голос тихий, как шепот. — Пожалуйста.

— Конечно, — отвечаю, не раздумывая ни секунды. — Пошли.

Мы встаём, вскарабкиваемся обратно на набережную и идём к его дому. Тут недалеко, минут десять ходу, но всё это время мы идём молча. Я нахожу ладонь Мирона и переплетаю его пальцы со своими. Обиды, претензии, сомнения — всё это сейчас кажется таким неважным.

В квартире тепло, и я чувствую, как пальцы после холода начинает покалывать. Игорь выглядывает из своей комнаты, его лицо напряжённое, но он ничего не говорит, просто уходит обратно к приставке. Мирон садится за кухонный стол, уставившись в одну точку, а я начинаю готовить ужин. Простую домашнюю еду, без изысков. Варю картошку, поджариваю отбивные и нарезаю салат.

— Ешь, — говорю, ставя перед ним тарелку.

Он поднимает глаза, потом неохотно берёт вилку. Ест медленно, словно из чувства долга. Игорь выходит из своей комнаты, садится рядом, молчит. Мы все молчим. Тишина заполняет пространство, но я стараюсь не нарушать её, зная, что сейчас слова ничего не изменят.

Позже я укладываю их обоих спать. Игорь в своей комнате, а Мирон на кровати в спальне.

— Из жалости сюда пришла? — обнимает подушку, утыкаясь подбородком в неё.

— Из злости, — отвечаю честно. А потом добавляю тихо, но так же честно: — И из любви.

Он засыпает быстро, его дыхание становится ровным, но лицо остаётся напряжённым даже во сне. Я долго сижу рядом, глажу его волосы. Слышу, как часы тикают в гостиной, и думаю о том, как важно быть рядом. Просто быть.

А потом и сама ложусь рядом. Даже не раздеваюсь. Просто подтягиваю озябшие ступни под одеяло и сворачиваюсь калачиком рядом со своим чемпионом.

Просыпаюсь от резкого звонка. Телефон вибрирует на прикроватной тумбочке. Мирон вздрагивает, садится и смотрит на телефон, как на бомбу.

— Возьми, — кивает мне на телефон. — Пожалуйста.

Я киваю и беру трубку.

— Да? — мой голос звучит хрипло, но уверенно.

На другом конце слышится бодрый голос врача:

— Бабушка Шура пришла в себя. Всё стабильно. Она попросила грейпфрутового сока. Ей, конечно, пока нельзя есть, но от пары глотков ничего не случится — говорит, уж очень хочется, как никогда ничего не хотелось. Если можете, привезите.

Я улыбаюсь, облегчение обрушивается, как теплая волна.

— Конечно, привезем. Спасибо вам.

Кладу трубку, оборачиваюсь к Мирону.

— Она очнулась, — говорю мягко. — Хочет грейпфрутового сока.

Мирон смотрит на меня, и его лицо меняется. В глазах вспыхивает облегчение, губы растягиваются в улыбке. Он резко выдыхает, а потом вдруг притягивает меня к себе и обнимает так крепко, что я едва могу дышать.

— Спасибо, Кошка, — шепчет он, и я чувствую, как его голос вибрирует, отдаваясь у меня в груди. — Спасибо, что ты рядом.

Я замираю в его объятиях, утыкаюсь лбом в его сильную грудь и понимаю, что поздно мне сдавать назад. Я уже влюбилась. Сильно. И… кажется, это повод рискнуть своим сердцем и довериться человеку, из-за которого оно стучит так быстро.

43

— Люба, ты куда? — Мирон удивленно вскидывает брови, когда я иду в прихожую к двери.

— Домой, куда ещё. Там Кася с ума сходит, наверное, потеряла меня на целую ночь, — вытаскиваю из капюшона скомканный шарф и наматываю его на шею.

— В смысле домой? Поехали с нами к бабе Шуре, Люб.

— Я с вами не поеду, — пожимаю плечами. — Это семейное дело. Я вам там как лишняя буду.

Мирон качает головой, опираясь плечом на дверь, его взгляд полон лукавства, но в нём читается просьба.

— Лишняя? — его бровь взлетает вверх. — Ты серьёзно, Кошка? Баба Шура мне потом голову открутит, если узнает, что я привёл девушку, а ей не представил.

— А зачем ей это знать? — мямлю я, чувствуя, как краснею. Его напор сбивает с ног.

— Потому что баба Шура меня съест без соли, — усмехается Мирон. — Она из тех, кто правду из воздуха вытянет. Да и вообще, это важно. Не думай, что сможешь ускользнуть. Ты вообще-то спасла её вчера.

— Это Игорь спас, а я так… поддержала… — пытаюсь протестовать, но его серьезный взгляд останавливает меня.

— Пойдём с нами, — говорит он мягко, но решительно. — Надо нормально вас познакомить. Я хочу, чтобы ты была с нами. Не только как моя девушка, но и как часть нашей семьи.

Его слова попадают точно в сердце. Часть семьи? Эти слова звучат как обещание. Как нечто большее, чем просто встреча.

Игорь, стоя рядом, кидает на меня выжидательный взгляд, как будто подталкивает: «Ну давай, соглашайся».

Я вздыхаю, признавая поражение.

— Ладно, — выдыхаю наконец. — Но тогда давайте живее собирайтесь. Ещё за соком заезжать.

Дорога до больницы проходит в молчании. Я сижу на заднем сиденье, крепко сжимая сумку на коленях. Машина плывет по улицам, за окном мелькают серые дома, обледенелые деревья. В голове всё крутится одно и то же: как меня примет баба Шура? Её же мне не нужно впечатлять, а всё равно ощущение, будто сдаю экзамен.

Мирон бросает на меня взгляды в зеркало заднего вида, его уголки губ едва заметно подрагивают в сдержанной улыбке. Он замечает мою нервозность, но ничего не говорит. Это в его стиле — наблюдать и молчать.

Игорь тоже тихо сидит. Обычно разговорчивый, сейчас он кажется замкнутым, как будто думает о своём. Весь вид подростка говорит, что он тоже переживает, и это, почему-то, заставляет меня собраться и перестать быть перепуганной размазней.

— Долго бабулю не терзайте, — предупреждает врач, провожая нас к палате. — Она только ночью в себя пришла. Риски ещё очень высокие.

— Конечно, — кивает Мирон. — Мы поняли.

Когда мы подходим к палате, в коридоре тихо. Мирон придерживает дверь, давая мне войти первой. Внутри пахнет лекарствами, а приборы мерно щёлкают.

На кровати лежит баба Шура, укрытая почти до подбородка. Бледная, дышит тяжеловато. Веки сомкнуты. Но едва слышит наши шаги, как тут же открывает глаза. При виде нас её лицо светлеет, а на губах расцветает хоть и слабая, но всё же улыбка.

— Ох, мои дорогие пришли! — радостно восклицает она, чуть приподнимаясь на подушке. — Ну-ка, идите сюда, хулиганы.

Игорь первым подскакивает к кровати, наклоняется, целует её в лоб, а она сжимает своей пухлой рукой его предплечье, будто журит за что-то. Потом её взгляд скользит на меня.

— А это кто такая красавица? — спрашивает она, сузив глаза, словно изучает меня.