Россия. История успеха. После потопа - Александр Горянин

Взгляд на «плохую» отечественную историю был радостно подхвачен большевистскими смердяковыми, попал в школьные учебники, упрочился в подкорке у правых и левых (пусть и с разными мотивировками). Когда, начиная с 60-х, в СССР стали просачиваться запретные книги из-за рубежа, оказалось, что ветхие идеи продолжают жить и там, хоть и слегка обновленной жизнью. Общественный заказ и логика «холодной войны» подтолкнули развитие старых мифов на Западе в предсказуемом направлении: большевизм – естественное продолжение исторического пути России, от века прозябающей под знаком некоей «парадигмы несвободы», русская история ужасна.

Размышлизмы западных экспертов о России – упоительное чтение. Читаю статью Леона Арона (Leon Aron), слывущего крупным знатоком России, в газете «The Washington Post» от 24.12.06: ««Narod bezmolvstvuet». На всем протяжении российской истории патологическое молчание народа, которое обессмертил Пушкин в последней строке «Бориса Годунова»…» и т. д. Заглянем в Пушкина. Народ безмолвствует вопреки призывам боярина Мосальского. («Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!» Народ безмолвствует.) Москвичи отказываются славить нового царя! Цитата из Пушкина доказывает прямо противоположное тому, что померещилось знатоку России.

Англичанин Макс Хастингс пишет («The Guardian», 27.11.2006): «Мы восхищаемся их [русских] музыкой и литературой, сочувствуем их ужасной истории (sympathise with their appalling history)». Подобные обороты рассеяны у него и дальше: «В этом трагичном и порой кажущемся проклятым обществе.» Ничего не изменилось, по мнению М. Хастингса, и в XXI в.: «Москва – это город, где британскому историку Энтони Бивору ставят в вину то, что он говорит правду о советском произволе в годы Второй мировой войны». Для справки, книги Бивора «Сталинград» и «Падение Берлина» (а также «Ольга Чехова») вышли по-русски несколькими изданиями. Не найдя их в магазине, можно заказать через Интернет. Интересно, не выглядим ли и мы столь же глупо, когда рассуждаем о загранице?

Еще один историк: «Ни один народ не пережил столько страданий, как русский. На его долю никогда не доставалось даже подобия порядочного правительства… Единственным пусть и явно недостаточным – утешением для русских всегда служила их литература. Варварские условия, в которых жила страна, каким-то образом породили замечательную литературную традицию и целое созвездие великих писателей» (Д. Эпстайн, «The Wall Street Journal», 05.05.07). Жаль огорчать автора этих слов, но «варварские условия» принципиально не могут создать «замечательную литературную традицию». Для ее возникновения нужны писатели, издатели, тиражи, журналы, газеты, критики, журналисты, литературная среда, общественное мнение. И много читателей.

Автор анонимной статьи в журнале «The Economist» (18.12.99), озаглавленной «Bleak and Bloody Russia», т. е. «Мрачная и кровавая (а можно понять и как «проклятая») Россия», задается вопросом: «Что это за страна?» – и сам себе отвечает: «Это странная страна, возможно, единственная в своем роде». Как хотите, но подобный текст – это уже уровень межцивилизационной войны.

А теперь от оценок истории ближе к нашим временам. Отгадайте, о ком речь: «Один из немногих истинно великих людей нашего времени, человек небольшой физической силы, но с огромным сердцем, сумевший загнать русского медведя назад в его грязную клетку» («One of the very few truly great men of our time, small in physical stature but so great of heart he forced the Russian bear back into its fouled cage»). Подписано: Ральф Питерс, газета «Нью-Йорк пост» от 04.03.08. А кто же великий человек, загнавший русского медведя? Если вы стоите, сядьте. Это Вацлав Гавел.

Впрочем, что взять с иностранцев! Современный российский учебник для 10-х классов «Отечественная история» (сочинительницы Л. Н. Жарова и И. А. Мишина) описывают русскую историю (да еще рубежа XIX–XX вв.!) так: «… полуазиатская деспотическая власть царя… забитость крестьянства»; «российское государство, вырываясь из оков варварства…» и проч.

То, как в стране принято освещать свой исторический путь, бесконечно важно для духа нации. Многие слышали выражение: «Битву при Садовой выиграл прусский школьный учитель», – это довольно избитый афоризм. Мало кто, правда, ответит на вопрос, что же именно внушил этот самый учитель своим ученикам и о какой битве речь. Это стоит знать. Победа прусского войска над австрийским в 1866 г. при Садовой (ныне в Чехии) открыла дорогу к объединению Германии. Произошло это два поколения спустя после унизительного Тильзитского мира 1807 г., по которому Пруссия утратила половину территории и населения и должна была, казалось, навек расстаться с мечтой о германском единстве. Вопреки жестоким реалиям (Венский конгресс 1815 г. утвердил раскол Германии на 39 государств) эти два поколения воспитывались отнюдь не в унынии и пораженчестве. Не смирившись, казалось бы, с очевидным, «прусский учитель» внушал своим ученикам, что Германия разделена не навек, что немцы заслуживают лучшей участи, он воспитывал в них высокий дух, патриотизм, веру в свои силы, он пересказывал им слова Фихте о немецком величии. И этого оказалось достаточно!

О роли Иогана Готлиба Фихте надо сказать особо. В своих «Речах к немецкому народу» он говорил о высшем призвании немцев стать средоточием «свободной разумности» в мире, духовно возглавить все европейские народы и спасти их «от внутреннего разложения и надвигающегося упадка»[63]. Фихте призвал к реформе школы как к главному средству спасения Германии, молодежь которой низкопоклонствовала перед всем иностранным. Фихте был услышан школьными учителями, и произошло чудо: новая, патриотично воспитанная молодежь начала возрождать Германию.

Хотя бы ради самосохранения всякое общество должно постоянно пропагандировать положительные константы о себе, какими бы прописными они ни выглядели. В российском случае, правда, их еще предстоит сделать прописными. Но это совершенно необходимо. Мы те, кем себя ощущаем, и наша страна – это то, что мы знаем о ней. Как вы яхту назовете, так она и поплывет.

На Западе почти все согласились с утверждением Фрейда, что детство – самое тяжелое и несчастное время жизни. Одна из главных тем английской литературы – тема несчастного детства. Это отмечали многие, это бросается в глаза. Тягостное детство Байрона, тягостное детство Черчилля, «Оливер Твист» Диккенса, «Бремя страстей человеческих» Моэма. Не говоря уже об Ивлине Во. Когда не видно исключений, достаточно и дюжины-другой примеров. Общее для романов, биографий и воспоминаний – отсутствие душевного тепла в семье. Видимо, дело в устройстве английской семьи и в устройстве английских учебных заведений. Розги в них отменены всего 30–40 лет назад. Аристократические школы – просто бурсы. В книжке «Эти странные англичане» сказано: «Для английских детей детство – это такой период, который нужно миновать как можно скорее». Но почему же русские воспоминания о детстве – сплошь счастливые воспоминания? Рискну предположить, что учение Фрейда просто более справедливо для западно-европейцев, чем для русских. А если говорить конкретно об Англии, то, по моим наблюдениям, это такая страна, где есть все для счастья, а счастья нет.

От иностранцев, поживших в России и владеющих русским языком, я не раз слышал, что нигде в западном мире нет такого, чтобы люди, засиживаясь до утра, обсуждали вечные вопросы. И все они жаловались, как им стало тоскливо без этого на родине. Американский журналист Роберт Кайзер, едва ли самый большой русофил на свете, не удержался в своей книге «Россия» от такого признания: «Стоит провести один нудный вечер в Лондоне или Вашингтоне, всего один долгий обед с бесконечными разговорами о покупках, ресторанах, теннисе или лыжах, чтобы оценить прелесть московских застолий. Приземленная, ничтожная тема тут не задержится. Беседы – вот источник величайшего удовольствия здесь, и, проведя за русскими беседами множество часов, я начал понимать, что именно этой стороны русской жизни мне будет не хватать более всего…»

Эмигрантские впечатления помогают нам лучше понять самих себя. Владимир Шляпентох, 30 лет живущий в США, рассказывает: «Американцы, как правило, не любят разговоры, не имеющие отношения к конкретным вещам, людям, происшествиям: о литературе, политике, экономике, истории. Совсем немногие здесь проявляют интерес к вещам и событиям, лишенным для них прямого или косвенного практического значения. Некоторые их моих американских коллег, занимавших высокие должности в своей области, выйдя в отставку. сразу перестали интересоваться новыми разработками в области, которая якобы составляла смысл их жизни. Русский интеллигент неспособен изменить своему признанию».

Процитирую публицистку Галину Леонову. То, что она пишет о Западе, конечно, преувеличение, но не злостное преувеличение, поскольку совпадает со множеством других свидетельств. «На работе, на улице, в магазине – везде! – действуют дружелюбные, корректные, в меру вежливые бесполые граждане, которые вступают в контакт между собой по определенным правилам. А иначе – пожалуйста, в суд. Профессиональные юристы разберутся, кто, каким образом и на какую сумму ущемил чужие права и достоинства… И в то же время над людьми здесь тяготеет осознанная необходимость быть свободными. «Ты свободен!» – настаивают газеты, журналы и телевидение… Образ Свободно Вкушающего Всевозможные Радости Жизни Современного Западного Гражданина преследует человека повсюду – от уличной рекламы до Интернета».