Бесконечная история (СИ) - Коллектив авторов

Две таблетки, глоток воды из-под крана. Нет, он не врал Доку, просто не смог бы. Никаких наркотиков, почти никакого алкоголя. А обезболивающее не в счет. Доктору нужен яркий, горящий Байрон, способный втянуть в нелепую авантюру, способный ночи напролет, в компании бутылки вина, болтать без умолку. Или просто молча быть рядом, но все равно гореть. А в нынешнем состоянии все, на что он способен — рухнуть на кровать и забыться беспокойным сном.

Но пока о сне не могло быть и речи. Когда Док проснется, на происходившее ночью (или уже утром?) не должно было остаться и намека. Значит, в первую очередь, нужно было разобраться с волосами и пакетом…

Лист шестой

Митос со вздохом потянулся и попытался встать со служившего ему постелью дивана. Осознания Зова и ощущение чьего-то тела на полу под ногами прорвались во все еще сонный разум одновременно. Взглянув на пол, Старейший с трудом удержался от желания то ли рассмеяться, то ли проматериться. Байрон с обвязанной полотенцем головой, в халате и… и черт его дери, в сапогах, дрых на полу возле дивана. С одной стороны, бесспорно, радовало, что это чучело доползло до дома и, судя по всему, даже до душа. С другой, место для сна поэт выбрал, мягко сказать, не самое удачное. К тому же очень слабо верилось, что причиной такого выбора места, да и вида, был просто тяжелый день.

Митос свесился с дивана и потянул за край полотенца:

— Милорд, вы не будете так добры, что хотя бы позволите… Мать твою! Байрон, какого черта?!

Прическа поэта напоминала творение пьяного да к тому же слепого коновала. Назвать того, кто это сотворил, парикмахером язык не поворачивался. Непривычно коротко подстриженные волосы были неровными и торчали клоками в разные стороны.

Байрон, сев, с трудом пытался сфокусировать взгляд на Митосе:

— Док… Можно было просто переступить, дружище…

Остатки хорошего настроения Старика потихоньку вылетали в трубу:

— Мне повторить вопрос? До какого состояния нужно было нажраться, чтобы это сотворить?

Байрон тяжело вздохнул, прощаясь с последними надеждами на сон:

— Тебе говорили, что ты пессимист? Нажраться… Док, я возвращался ночью, не справился с управлением и улетел в канаву. Разбил свою и без того больную голову, а до кучи перемазался в глине. Надо было что-то делать с колтунами, а на большее я был не способен. Прости, но парикмахерский талант в число моих достоинств не входит.

Митос опустил на диван полотенце, которое все это время комкал в руках, и прикрыл глаза. Наверное, он никогда уже не сможет не искать в поступках этого мелкого пакостника тревожные звоночки. Хотя зарекаться было нельзя. Никогда — редкое слово в лексиконе человека, которому больше пяти тысяч лет. Тем более что версия Байрона звучала убедительно и вполне реалистично. Поэт тем временем перебрался с пола на диван и, усевшись рядом, с выражением вселенской скорби на лице ощупывал свою голову:

— Но в одном, мой милый мудрый Док, ты прав — я выгляжу как последний урод. Как парижский клошар, которого заели вши и измучил лишай. Док, я ужасен.

Маклауд бы, наверное, принялся жалеть парня, но Митоса что-то в этой речи смущало…

— Док, я ничтожен. И только ты в силах мне помочь…

О да, любимая песня этого гениального спекулянта. А еще эгоиста, нахала, беспардонной скотины и… и, пожалуй, худшего на свете парикмахера.

— Намек понят, — Митос со вздохом поднялся с дивана. — Ножницы оставил в ванной? — Байрон молча кивнул. — Наблюдать это убожество выше моих сил.

Ножницы нашлись действительно быстро, прямо в раковине. Но уходить из ванной Старик не спешил. Что-то было не так. Понять, что именно, труда не составило. В ванной комнате было идеально чисто. Хотя Митос точно помнил, что вчера, как минимум, на зеркале был след от зубной пасты, а занавеска слетела с одного из крючков. Человек, попавший в аварию, не доходит до спальни, одевает уличную обувь после душа, не в силах найти носки (босиком поэт ходил редко, по понятным причинам), но буквально до блеска вылизывает ванную?!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Хотелось осмотреться внимательнее, но из гостиной уже доносилось недовольное кряхтение, а препираться сейчас было слишком опасно. Нужно было как следует подумать на счет того, что Байрон скрывал на сей раз.

Когда Док уже выходил, ему попалась на глаза лежащие на крышке бельевой корзины телефонная трубка, блокнот и погрызенный карандаш. Нехитрые манипуляции быстро помогли выяснить, что последним, кому звонили, был некий Колин Дарси — так, кажется, звали редактора Байрона. И учитывая, что вечером Митос разговаривал с Джо, Байрон звонил редактору среди ночи. С записью в блокноте все было сложнее и проще одновременно.

Ты добр — в том твой небесный грех Иль преступленье: ты хотел Несчастьям положить предел, Чтоб разум осчастливил всех!

Митос смотрел на строки на бумаге, прекрасно узнавая их — и не узнавая в то же время. Вилла Диодати. 1816. Счастье, безумие. И эти строки. То криком, то шепотом. Но теперь-то к чему? Нет, Байрон любил «Прометея». Но к чему ему взбрело в голову переписывать строки сейчас? В голову лезли воспоминания о днях куда более ранних, чем их приключения с Клер и супругами Шелли.

Лист седьмой

Ретроспектива, год 1815

Он возвращался в Лондон, словно против собственной воли. Наверное, он рехнулся. Спятил. Наверное, воздействие опия на разум, на пусть даже и бессмертный мозг, было сильнее, чем считала медицина. Но как бы там не было, он возвращался.

«Достопочт. Д-ру Адамсу.

Мой дорогой друг, брак, а вместе с ним и моя судьба трещат по швам. Моему телу и разуму нужен лекарь, а не та шайка шарлатанов, которыми я окружен. Возвращайтесь в Лондон, доктор Адамс. Молю вас и заклинаю.

Неизменно ваш покорный слуга Байрон.

P.S. Десятого числа сего месяца родилась моя первая законная дочь — Августа Ада. Я был бы счастлив, не будь раздавлен».

Лишь в отдельных словах он узнавал того, кого уже успел назвать другом. И от кого бежал, как от чумы. От невольной ассоциации его передернуло.

Перед отъездом из Ковентри Бенджамин успел навести кое-какие справки, и если им можно было верить, то лорд Байрон преувеличивал свое печальное положение. Да, ходили слухи, что приключился ряд серьезных финансовых затруднений, а также некие проблемы со здоровьем, ничего конкретного о которых известно не было. О его семейных делах известий и того меньше, что естественно, учитывая недавнее положение леди Байрон.

На этом этапе желание отказаться от поездки было сильнее всего, но что-то иррациональное, совершенно безумное заставляло верить словам поэта куда сильнее, чем добытой информации.

Митос встретил его в парке, появляться на Пикадилли раньше времени не было никакого желания.

Не будь Митос уверен, он решил бы, что произошла какая-то путаница. Лорд Байрон был столь же холоден и спокоен, как при их последней встрече. Вкратце рассказал о дочери. Митос с трудом поборол желание отпустить колкость. Белла оказалась не такой и святой, как выглядела. Версию о том, что у Предбессмертных могут быть дети, Старейший считал очередной сказкой.

В какой-то миг желание развернуться и уйти, чтобы не появляться в жизни этого мечущегося аристократа, почти победило, и Байрон, судя по всему, это почувствовал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Доктор, вы ведь верите в абсолютное торжество разума? В его величие? Так скажите, как помочь ему победить мятежную душу? Как вырваться из этого рабства и обрести бессмертие и покой?

Митос остановился и пристально посмотрел молодому человеку в глаза:

— Бессмертие и покой? Вы можете совместить в своем сознании эти понятия? Если вы ищете действительно этого, то могу вас разочаровать. Разум тут ни при чем. Бессмертие и покой могут быть едины лишь в смерти, — злость все же прорвалась наружу, руша казавшиеся такими прочными барьеры.