Голем в Голливуде - Джонатан Келлерман

Завораживающая картина.

Тьма-тьмущая глиняных домов, через равные промежутки рассеченная дорогами, чтобы можно было ходить.

Сотням людей.

Пес гавкает и припускает с горы.

Склон крут и каменист. У Ашам кружится голова. Едва ступит на покалеченную ногу, боль простреливает от промежности до груди. Приходится ползти на четвереньках, в кровь обдирая ладони.

Пес знает дорогу. Без него Ашам вмиг заплутала бы в лабиринте зданий, скромных и роскошных. Постройки подобны своим обитателям, которые молоды и стары, толсты и худы, облачены в одежды молочно-белые, угольно-черные и всех промежуточных оттенков.

Отклик на появление Ашам единообразен: побросав дела, все на нее таращатся. Да уж, зрелище: грязная и чуть живая. Она хромает, а толпа движется следом, и недоверчивый шепоток собирается в бурю грозного ропота.

Один человек заступает Ашам дорогу:

– Кто ты?

– Меня зовут Ашам.

Подходят еще мужчины, у каждого костяное копье. Из-за древка их копья длиннее, чем копье Ашам.

– Какое преступление ты совершила? – спрашивает человек.

– Никакого.

– Тогда почему ты здесь?

– Я не знаю, где я, – отвечает Ашам.

Толпа ропщет.

– Ты в городе Енох, – говорит человек.

– Что такое город?

Смех. Нога Ашам пульсирует болью. Горло спеклось. Нельзя так долго не пить.

– На меня напали твари, – говорит Ашам. – Пес меня отбил и привел сюда.

– С чего бы это он?

– Он меня знает. Его хозяин – мой брат.

Тишина.

Потом толпа взрывается – люди орут друг на друга, на человека, на Ашам. Они готовы схватить ее, но пес опять рядом, снова рычит и лает.

Толпа отступает, крики стихают до негодующего гула.

– Верно ли говоришь? – спрашивает человек.

– Конечно, – отвечает Ашам.

Улыбка трогает его губы. Он кланяется и открывает дорогу.

Толпа расступается.

Пес бежит вперед.

Никто не трогает Ашам, но, держась в отдалении, все идут следом.

Пес сворачивает к глиняному строению невероятных размеров и красоты. Не меньше фасада впечатляют два по пояс голых стража на высоком крыльце. Пес взлетает по ступеням и, гавкнув Ашам, скрывается за дверью.

Припадая на больную ногу, Ашам поднимается на крыльцо. Стражи скрещивают копья, закрывая дорогу.

В толпе гомонят.

– Позвольте войти, – просит Ашам.

Стражи и глазом не моргнут. Ни один мускул не дрогнет, а уж там есть чему дрогнуть. Ашам пытается заглянуть в дом, но стражи здоровенные, как буйволы, и сдвигаются плечом к плечу, застя обзор.

Пес ужом пролезает между их ног и лает.

За спинами стражей раздается голос:

– Пропустите.

Часовые расступаются, открывая мальчика в опрятных шкурах. Лоб его перехвачен ярко-желтым обручем. На шее желтый цветок на ремешке. Темные глаза светятся любопытством.

Пес кидается к Ашам, виляет хвостом, нетерпеливо лает.

– Здравствуй, – говорит мальчик. – Я Енох. Кто ты?

– Ашам.

– Здравствуй, Ашам.

– Это твой пес?

Мальчик кивает.

– Он очень милый, – говорит Ашам.

Мальчик опять кивает.

– Что с твоей ногой? – спрашивает он.

Ашам покрывается испариной.

– Поранилась.

– Сочувствую, – говорит Енох. – Желаешь войти?

Внутри ошеломляющий холод. Ашам дрожит. Уставленный деревянными табуретами зал смахивает на пещеру. Дверные проемы зияют мраком. Факелы на стенах лишь слегка разгоняют тьму.

– Прежде я тебя не видел, – говорит Енох. Тон его беззлобен. – Откуда ты?

– Издалека.

– Интересно.

Ашам улыбается, хоть ей не по себе.

– Можно воды? – просит она.

Енох встряхивает желтый цветок на шее. Раздается резкий звон.

В дверном проеме безмолвно возникает гологрудый страж.

– Принеси воды, пожалуйста, – говорит Енох. Страж исчезает.

Ашам не сводит глаз с цветка:

– Что это?

– Колокольчик, глупая.

– Никогда не видела.

– Как это?

– Вот так вот. В наших краях нет колокольчиков.

– В далеке?

– Да, в далеком далеке.

– Интересно, – говорит мальчик.

– Можно я попробую?

Енох снимает ремешок с шеи и отдает колокольчик. Ашам его встряхивает, но колокольчик отзывается глухо, ничего похожего на чистый пронзительный звон.

– Да не так. Вот, смотри. – Енох берет колокольчик за ушко и звонит. – Понятно?

В другом проеме возникает новый страж.

Мальчик хихикает и отдает колокольчик Ашам:

– Давай ты.

Она звонит.

Появляется третий гологрудый страж.

– И так всякий раз? – спрашивает Ашам.

– Ага. Попробуй – и увидишь.

По зову Ашам являются еще два стража. Один сталкивается с тем, кого послали за водой. Из сияющего сосуда выплескивается вода. Втроем они кидаются подтирать лужу. Мальчик смеется, хлопает в ладоши и приговаривает: «Еще, еще». Ашам послушно звонит в колокольчик. Собирается толпа стражей, кутерьма, опять проливается вода, а затем раздаются шаги, стражи жмутся к стене и замирают, услышав резкий сердитый голос:

– Ведь я предупреждал: будешь баловаться – отберу.

Он входит. Меховая накидка, в руке факел. Годы его изменили. Лицо осунулось и стало жестче, волосы длинные, но поредели, и заметен рубец, пересекающий лоб. Увидев шрам, Ашам коченеет.

– Это не я, – говорит Енох. – Она сама попросила.

Каин молчит.

– Верно, – говорит Ашам. Опять кружится голова, еще сильнее, чем прежде. Ашам вонзает ногти в ладонь. – Он не виноват.

– Оставьте нас, – приказывает Каин.

Стражи исчезают.

– И ты.

– Почему? – дуется Енох.

– Ступай.

Мальчик кривится, но уходит.

В зале мертвая тишина. Только память о колокольчике да треск факелов.

– Ты и собаку его украл, – говорит Ашам.

Каин усмехается.

– Ты устала. – Он подвигает табурет. – Присядь. Нет сил шевельнуться. Все тело необъяснимо звенит.

Дрожат коленки.

Факелы меркнут. Зал съеживается и кружится. Столько надо сказать.

Обморок.

Глава двадцатая

Долгое и запутанное дело Упыря отражало ход времени и развитие технологий.

В папках лежали черно-белые фотографии, цветные фотографии, а также распечатки оцифрованных. На расшифровки допросов и отчеты судмедэкспертов ушло столько бумаги, что лишь посадка приличного леса возместила бы изведенную древесину.

Самые ранние документы были отпечатаны на машинке или матричным принтером, из которого некие торопыги выдергивали листы, размазывая печать. Более поздняя слепая продукция лазерного принтера говорила о том, что в результате урезанного финансирования время ожидания нового картриджа бросало вызов советской очереди за хлебом.

Джейкоб насчитал двадцать три разных почерка; одни ключевые игроки лос-анджелесской полиции оставили всего лишь закорючку на полях, но была и парочка таких, кто плотно исписывал страницу за страницей.