Ярополк - Владислав Бахревский

В великокняжеском звании Святослав встречал купальские тайности впервые. Подумал-подумал и еще затемно в платье простолюдина закатился на днепровские берега, Купалу славить.

В Купалу имен не спрашивают.

Мужики и бабы по лесам аукаются, купальские веники ломают: ветку из смородины – для духмяности, из калины, из рябины – чтоб был разлапистый, липовая с листами ласковыми, прилипчивыми, ивовая – чтоб ожгло так ожгло, дубовая – тяжелая – пар нагонять.

Незамужние девы с утра, по холодку, искали в лугах да в рощах двенадцать заветных трав, чтоб навеяли ночью честный сон про суженого-ряженого.

Девчатки да ребятки – поросль быстроногая – в горелки носились, как стрижи, кричали, верещали тоже по-стрижиному:

Гори-гори ясно, чтобы не погасло!

Держал свой путь Святослав в вишневый ложок и не ошибся. Травы здесь росли колкие, зеленым-зелены – баловни утренних рос. Раздвинул Святослав тяжелые от ягод ветки, а на траве-мураве не белая лебедь, на жемчужной на росе – не белорыбица да и не русалка. Какая русалка, когда вместо хвоста – ножки белые, пятки розовые. Девица по травке покатывалась, отрясала на высокую грудь жемчуга с пахучего донника.

Знал Святослав, чего искал в вишневом логу, а дух все равно захватило. Дух-то и у девицы ягоды на груди вспупырил. Застонала от ужаса, от стыда, от потаенного ожидания.

Ой, роса купальская, пьяная, жгучая! Кропил Купала двоих как единое, осыпал жемчугами-алмазами, и был тот грех – не в грех, Купале дань.

Расставаясь, умылись росой, брызнули друг другу в глаза и разошлись. Святослав поспешил в лес бродить по папоротникам.

Подстеречь расцветший цветок ходил он раз в жизни, перед тем как Ярополку родиться. Просидел ночь напролет – не зацвел папоротник. Сказка есть сказка, но любил Святослав это дивное растение. А еще любил на мхах лежать, на небо глядеть.

Забрел он на ловище к охотнику. Охотник князя узнал, попотчевал бобровым хвостом.

– Нежити, что ли, боишься? – спросил Святослав, удивляясь обилию крапивы и колючего шиповника и у дверей, и на окнах, на крыльце, на трубе.

– Как не бояться? Купала.

– Купала, – согласился князь, зевая. – Где бы мне поспать, чтоб ни ведьмы, ни мухи не тревожили.

– Хочешь, на сеновал ступай, хочешь, в баню.

Святослав пошел на сеновал и так заспался, что охотник его поднял:

– Солнце садится: нехорошо спать на закате.

Напился Святослав квасу на дорожку, принял липовый посошок.

– Впереди себя палку ставь, – посоветовал лесной человек. – На Купалу у медянок глаза открываются. Весь год смирнее да безобиднее нет, чем медянка, а на Купалу жалят до смерти.

Обменялся князь с охотником шапками и пошел через лес к Днепру, где уже были изготовлены купальские костры. Медянок не встретилось, ни ведьм, ни русалок.

Веселая тропинка вывела к ниве, уже и Днепр был виден, но пришлось отступить в лес. Хозяин катался по краю своего поля, задабривая Купалу и духов земли, мял малую пшеницу, чтоб не помяло большую.

Святослав хотел уж было выйти из укрытия, но вдруг увидел скачущих через хлеба двух всадников. Крестьянина схватили, погнали, осыпая плетьми, к странному шествию.

Чтобы лучше видеть, князь забрался на дерево. Сотни две христиан, сотня варягов. Кресты, деревянная, раскрашенная статуя Богородицы, повозка с Распятием. В повозке – епископ Адальберт! К нему-то и притащили крестьянина. Суд епископа был коротким: бедного язычника подняли на помост, устроенный на другой повозке, привязали к столбу. Стегали розгами.

«Вон как они к Христу приучают!» Святослав быстро спустился на землю.

…До княжеского двора – далеко. Постоял, подумал и пошел, обходя христианских ревнителей, к Днепру.

Появлению Адальберта на поле не удивился. Епископ родом чех, чешское имя его Войтех, знает обычаи.

Заря раскалила тучи как угли. Огонь клубился по краю неба, и навстречу этому небесному огню тянулись белыми высокими языками купальские костры. В огонь клали не что попадя, а такое дерево, такие травы, чтоб горели не чадя, светлыми пламенами.

Люди еще только стекались к кострам. Женщины несли рубахи больных, бросали в огонь, сжигая болезни и напасти.

Визжа, как стрижи, девицы гонялись за подругами и парнями, опрокидывая на сухих новичков корчаги, а то и бадьи с водой.

А заря все тишала, полоса небесного кострища становилась уже, океан синевы, вздымаясь с востока, густел. Одинокие птицы летели к свету.

Святослав получил нежданный шлепок водою в спину, охнул, оглянулся – утренняя дева.

– Теперь ты как все. Пошли! – взяла за руку, повела в круг играющих в горелки.

Стояла впереди, гордая избранником, спиной откидывалась, припадая к его груди. Тело горячее, головка хлебными колосьями пахнет.

«Дурак! – подумал Святослав о епископе Адальберте. – Гнать его надо, пока люди не обиделись».

У костров бабы и степенные мужики запели купальские песни.

В небе прядали летучие мыши. Ночь обступала костры. Самые смелые прыгали через само пламя.

– Бежим сиганем! – потянула дева Святослава.

Разогналась, взлетела над костром, покрыв широкой рубахой, как трубою, красный язык огня.

Святослав раззадорился, да, прыгая, наступил сапогом на сучок, нога скользнула, и он чуть было не упал в огонь. Взъярился.

Отошел, чтобы разбежаться. Парни ему подсказали:

– Сапоги бы снял.

Стянул сапоги. Махнул так, что пятками на искры наступил.

А между тем старики приготовили к священнодействию огромное колесо, обмотали берестой обод и спицы, обвязали соломой. Зажгли, разогнали, пустили с раската.

Колесо, набирая скорость, покатилось по долгому пологому склону к воде. Все скорее, скорее, превращаясь в огненный шар, в солнце.

Вдогонку за большим колесом с гор по всему Днепру покатились обычные тележные колеса. Иные достигали реки, плыли по течению, пылая горючей берестой.

– Самая ярая ночь! – шепнула дева Святославу. – Будь и ты яр и светел, как батюшка огонь. Будь мне Купалой!

Вдруг послышалось глухое, как из-под земли, пение. Пришел Адальберт со своими немецкими священниками и монахами, с варягами-христианами.

– Именем Господа Иисуса Христа заклинаю вас! – раздался властный голос епископа. Славянской речью говорил: – Вы тешите игрищами сатану! Вы – одно с мерзкими силами зла и тьмы. Образумьтесь! Поклонитесь, примите душой Единого Бога Творца, примите свет, и сами станете светом.

Парни и девки не понимали, чего от них хотят. Стояли, загородясь от епископа и его людей костром.

– Ступайте в воду! – епископ поднял крест. – Ступайте все в воду! Я крещу вас.

– Мы и без тебя в воду пойдем, без твоего креста! – откликнулись смелые и, сбрасывая одежды, стали плясать и петь купальские игривые песни.

– Бесовство! – закричал епископ. – Славянское бесовство!

Монахи, вооружась граблями, подступили к костру, принялись разбрасывать головни, топтать и гасить огонь. На людей епископ напустил варягов, вооруженных плетьми. Все кинулись в воду и, омывшись, поплыли по течению, чтоб скрыться от крестов и плетей.

Святослав плыл вместе со всеми. Выбрался на берег, и его дева тут как тут. Обняла. Князь хотел оттолкнуть, но ведь Купалой послана. Обидеть бога и ласковую деву – Адальберта утешить. Налюбился князь среди тьмы-заговорщицы. Встретил самую раннюю в году зарю, похвалил с девой Сварога и поспешил в Киев.

Созывать бояр, думать, как быть с послом императора Оттона, не пришлось. Киевляне, возмущенные ночным походом епископа, ворвались в палаты, где он стоял, измолотили колами да цепами монахов, разбросали рясы, скарб, а вот кресты, хоругви, статую Богородицы, распятье – не тронули.

Адальберт спрятался в погребе, в пустой бочке, его не нашли, но убить пообещали.

Епископ не дрогнул. В рогатой шапке, в мантии, явился к Святославу на княжеский двор, потребовал защиты от варваров.

– Я сам – варвар, – сказал Адальберту князь. – Ты напал на людей во время их праздника. Ты вразумлял не крестом, но кнутом. Если я возьмусь защищать тебя, народ и мне задаст на орехи, прогонит из Киева как миленького.

Ночью двор Адальберта загорелся. Пожар погасили быстро, но весь день летели через ограду камни, а то и стрелы.

Епископ послал Святославу двадцать золотых монет, просил дать войско для охраны в пути… Святослав ответил:

– На твое золото, Адальберт, куплю стражу у ворот, чтоб выпустили тебя живым. На коней твоя надежда, мои смерды пешие. Не догонят.

Адальберт бежал, оставив во дворе два креста над могилами убитых киевлянами монахов.

Дальнейшая судьба миссионера была, по христианской мере, счастливой. Был епископом Праги, соратником Болеслава Благочестивого. Чрезмерная ревность Христу оказалась для народа непосильной. Адальберту пришлось бежать из Праги. Служил Богу и королю в Польше, обращая в христианство пруссов. Пруссы насилия над собой не потерпели, убили епископа.

Император Священной Римской империи Оттон III, прославляя христианские труды и подвиги Войтеха-Адальберта, основал в Гнезно архиепископство. Но это для нас – чужая история.