Моя гениальная подруга - Элена Ферранте

Лила не вмешивалась, пока брат, который поначалу только защищался от ударов и пинков, не заорал в ответ и не принялся швырять со стола тарелки. Отбросив ногой стул, он закричал, что лучше покончит с собой, чем будет и дальше бесплатно ишачить на отца, который мучает мать, братьев и соседей. Лила попыталась его угомонить, но ее старания ни к чему не привели. Отцу с сыном надо было высказать друг другу все, что накипело. Вдоволь наоравшись, они пошли в мастерскую и молча принялись за работу, каждый наедине со своим горем.

Некоторое время никто о ботинках не вспоминал. Лила переключилась на домашние дела: ходила в лавку, готовила еду, стирала белье и развешивала его на солнце. В мастерской она больше не появлялась. Рино ходил виноватый и злой. Он взял манеру требовать от сестры, чтобы она наводила порядок у него в шкафу, раскладывала по полкам носки, трусы и рубашки, а вечером, когда он приходил с работы, прислуживала ему за столом. Он постоянно придирался к ней; мог, например, заявить: «Даже рубашку погладить не в состоянии, идиотка». Она пожимала плечами и, не возражая, гладила рубашку еще раз.

На самом деле Рино вел себя так не со зла. Ему было плохо, и он неуклюже, как умел, пытался вернуться к прежней жизни. В хорошие дни, например в воскресенье утром, он подлизывался к Лиле, то неловко шутил, то оправдывался. «Я знаю, ты сердишься, что я приписал все заслуги себе. Но что уж теперь… И потом, я это нарочно… — врал он. — Чтобы папа на тебя не рассердился…» Потом он менял тон на просительный: «Помоги мне, а? Что делать-то? Я так больше не могу!» Лила продолжала молча заниматься своим делом: стряпала или стирала, иногда поднимая голову, чтобы поцеловать брата в щеку, — она не держала на него зла. Но он ждал от нее совсем другого и снова впадал в ярость. Кричал, что она его предала и скоро предаст опять, когда выскочит замуж за какого-нибудь идиота и бросит брата на всю жизнь в нищете.

Иногда, когда дома никого не было, Лила заходила в комнату, где лежали ботинки, рассматривала их и ощупывала, сама удивляясь тому, что как бы там ни было, но они явились на свет из ее рисунка на тетрадном листе. Сколько трудов, и все зря.

Начались занятия в школе, и меня затянул заданный преподавателями бешеный ритм. Многие одноклассники ушли из школы, и класс поредел. Джино коллекционировал «неуды» и просил меня о помощи. Я пыталась ему объяснять, но на самом деле ему нужно было, чтобы я дала ему списать. Я не возражала, хотя мне это не нравилось: он даже не вникал в смысл того, что списывал. Проблемы возникли и у Альфонсо, хотя он учился очень прилежно. Однажды на греческом, отвечая у доски, он расплакался — жуткое унижение для парня. Понятное дело, он сдерживался из последних сил, но не вытерпел и пустил слезу. Все растерянно молчали, и только Джино — то ли от общей нервозности, то ли от злорадства, что соседу по парте тоже досталось, — громко рассмеялся. Когда мы шли из школы, я сказала ему, что больше не буду с ним встречаться. «Тебе что, нравится Альфонсо?» — встревоженно спросил он. Нет, объяснила я, просто мне больше не нравится он сам. Он залепетал, что мы слишком недавно вместе и что я поступаю неправильно. Вообще-то, мы с ним не делали ничего особенного: целовались, но без языков, а как-то раз он попытался потрогать меня за грудь, но я его оттолкнула. Он стал меня упрашивать еще хоть немного побыть его девушкой, но я не поддалась на его уговоры. Я понимала, что ничего не потеряю, если он не будет провожать меня до школы и обратно.

Спустя несколько дней после этого разговора с Джино Лила рассказала мне, что ей практически одновременно признались в любви сразу двое: это в ее жизни случилось впервые. Однажды утром, когда она шла в лавку, ее догнал Паскуале. Вид у него был усталый, и он очень волновался. Он сказал, что беспокоился, потому что давно не видел ее в мастерской и думал, что она заболела. Но теперь, когда он убедился, что с ней все в порядке, он счастлив. При этом у него на лице не было ни намека на счастье. Он замолчал, а через минуту полузадушенным голосом не сказал, а скорее прохрипел, что любит ее. Так любит, что, если она не против, он пойдет к ее брату, родителям и кому угодно еще и скажет, что просит ее руки. Она не могла произнести ни слова, первые несколько секунд ей вообще казалось, что он шутит. Я тысячу раз говорила ей, что Паскуале положил на нее глаз, но она мне не верила. И вот теперь в прекрасный весенний день он чуть ли не со слезами на глазах умолял ее стать его невестой, потому что без нее его жизнь теряет всякий смысл. Да уж, нелегкое это дело — выслушивать признание в любви! Лила осторожно подбирала слова, чтобы отказать ему, не произнося при этом слово «нет». Она сказала, что тоже любит его, но не как жениха. Сказала, что всегда будет благодарна ему за то, что он рассказал ей о фашизме, Сопротивлении, монархии, республике, черном рынке, Акилле Лауро,[8] неофашистах, христианской демократии и коммунизме. Но встречаться с ним она не может, потому что никогда ни с кем не будет встречаться. «Я всех вас — Антонио, тебя, Энцо — люблю так, как люблю Рино», — заключила она. «А я люблю тебя не как Кармелу», — пробормотал Паскуале и убежал на работу.

— А второй? — спросила я ее с немного тревожным любопытством.

— Ни за что не поверишь!

Вторым ей признался в любви Марчелло Солара.

Как только я услышала это имя, у меня екнуло сердце. Если любовь Паскуале просто доказывала, что Лила нравится парням, то любовь Марчелло — красавца и богача, владевшего собственным автомобилем, упрямого и жестокого типа, связанного с Каморрой и привыкшего получать любых женщин, каких только захочет, мне и моим ровесницам, несмотря на дурную славу Солара (а может, и благодаря ей), представлялась чем-то вроде повышения по службе — превращением из худенькой девчонки в женщину, способную подчинить себе кого угодно.

— И как это было?

Она шла домой по обочине дороги, Марчелло ехал в «миллеченто» один, без брата. Он не стал тормозить возле нее, не пытался говорить через окошко. Вместо этого бросил машину с открытым окном посреди дороги и догнал Лилу. Она не останавливалась, он шел за ней. Он умолял простить его за старое, соглашался, что, если бы она зарезала его тогда сапожным ножиком, правильно сделала бы. Он напомнил ей, как здорово они танцевали рок-н-ролл на именинах у матери Джильолы: разве это не знак того, что они созданы друг для друга? Затем принялся осыпать ее комплиментами: «Ты так повзрослела! У тебя чудесные глаза! Ты такая красавица!» Потом он рассказал ей сон, который видел накануне ночью: он просил ее стать его женой, она ответила «да», и он подарил ей обручальное кольцо, такое же, как у его бабушки, — с тремя бриллиантами в золотой оправе. Наконец Лила, все так же не сбавляя шага, соизволила ответить. «Говоришь, во сне я сказала тебе „да“?» — спросила она. Марчелло кивнул. «Это был только сон, — продолжила она. — Ты — животное. Все вы звери — ты и вся твоя семья: дед, отец, брат. Я бы не согласилась выйти за тебя даже под страхом смерти!»

— Так и сказала?

— Даже больше.

— Да ты что?

Марчелло обиделся. Сказал, что говорит правду, что он день и ночь думает только о ней, что он не животное, а влюбленный мужчина. Она ответила, что назвать животным того, кто так обошелся с Адой, а в новогоднюю ночь стрелял из пистолета по людям, значит оскорбить животных. Марчелло понял наконец, что она не шутит, что для нее он действительно хуже жабы или саламандры, и сник. «Это брат стрелял», — пробормотал он еле слышно, но, не успев договорить, сообразил, что за эти слова она станет презирать его еще больше. Так и случилось. Лила ускорила шаг, а когда он потащился за ней, крикнула: «Пошел к черту!» — и убежала. Марчелло так и стоял на месте, будто не понимая, где он и что здесь делает, затем развернулся и, понурив голову, побрел назад к своему «миллеченто».

— Ты отшила Марчелло Солару?

— Да.

— Ты с ума сошла! Лучше никому об этом не рассказывай.

Вообще, этот совет тогда показался мне лишним: я дала его, просто чтобы показать, что переживаю за нее. Лила любила рассуждать и фантазировать, но, в отличие от нас, никогда не сплетничала. Действительно, о любви Паскуале она рассказала только мне, и я никогда ни от кого не слышала о его признании ни слова. Зато про Марчелло Солару она разболтала всем и каждому. Я встретила Кармелу, и та спросила: «Ты знаешь, что твоя подруга отказала Марчелло Соларе?» Потом я увиделась с Адой, которая сказала: «Представляешь, твоя подруга отшила Марчелло Солару». Пинучча Карраччи в колбасной лавке прошептала мне на ухо: «А правда, что твоя подруга послала подальше Марчелло Солару?» Даже Альфонсо с изумлением спросил меня в школе: «Твоя подруга сказала „нет“ Марчелло Соларе?»

При встрече с Лилой я сказала:

— Зря ты всем рассказала. Марчелло будет в бешенстве.