Зеркальные очки - Брюс Стерлинг

Полагаю, вечного студента отличает от других то, что он всегда возвращается к учителю, когда собственный разум его подводит.

Я пришел к медному гиганту. Тот забылся в медитации. Около его ног валялись обрывки бумаг с планами Собора. Я принялся терпеливо ждать, пока он не обратит на меня внимание. Великан повернулся, положив подбородок на руку, и взглянул на меня.

— Почему ты такой грустный?

Я помотал головой. Только он различал мои черты и мог прочесть по ним настроение.

— Ты последовал моему совету? Я слышал шум.

— Меа maxima culpa.[51]

— И?..

Я, запинаясь, рассказал о том, что сделал, и об отказе Каменного Христа выйти к людям. Гигант выслушал внимательно, ни разу не перебив. Когда история подошла к концу, он встал, возвышаясь надо мной, и ткнул линейкой в сторону открытого портала.

— Ты видишь то, что находится там, снаружи? — спросил великан. Указка словно устремилась за пределы острова, пролетела над лесами к далекому зеленому горизонту.

Я ответил, что вижу, и застыл в ожидании продолжения. Учитель, казалось, опять глубоко задумался.

— Когда-то на месте деревьев стоял город. Туда тысячами приезжали художники, шлюхи, философы, ученые. И когда Бог умер, все ученые, шлюхи и художники не смогли удержать воедино расползающуюся ткань мира. Как ты думаешь, сумеем ли мы сделать это сейчас?

Мы?

— Решение о том, нужно нам действовать или нет, не должно определяться ожиданиями, — ответил я и посмотрел на него искоса, не скрывая удивления и замешательства. — Или должно?

— Может, Mortdieu — это знак того, что нас наконец отняли от груди. Теперь мы должны всего добиваться своими силами, переделывать мир самостоятельно. Что ты думаешь об этом?

Я слишком устал, чтобы оценивать его слова по существу, но на моей памяти гигант никогда не ошибался.

— Ладно, я соглашусь. И что?

— Каменный Христос сказал, что Его силы на исходе. Если Бог отлучил нас от старых привычек, то разве может Его Сын заменить нам материнский сосок?

— Нет…

Он скорчился рядом со мной, лицо его сияло.

— Я думал о том, кто действительно станет следующим. Выйдет вперед. Это очевидно. Не мы. Так кого же выберут, малыш?

— Меня? — последовал кроткий вопрос.

Великан посмотрел на своего ученика с жалостью.

— Нет, — сказал он через какое-то время. — Меня. Нас отлучили! — Он прошелся в танце, а потом убрал мои лапы, которыми я опять закрыл клюв. Я заморгал. Учитель схватил меня за обрубки крыльев и поднял на ноги. — Встань прямо. Расскажи мне все.

— О чем?

— Расскажи мне о том, что происходит внизу, и вообще обо всем, что тебе известно.

— Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, — запротестовал я, дрожа.

— Твердый как камень! — Ухмыляясь, гигант склонился надо мной. А потом усмешка исчезла, он постарался придать себе суровый вид. — Это тяжелая обязанность. Теперь мы должны переделать мир сами. Мы должны координировать мысли и мечты. Хаос никуда не годится. Какая возможность — стать архитектором целой вселенной! — Фома взмахнул линейкой к потолку. — Выстроить даже небеса! Прошлый мир был тренировочной площадкой со строгими правилами и ограничениями. А теперь нам ясно сказали, что с обучением покончено и мы готовы вступить во взрослую жизнь. Я рассказывал тебе о правилах архитектуры? Об эстетике? О необходимости гармонии, взаимодействия, полезности и красоты?

— Немного.

— Прекрасно. Не думаю, что процесс перестройки вселенной потребует лучших правил. Не сомневаюсь, что в ходе необходимых экспериментов один или два шпиля рухнут. Но теперь мы работаем на себя, ради нашего триумфа и вящей славы Господа, сотворившего нас! Не так ли, мой уродливый друг?

Как и многие прочие повествования, мое началось с частного, детального рассказа и неимоверно разрослось. Но, в отличие от большинства историков, я не могу тратить свое время в таком количестве. К тому же до конца моей истории еще очень далеко.

Вскоре легионы Виолле-ле-Дюка начнут свою кампанию. Большинство получили хорошее обучение: мы похищали детей с нижних уровней, растили на верхних и давали им образование, впервые опробованное на мне. И теперь они, один за другим, стали возвращаться в Собор.

Я иногда учу, иногда пишу, но наблюдаю — постоянно.

Сейчас нас ждет огромный шаг вперед, такого еще не бывало, и я понятия не имею, как мы его осуществим.

Гигант говорит: «Давным-давно крыша рухнула. Теперь нам нужно ее восстановить, укрепить, отремонтировать брусья. — В этот момент он улыбается даже зрачками. — Не просто отремонтировать. Заменить! Теперь мы — это балки. Плоть и камень, соединившись, стали гораздо, гораздо сильнее».

К сожалению, потом какой-нибудь тугодум обязательно поднимает руку и интересуется:

— А что, если наши руки устанут держать небо?

Как видите, наша задача еще очень далека от завершения.

ЛЬЮИС ШАЙНЕР

ПОКА ЛЮДСКИЕ ГОЛОСА НЕ РАЗБУДИЛИ НАС[52]

Первое свое произведение Льюис Шайнер опубликовал в 1977 году, и с тех пор из-под его пера выходили рассказы в различных жанрах: детектив, фэнтези, хоррор, научная фантастика. Однако именно первый роман Шайнера, «Frontera» («Граница»), появившийся в 1984 году, продемонстрировал его важную роль в художественной литературе Движения. В романе сочетаются классические черты «твердой» научной фантастики и наводящее ужас изображение постиндустриального общества начала XXI века. Неприкрашенный реализм этой книги и пренебрежительное обращение с фантастическими штампами вызвало много споров вокруг романа.

Произведения Шайнера характеризуются вниманием к деталям и тщательно продуманной композицией. Его безыскусный, ясный язык говорит о приверженности стилю «крутых боевиков» и таких писателей, как Элмор Леонард и Роберт Стоун, выбивающихся из литературного мейнстрима.

Шайнер, сын антрополога, увлекается необычными системами верований, например дзен-буддизмом, квантовой физикой и сравнительной мифологией. Хотя он обладает неограниченной фантазией, в последнее время для его работ характерны простота сюжета, реализм и растущий интерес к глобальной политике. В представленном ниже рассказе, написанном в 1984 году, мифические образы соседствуют с элементами антиутопии и изображением техногенного общества, образуя классический киберпанк.

Они находились на глубине сорока футов; солнечные лучи не проникали сюда. В небольшом круге света, отбрасываемом фонарем, Кэмпбелл мог разглядеть кормящиеся коралловые полипы: зазубренные «пальцы» их превратились в хищные цветки.

«Если нас и может что-то спасти, — подумал он, — то только эта неделя».

Фонарь Бет закачался — она, шевеля ластами, огибала морского ежа, ощетинившегося белыми лепестками. На ней было только бикини и белая футболка, хотя Кэмпбелл советовал ей одеться; он заметил, что бедра ее уже покрылись гусиной кожей. «Я видел обнаженной только эту часть ее тела… как долго? Пять недель? Шесть?» Он уже не помнил, когда они в последний раз занимались любовью.

Кэмпбелл повел фонарем в сторону, и ему показалось, что во тьме мелькнула какая-то тень. «Акула», — подумал он, и горло его словно сжала ледяная рука. Он снова взмахнул фонарем — и увидел ее.

Когда на нее направили яркий свет, она застыла, словно дикое животное. Длинные прямые волосы плыли над плечами и исчезали в темноте; грудь была обнажена, овальные соски казались пурпурными.

Ноги сливались, образуя зеленый чешуйчатый хвост.

Кэмпбелл прислушался к своему хриплому дыханию в регуляторе. Он видел лицо с широкими скулами, светлые глаза, испуганно дрожащие жабры на шее.

Затем сработал рефлекс; он поднял свой «Никонос»[53] и нажал на кнопку. Огненная вспышка вернула ее к жизни. Она вздрогнула всем телом, развернулась, взмахнув хвостом, и исчезла.

Внезапно его охватила какая-то необъяснимая тоска. Он выронил фотоаппарат и бросился за ней, бешено колотя ногами, помогая себе обеими руками. Добравшись до края обрыва глубиной в сто футов, он помахал из стороны в сторону фонарем и мельком увидел ее в последний раз — она направлялась вниз и на запад. Затем она скрылась.

Он нашел Бет на поверхности; она дрожала от холода и ярости.

— Какого черта ты бросил меня одну, а? Я перепугалась до смерти. Ты разве не слышал, что тот парень говорил насчет акул…

— Я кое-что увидел, — ответил Кэмпбелл.

— Здорово, мать твою! — Она держала голову низко, и вода попала ей в рот. Она сплюнула и сказала: — И ты пошел посмотреть или просто убежал от меня?

— Жилет надуй, — произнес Кэмпбелл, чувствуя себя несчастным и одиноким, — а то захлебнешься. — Он развернулся и поплыл к катеру.