Соня и Александра - Маша Трауб

– Вам плохо? – спросил Владимир.

– Да, сегодня что-то нехорошо. Ноги болят, спина ноет, – совсем по-простому призналась девушка. – И мама не в настроении. Опять спать не будет из-за музыки. Она не любит, когда папа играет. Ей плохо становится. Она по ночам стонет. А папа все равно играет. Говорит, что гостям так лучше. Он так свой хлеб отрабатывает. Когда мама заболела, я стала хозяйкой. Маме это кафе в наследство досталось, а она мне его передала. Ну, когда заболела. Папа очень обиделся, вот маму и доводит. Он ее давно хочет в больницу отдать, но я не разрешаю. Ей здесь хорошо, в больнице она умрет. Ей ласка нужна, как ребенку. Это только поначалу кажется, что тяжело с таким человеком, а оказалось, что у меня на руках дочка. Мы с ней местами вроде как поменялись. И совсем не тяжело. Когда у нее хорошие дни, она рисует. Вот меню нарисовала и написала.

А с папой тяжело. Он все время злится. Уже изнутри его злость съела. Поставил мне условие: будет играть для клиентов, чтобы не быть нахлебником. Он всегда маму попрекал тем, что она хозяйка кафе, а не он. Ему вроде как стыдно, что он от жены зависит. Теперь на меня перекинулся. Из-за мамы. Раньше мы хорошо жили, у нас много людей было. А потом все сразу покатилось. Одни проблемы, голову поднять некогда. Да я еще беременна. Ой, не знаю, как я еще два месяца прохожу. Ноги не держат. Устаю быстро. Врачи говорят, ребеночек слишком крупный для меня. И рожать боюсь. А пока я в больнице буду, как тут мама одна? Отец ведь за ней не присмотрит. На что жить все будем – тоже не знаю. Даже думать об этом не хочу. Хорошо, еще рыбак нам почти даром отдает то, что не смог продать. А так бы вообще с голоду померли. На мясо не всегда хватает. Мамин хлеб спасает. Клиентов совсем мало стало. Один раз приходят, но больше не возвращаются. Может, из-за еды – я совсем стала плохо готовить, из рук все валится. Да и не знаю я эту высокую кухню. Что сама ем, то и гостям предлагаю. Мама хорошо готовила, когда здорова была. Она тут главная повариха. А сейчас может газ включить, а спичку не зажжет. Или зажжет плиту и забудет зачем. А папа на аккордеоне играет, душу изматывает. Хотя он в молодости хорошо играл. Мама каждое утро встает и хлеб печет – руки помнят, привычка осталась. И когда она с тестом возится, то сразу нормальная становится, даже не скажешь, что больная. Как будто в тесто ее душевная болезнь уходит. И что я могу сделать? На все деньги нужны – ремонт сделать, дорогу расширить, а то совсем бурьяном заросла, вывеску повесить, щит у дороги поставить. А откуда такие деньги взять? Конечно, я понимаю, почему клиенты не возвращаются… Я бы тоже не вернулась в такое место.

– Я обязательно приду к вам еще, – пообещал Владимир.

– Спасибо, – серьезно ответила официантка. – Ну, вы ешьте, я пойду маме таблетки дам. Может, уснет.

Она ушла. Из кухни доносились тяжелые стоны и тихий успокаивающий голос. Все это заглушал звук аккордеона. Владимир не мог сказать мужчине, чтобы тот прекратил играть. Ему было неловко, особенно после откровений его дочери, которая наверняка рассказывала историю их семьи не раз и не два, объясняя посторонним людям, чем болеет мать. И делала это, не желая вызвать жалость, а просто так. Как знакомым, которые зашли в дом. Да, Владимир чувствовал себя именно неловко – то состояние, которое он никогда не мог для себя определить. Некомфортно, непривычно – это он понимал, но как можно чувствовать себя неловко? Даже слово такое – девичье, чересчур женское. Именно от Александры он часто слышал это «неловко» и, наконец, узнал, каково это.

Аппетит пропал, да и рыба остыла. Владимир ковырнул вилкой зажаристую кожицу и поморщился. Выдавил лимон и осторожно попробовал кусок. Рыба была переперчена, но недосолена. На столе стояла солонка, и Владимир без особой надежды потряс ею над рыбиной. Рыба стала соленой, горькой и кислой. Даже чтобы не расстраивать девушку, он не смог проглотить ни куска. Хотя как говорила в таких случаях бабушка, если тебе не нравится еда, значит, ты или недостаточно голоден, или уже сыт. И была права.

Владимир терпеливо ждал, когда из кухни появится официантка. Она, наконец, пришла, осторожно ступая, уже обеими руками держась за спину.

– Мне, к сожалению, пора, – сказал Владимир. – Можно счет?

Она с тоской посмотрела назад – ей предстоял обратный путь до кухни и кассового аппарата.

– Мне не нужен чек. Просто скажите, сколько я должен, – предложил Владимир.

Официантка назвала сумму, такую ничтожную, такую смешную, что ему стало опять неловко. Но она спокойно объяснила:

– Когда мама была здорова, она брала только плату за основное блюдо – рыбу или мясо. А салаты, хлеб – за счет заведения. Она считала, что неправильно брать с людей деньги за нарезанные помидоры или огурцы. Или хлеб. Нельзя же брать с людей деньги за хлеб. Вот я поддерживаю эту традицию.

– Но ведь вы нуждаетесь! – возмутился Владимир. – Сейчас все берут деньги за салат. Это отдельное блюдо. А салат у вас отличный. И за воду берут, и за хлеб тем более!

– Но рыба вам не понравилась, – улыбнулась она, – в дорогом ресторане вы бы вернули это блюдо, а повара бы уволили в тот же день.

– Просто у меня на рыбу аллергия. И я наелся салатом. Вот, возьмите, – он положил на стол купюру.

– Это много.

– Считайте, что это – чаевые. Вы меня прекрасно обслужили.

– Спасибо. Я возьму. Знаю, что не должна, мама бы не одобрила, но я возьму. – Женщина как будто уговаривала сама себя.

– Еще раз спасибо. Пусть у вас все будет хорошо, – искренне пожелал Владимир.

Он уходил так же, как пришел, – пробираясь по тропинке, потом по берегу моря, и, наконец, добрался до поляны своего комплекса, где все было накрыто к ужину и обнаружилось неожиданно много народу.

– Мама встала к плите! – его едва не сшиб с ног пробегавший Константин. – Она приготовила свое фирменное рагу!

– И я должен сказать, что обожаю рагу, – тут же понял намек Владимир.

Константин поднял вверх большой палец. Владимиру совсем не хотелось есть, а вот выпить он бы не отказался – во рту остался горький привкус рыбы. К своему облегчению, он увидел, что Соня сидит за столом в компании Давида и разодетой женщины, считавшейся хозяйкой. На Соне были новые бусы, по всей видимости, только что приобретенные из неиссякаемых запасов хозяйки. Она опять поразила Владимира внешним видом – не изменила своему стилю «всего слишком». Укладка сверкала лаком и стояла колом, если так можно сказать о волосах. Макияж немного поплыл. Запах парфюма легко забивал запах специй. Давид сидел немного с краю, через стул от женщин, как бы деликатно отстраняясь от дамских разговоров. За угловым столом с новыми гостями сидел странный мужчина, на этот раз с головоломкой в руках. На нем были другие шорты и другая футболка, которые по качеству не уступали тем, что он носил накануне, – такие же вылинявшие и застиранные до дыр. Нынче он и вовсе ходил в одном шлепанце, что его совершенно не смущало, и предлагал новым гостям разгадать головоломку – соединенные между собой железные скобы. Гости пытались крутить скобы то так, то эдак, но ничего не выходило. Мужчина был счастлив. Секрет фокуса оказался прост – нужно просто дернуть посильнее. Гости удивились, что головоломка требовала применения не логики, а силы, но за старания им предложили приз: маленькую бутылку оливкового масла, шоколадку, колокольчик, мешочек с благовониями. Гости радовались неожиданному развлечению и пустяковому, но приятному подарку и в хорошем настроении ждали фирменного рагу.

За одним из столов Владимир увидел старика с палкой, который вместе с ним сидел в кафе у моря. Это казалось совершенно неправдоподобным – старик не мог добраться из одного места в другое так быстро. Хотя за разговором с беременной девушкой Владимир упустил его из вида и не заметил, в какой момент он ушел. Но даже если бы старик ушел раньше, Владимир наверняка догнал бы его по дороге.

Он налил себе вина, которое стояло на столе, перелитое из бутылки в графин; вино оказалось, конечно, лучше, чем то, что подали в кафе, но сейчас ему не было никакого дела до качества напитка. Владимир пытался понять, как мог старик, не выпускавший палку из рук, оказаться здесь. Хранитель сидел в той же позе, что и в кафе, опершись подбородком о палку, смотрел вперед и никого не видел. Перед ним уже стояла тарелка с рагу – первая порция. Почему его кормили первым, игнорируя гостей? Кем был этот старик?

Пока Владимир думал, что, вернувшись в Москву, сразу же купит легкое успокоительное, Соня переключилась с разговора о бусах на другую тему. Повод нашелся тут же, под рукой, точнее, перед глазами. Константин играл с маленьким мальчиком, который днем катался с горки на детской площадке.

– Какой милый мальчик, – сказала Соня хозяйке.

– Да, – ответила та, но тут же встала и пошла раскладывать на столе товары для продажи.

Константин отвлекся от мальчика и побежал на кухню – его звала Ирэна. На столах появились порции с рагу. Владимир не стал говорить Соне, что уже ел салат в кафе, чтобы не вызвать лишних вопросов, поэтому покорно принял тарелку. Рагу было вкусным. Да что говорить, просто отличным. Так готовила бабушка Владимира – единственная женщина, которую он любил, и единственная женщина, которая любила его. Рагу было таким же простым, как салат, как хлеб, как дешевое вино. Горячим, с грубо порезанной картошкой, на которую не осталось сил, местами пережаренное, местами сыроватое, так что можно было отличить, какая часть блюда перележала на середине сковороды, на самом жару, а какая – по бокам. Владимир, распробовав, ел с удовольствием, а вот Соня ковырнула вилкой и отодвинула тарелку.