Соня и Александра - Маша Трауб

– Ты же говорила, что должна работать, а не быть домохозяйкой…

– Я говорила так, чтобы тебе понравиться!

– Какая теперь разница?

– Такая! Я верила, что ты не такой, каким хочешь казаться. Что в тебе есть и сострадание, и нежность. Мне казалось, что ты хотя бы не будешь меня унижать. Что мы будем жить пусть и без особой любви, но спокойно. Я думала, что ты меня уважаешь. Тебе известно такое слово? За то, что просто рядом. Я – живая! Ты слышишь?

– Тебя не только я слышу, но и соседи, – буркнул Владимир.

Настроение у него окончательно испортилось. Соня прижала его к стенке. Он был вынужден признать, что она права.

Соня расплакалась. Владимир поднялся в спальню, открыл ставни и вышел на крошечный балкончик, где даже стулу не нашлось места. Там, на стене, сидела ящерка, возможно, вчерашняя. Она не двигалась, считая себя частью стены. Он не знал, что делать дальше. Еще несколько часов назад он хотел добраться до дома и позвонить Александре. Сейчас необходимость отпала. Владимиру казалось, что это будет предательством. Не может он так поступить с Соней. Но как жить, оставаясь с ней, он тоже не знал, не представлял. Он не сможет забыть ее слова, сказанные в угаре ссоры. Обидные слова, как обычно, засядут в голове, и он будет обмусоливать их то так, то эдак.

Владимир очень любил быть дома – находиться в четырех стенах. Он вообще не понимал людей, которым непременно нужно всегда пребывать в движении – ехать, бежать, смотреть, звонить. Он мог целый день пролежать на диване, листая книгу. Или перебирать семейный архив – поздравительные открытки неведомых ему тетушек, фотографии незнакомых ему детей, коротенькие записки бабушки со списком дел на день. Владимир все собирался придать архиву хоть какой-то вид, систематизировать, разобрать фотографии, выбросить ненужные, но просто перекладывал бумаги из одной кучи в другую. Ему было хорошо – одному, в тишине, без звонков, без друзей, без чужих проблем. Но сейчас он задыхался в совсем не душной, прохладной спальне. Хотя все было именно так, как он любил – тихо, очень тихо. Он всегда просил Соню сделать потише звук телевизора – она обижалась. Сам он мог смотреть телевизор и вовсе без звука, на единице. Соня же не понимала, зачем делать тихо, когда можно сделать громко.

Владимир спустился вниз. Соня дремала на диване. Или сделала вид, что дремлет. Он вышел, осторожно прикрыв дверь, тоже сделал вид, что не хочет ее будить.

В гостинице появились новые гости, которыми занималась Надя, – душ на пляже, видимо, опять сломался. Надя озабоченно кивала. Гладильная доска переместилась на новое место – на террасу с видом на море. На крошечном огородике над грядками с помидорами колдовал Дмитрий. Он не без удивления рассматривал шланг, тот даже не брызгал, а плевался водой. Повар Макс сидел за столом и перебирал траву, которую складывал в два пластмассовых тазика. Он что-то напевал и даже не поднимал головы. Все были заняты своими делами.

Владимир спустился к пляжу – там, спрятавшись за скалой, лежала Ирэна. Рядом с ней сидела хозяйка гостиницы. Ирэна прикрыла лицо шляпой, а хозяйка, замотанная в причудливое парео, что-то возбужденно рассказывала.

Владимир пошел дальше по пляжу, рассчитывая пройти столько, сколько возможно. Но уже совсем скоро песок сменился камнями – скользкими, поросшими водорослями. Он разглядел крошечную тропинку, ведущую наверх, к дороге, и поднялся. Прошел еще немного, удивился, что тропинка ведет вниз, опять к морю, и вышел к кафе, точнее, забегаловке на несколько столиков, стоявших у самой кромки, на камнях. Увидеть кафе с дороги было невозможно, а тропинка, уходя за дверь, петляла уже в кустах за домом.

Он сел за один из столиков, грязных, покрытых одноразовыми бумажными салфетками, не единожды использованными, и поразился тому, что вода буквально подкатывает к ногам, застывая в полуметре, чтобы не смыть столы и стулья. Вид из-за столика открывался потрясающий – на гору, на крошечную рощицу. Было шумно – волны плескались справа и слева, оберегая сам дом и кафешку. И под этот шум Владимир готов был сидеть, пока не выгонят.

Кроме него, посетителей не было, что ему показалось тоже странным – такой вид, такое уникальное расположение и, судя по обстановке, настоящая домашняя еда. Меню также не подвело – написанное аккуратным детским почерком с рисунками, которые тоже выполнил ребенок. Собственно еда была простая: мясо (напротив детская рука нарисовала корову с тремя ногами), рыба (рыба была похожа на рыбу, правда, она улыбалась), домашнее вино (неизвестный художник изобразил бутылку, какую изображают на уроках живописи – с попыткой положить тени), пирог (тут оформитель не сдержался и нарисовал торт со свечками).

Владимир осмотрелся. Когда-то кафе процветало; во всяком случае, интерьер создавался не на скорую руку, а вдумчиво, профессиональным дизайнером. К потолку с разномастными балками – деревянными, необработанными, состаренными не искусственно, а временем – были подвешены затейливые украшения в виде рыб, бусин, керамических плиток. Ставни на окнах, добротные, расписанные цветами, давно требовали лака и краски. Но цветы были выписаны мастерски. И краски подобраны со вкусом. Да и сами ставни с вырезанными сердечками, птичками производили впечатление произведения искусства.

Рядом с кафе, чуть правее, разместилась собственная стоянка для машин, где торчал один-единственный велосипед. И не было бы в этом ничего удивительного, если бы не то, что парковка разместилась на пирсе, уходящем в море. И велосипед гордо стоял посередине, но с наклоном, как и положено, следуя парковочной разметке. К немалому изумлению, Владимир увидел и кнехты, и понтон, свидетельствовавшие, что кафе могло принять и гостей с яхт и лодок. Владимир поразился роскоши и шику, от которых сейчас остались лишь воспоминания.

Он задумался, как на пирсе парковались машины – три или четыре. Как они выезжали, каждую секунду рискуя свалиться в воду или, не соблюдя дистанцию, сбросить с пирса другую машину. Сам он не любил водить в незнакомых местах, не получал никакого удовольствия, и от необходимости общаться с другими участниками дорожного движения испытывал только дикую усталость. Но здесь он хотел бы оказаться на машине, хотя бы ради того, чтобы припарковаться посреди воды.

В кафе было по-прежнему тихо, не считая безумолчного гудения моря и успокаивающего плеска волн. Владимир встал и пошел на пирс, где немедленно оглох от обрушившегося на него крика. Там оказалось прибежище чаек. Они кружили над камнями, стараясь перекричать шум моря. Внизу, около подножия волнореза, на самых камнях, люди устроили мусорку – сваливали остатки рыбы, хлеба. Чайки хватали еду, обмениваясь истошными «ай, ай, ай, ай!», будто жалуясь на судьбу, и уходили на новый круг.

Владимир вернулся в кафе и снова сел за столик. Но теперь он был уже не один. За дальним столом устроился старик с палочкой, тот самый, за которым Владимир следил. И тут же из кухни вышла молодая женщина, беременная, на приличном сроке. Она несла лепешки, рыбу, вино… Молча поставила все перед стариком и ушла на кухню.

Владимир хотел ее позвать, раздражаясь по столичной привычке – где это видано, чтобы официантки, пусть и беременные, игнорировали клиентов, которых и так немного? Из двери, которая вела и на кухню, и, судя по всему, в жилые помещения, вышел еще один мужчина, с аккордеоном и трубкой в зубах. Он сел за столик у стены и поставил аккордеон рядом с собой.

Наконец, снова появилась беременная официантка и нехотя направилась к Владимиру. Следом за ней по пятам шла женщина лет пятидесяти. Владимир не был врачом, но ему показалось, что женщина больна. С ней явно что-то было не так – она улыбалась, как улыбаются дети, и цеплялась рукой за блузку беременной девушки, словно могла потеряться. Оказавшись рядом с Владимиром, женщина засмеялась и прикрыла ладонью рот, застеснявшись собственного смеха. Потом протянула руку и дотронулась до него, погладила его часы и втянула носом воздух, чтобы почувствовать посетителя.

Владимир сидел, боясь даже пошевелиться. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким незащищенным, будто голым. Ему было страшно оттолкнуть руку женщины, страшно произнести хоть слово. Поэтому он умоляюще смотрел на беременную, производившую впечатление нормальной. Но она терпеливо ждала, когда женщина потрогает Владимира за волосы, погладит его по щеке и снова спрячется у нее за спиной. Женщина подергала за блузку официантку, и та, вздохнув, кивнула: мол, да, я тебя поняла.

– Это меню мама нарисовала, – сказала официантка, и женщина, счастливо смеясь, снова прикрыла рот ладонью.

– Очень красиво, – выдавил из себя Владимир.

Он очень хотел уйти, но не мог. Ноги стали ватные, голова гудела, как будто он выпил молодого дешевого вина, которое быстро ударяет в голову и подкашивает на месте.

– Что вы будете? – спросила официантка, невольно облокотившись рукой о спинку стула.