Белый шаман - Дмитрий Лифановский

Сердце тревожно забилось. А вдруг не поверил мне батюшка и служка сейчас до полицейского участка бежит. А меня просто задержать пытаются до их прибытия. Может зря я так раскрылся? С чего нашло-то? Поговорил со мной по душам первый встречный, и я раскис! Но назад уже не отыграешь. Да и бежать, только подозрения лишние наводить. Ладно, будь, что будет! В крайнем случае, своими способностями воспользуюсь и уйду обратно в тайгу. Тюйкулы не выдадут.

Но тяжелые мысли не уходили, крутясь в голове. Пока шел за переваливающейся на больных ногах Олимпиадой. Пожалел бабку, не удержался, подправил чуть-чуть ей здоровье. Не сильно, чтобы не поняла, что я тут виноват. Просто боль снял да энергию свою прогнал по венам. Она даже вздохнула после этого с облегчением, перекрестившись. Никуда не делись эти мысли, и когда Олимпиада пристроила меня в небольшом домике при храме на железную койку, застеленную соломенным матрасом и чистейшим постельным бельем. Так и лежал я, лупая глазами в темноте в беленную мелом стену и ожидая явления местных полицейских или жандармов. Но сон все-таки оказался сильней тревог и переживаний.

Отец Федор, в миру Василий Иванович Бирюков старого дворянского рода Бирюковых жалованных гербом еще при Софьи Алексеевне, тяжело поднялся с жесткого неудобного стула и потянулся, разминая затекшую больную спину. Старость брала свое. Еще два года и разменяет седьмой десяток. Если разменяет. Здоровье в последнее время становилось все хуже и хуже. Да и старая рана все чаще давала о себе знать. Смерти он не страшился. Просто пока ему было рано. Столько дел, столько забот и хлопот навалилось в последнее время.

Жизнь его прошла насыщенно и интересно. Юным корнетом участвовал в Крымской войне, был ранен, к воинской службе после этого оказался не пригоден. Разочарованный крушением всех мечтаний и надежд, связанных с военной карьерой, Василий поступает в Тобольскую духовную семинарию. Где и знакомится с нынешним епископом Томским Макарием, тогда еще вечно голодным, но пылающим фанатичной верой семинаристом Мишкой. Так и пошли они по жизни вместе, неся свет православия сибирским народам и искореняя раскольничью ересь.

Макарий долго жил среди алтайцев, изучая язык и обычаи этого народа и неся им свет Православия, а Федор с той же целью ушел в тайгу к остякам-самоедам. Они так решили, посчитав правильным разделиться. Тяжело было поначалу непривычному к дикой лесной жизни изнеженному дворянину, но вера и присущее всем Бирюковым упрямство дали силы не свернуть с выбранного пути. А сколько тяжелых словесных, да и не только словесных битв было у него с самоедскими дикими необузданными совершенно безумными шаманами. Он боролся с ними за каждую грешную наивную остяцкую душу.

Каково же было его удивление, когда одного из этих богомерзких шаманов он увидел у себя в храме, неуверенно крестящимся на святые лики. Еще больше протоирей удивился, поняв, что перед ним не высохший от дурманящих настоев дикарь-самоед, а молодой парень вполне европейского вида, говорящий по-русски хоть и с акцентом, но правильно и образно, что предполагало какое-никакое образование. Потому и заинтересовался он молодым человеком. Пригласил к себе для разговора. И ни капли не пожалел.

Страшную, трагичную и кровавую историю поведал ему Дмитрий. Часть этой истории отец Федор уже слышал от своих прихожан — казаков.Правда, протоиерей чувствовал, что парень чего-то не договаривает. Но то было его право. Он пришел не на исповедь. Вообще, в том, что такой далекий от Бога человек, как Дмитрий, первым делом оказавшись в местах цивилизованных, пришел в храм, отец Федор увидел проведение Господне и испытание. Бог поручал ему этого молодого человека испытавшего столько боли и горя в столь юном возрасте, ведь на вид ему не больше, а то и меньше двадцати пяти. Если бы не тусклый взгляд старика, иногда вспыхивающий лютой ненавистью и жутким, словно бездна преисподней безумием. Протоирей перекрестился и покачал головой. И при всем при этом в парне не чувствовалось зло. Скорее беспросветное отчаянье. А еще это золото! Неужели прощальный дар, в надежде смягчить Божий гнев за грех самоубийства⁈ Нет, он такого не допустит! Потому и отправил Дмитрия ночевать в гостевой домик при храме и велел прислужникам приглядывать за ним.

А драгоценностей, что молодой человек небрежным жестом, будто какой-то мусор вывалил на стол, хватит на строительство еще одного храма. Только вот не продать их в губернии, это в столицу надо или в Москву. Надо с Его Преосвященством Макарием посоветоваться. А значит надо ехать в Томск. Сильно богатый дар преподнесен храму, чтобы обычный протоиерей им распоряжался. Да еще и не простой. Наследство значит. Врет? Нет, не врет! Или Дмитрий очень искусный лжец. Отец Федор очень тонко научился чувствовать любую фальшь. Слишком долгую и насыщенную жизнь он прожил. Но если наследство… Священник подошел к столу и взял в руки перстень, которому Дмитрий не дал укатиться под стол. Остановив ногой, как медную копейку. Подойдя к свечам, он еще раз вгляделся в герб на печатке. Будь он простым священником, наверное, это прошло бы мимо его внимания. Но он из старого дворянского рода и образование получил соответствующее.

Получается, не угас род? А ведь, такое вполне возможно! Очень даже возможно! Последний, официально признанный представитель рода характер имел буйный, необузданный, жизнь вел грешную, разгульную. Мог оставить после себя наследников. И спрятать их мог, от интриг, козней и гнева врагов, коих у графа было великое множество. Очень не сдержан был и высокомерен. Уж кому, как не Бирюквым знать об этом, все-таки родня, хоть и очень дальняя. Но чтобы потомок появился спустя сто пятьдесят лет после официального пресечения линии⁈ Ерунда какая-то! Но ведь вот он, фамильный перстень с гербом и графской короной! Только получается, парень не хочет иметь ничего общего с родом? Кто же ты — Дмитрий Никитич Уколов? Или не Уколов? А ведь ты ни словом не обмолвился о детстве, юности, где родился, рос, воспитывался. Придется приглядеть за тобой.

Протоирей подошел к столу и позвонил в стоящий на нем колокольчик. Буквально через несколько секунд в кабинет сунулась кудлатая голова церковного служки.

— Митрофан, Лукьяна позови мне, быстро.

— Так ушел он уже, Ваше Высокопреподобие, — звонко и бодро, будто и не спал только что, доложил служка.

— Сбегай. Скажи, срочно нужен. И на пристань забеги, узнай, чей пароход завтра в Томск пойдет. Потом зайдешь к хозяину, скажешь, чтобы меня дождались, после заутреней в Томск