Трое из навигацкой школы - Нина Соротокина

Развешенные по стенам ружья заржавели, и пыль опушила их серым налетом, картины так потемнели, что при самом изощренном воображении невозможно было понять, что на них изображено. Огромный стол словно осел, и казалось, что его пузатые, как бутылки, ноги, раздулись не по измышлению скульптора, а от водяной болезни, и тяжелая столешница вот-вот прихлопнет их.

Устинья Тихоновна украсила стол лучшей скатертью голландского полотна, спрятав подтеки и налеты плесени под огромными блюдами и ярко начищенной медной посудой.

Шевалье де Брильи пододвинул к себе тарелку, понюхал, поморщился.

— Зайца умеют готовить только в Париже, — сказал он мрачно и приступил к трапезе. — К нему необходимы шампиньоны. Самое главное в любом блюде — соус. Ты знаешь, звезда моя, соус «борделез» или «бернез» с белым вином?

— Сережа, зачем ты привез меня сюда? — требовательным и строгим голосом спросила Анастасия. — Какого человека ты ждешь?

— В России я отвык от приличных вин. Забыл, что есть приличная еда. Холодная спаржа под соусом из шампиньонов… О, как это вкусно! Туда кладут мускатный орех…

Шевалье старался не смотреть в сторону Анастасии, но всей кожей чувствовал ее прямой, надменный и даже презрительный, боже, как это бесит, взгляд.

— Но главное — соус и вино… — продолжал он как бы про себя. — Маркиз Шетарди привез в Россию сто тысяч бутылок тонких французских вин. Правда, половина разбилась в дороге. Вся Москва, весь Петербург собирались у него отведать эти вина. Но соус не привезешь из Парижа.

— Сережа, не зли меня. Кого ты ждешь?

— Ну хорошо. Я скажу. Хотя это не для прелестных ушек. Это мужские дела.

— Ты будешь говорить? — крикнула Анастасия звонко, и дула ружей, как трубы органа, отозвались гулким эхом.

— Я жду выездной паспорт, — сказал де Брильи после долгого молчания.

— Ты иностранец. Зачем тебе паспорт? — изумилась Анастасия.

— Кто поймет ваши варварские обычаи? Ни один человек не может выехать за пределы России без бумаги за подписью вице-канцлера Бестужева. Таков его личный приказ.

— На меня тоже паспорт привезут? — спросила с усмешкой Анастасия.

— Нет, звезда моя. Лесток не знает, что ты поехала со мной, — шевалье словно и не почувствовал иронии.

— Если паспорт подписывает Бестужев, почему его должен привезти человек Лестока?

— Шетарди, звезда моя…

— И Шетарди участвует в этой кампании с паспортом? Его же нет в России.

— Но именно Шетарди вызвал меня во Францию.

— Зачем?

— О-ля-ля! Звезда моя, это уже дела политические. Анастасия устало потерла виски и встала из-за стола, не притронувшись к еде. «Политические… Стоило бежать от русских политических дел, чтобы ввязаться во французские, — размышляла она, прохаживаясь по комнате. — Что-то он хитрит, мой католик». Она села в кресло у камина. Пружины скрипнули по-старушечьи, кожа, когда-то красная, эластичная, а теперь бурая и растрескавшаяся, как пятка крестьянки, царапнула голый локоток.

— Ты ничего не ешь, звезда моя. Когда мы приедем в Париж, я велю повару приготовить «кок о вен». Это очень вкусно. Туда добавляют три-четыре столбика тимьяна, и он дает особый, ни с чем не сравнимый аромат. До Парижа придется голодать. В России нечего есть.

— Так уж и нечего. — Анастасия смотрела куда-то сквозь де Брильи, словно он был прозрачным и неинтересным для нее предметом, а то, что находилось сзади него, стоило рассмотреть повнимательнее. Француз почувствовал, как в нем вспенивается раздражение.

— Русским только бы набить живот, — сказал он назидательно, пытаясь за менторской интонацией скрыть свое негодование. — Зачем тонкое вино, когда есть водка? А что ест русский крестьянин. Этот ужасный черный хлеб, капуста, каша, масло из конопли! Да и этого у него нет вдосталь.

— Вот уж не знала, что тебя так занимает русский крестьянин. Что до французов, то мне говорили, что их любимое блюдо — луковый суп. Долго-долго кипятят в котле одну луковицу, а потом заправляют кусочком сыра. Очень сытно… А на сладкое — каштаны. Может, это и вкусно, я не пробовала. И перестань, наконец, Россию ругать. И так тошно…

Обида, прозвучавшая в словах Анастасии, вернула де Брильи спокойное расположение духа. Он вытер рот, сложил салфетку и удобно откинулся на спинку стула.

— Вы, русские, очень обидчивы. Я заметил, что сами себя вы ругаете, как ни одна нация в мире, а стоит открыть рот немцу или французу, как вы сразу лезете в драку. Я не ругаю Россию. Я ее не понимаю. Видимо, сам климат, эта бескрайняя равнина, бесплодная почва, полное отсутствие гор, эти ужасные елки…

— Все в кучу, — прошептала Анастасия.

— … создают особый характер: покорный, ленивый, примитивный. Единственно, на что русские способны, это на подражание. Вообрази, в Москве у меня поломался замок от дорожного саквояжа, и русский оружейник взялся сделать подобный. Старый замок был сделан в Париже и сделан с изъяном — трудно вставлялся ключик. Казалось, делаешь новый замок — убери изъян, тем более, что это просто. Так нет, звезда моя, — голос француза звучал торжествующе, — оружейник сделал замок — копию с тем же изъяном. У русских нет гениев. Есть один талант — подражать!

Анастасия слушала внимательно, улыбалась и покачивала ногой в такт словам шевалье. Если тот замолкал на мгновение, чтобы глотнуть вина, башмачок замирал, но стоило французу продолжить рассказ, как он опять начинал маятником отсчитывать время.

— А баня? Разве в состоянии цивилизованный человек понять, что такое русская баня? Когда я увидел зимой голых мужчин и женщин, которые барахтались в снегу, я решил, что мне изменило зрение, что я сошел с ума. «Кто эти люди? — спросил я своего спутника. — Самоубийцы?» — «Успокойтесь, — ответил он мне. — Это баня». Рубленый дом, откуда валит дым, а в нем в чаду и угаре русские занимаются вакханалией, развратом! И такие бани, говорят, есть в каждом доме, даже в приличном. Впрочем, это не для девичьих ушек. Прости, звезда моя…

— Сережа, ты говоришь чушь. В банях моются.

— Цивилизованный человек моется другим способом. Мне рассказывали, что русские ходят в баню дважды в неделю, а то и чаще. Тех, кто не соблюдает э… э… — в лице шевалье появилось этакое легкое, интимное выражение, — их обычаев, они секут розгами, здесь же в бане. Розги, благо, всегда под рукой, их вымачивают в кипятке…

— Калистрат, — позвала негромко Анастасия. Сторож явился сразу, словно стоял под дверью и ждал, что его позовут: — Истопи завтра баню с утра. Да пожарче. Мыться будем.

Шевалье несмело покосился на Анастасию. То холодна, как русалка, то вот… баня. Что ж, он честный человек, но этому он не будет противиться.