Трое из навигацкой школы - Нина Соротокина

— Толкать будете, барин. Лошади отдохнули, впятером небось выдюжат.

Ямщик подал знак, лошади и люди дружно навалились и «выдюжили», коляска выбралась из топи.

— Боже, на кого мы похожи! Наплевать, почистимся утром. Прошу вас! — Молодой человек любезно распахнул перед Сашей дверцу коляски.

Они уютно расположились на сиденье, открыли бутылку вина.

— С кем имею честь? — галантно спросил незнакомец.

— Курсант навигацкой школы Белов.

— Чрезвычайно рад. Граф Комаров к вашим услугам. Куда путь держите?

— В Петербург.

— Не откажите в любезности воспользоваться моей коляской. Наш путь частично совпадает, хотя я еду гораздо дальше.

Утром на постоялом дворе Белов с трудом узнал в холеном щеголе того простого и веселого малого, с которым ночью они вытаскивали из грязи коляску. Комаров был разодет, накрахмален, напомажен. Атласный вышитый камзол с подкладными плечами скрывал полноту, обозначал талию. Граф поминутно охорашивался и трогал мизинцем крупную, овальной формы мушку, словно опасался, что она улетит.

Это был тип придворного франта, которых позднее окрестили «петиметрами». Они были воспитаны на французский манер, и все отечественное подвергалось их насмешке и осуждению. Заботы, помыслы, таланты этих великосветских кавалеров были посвящены, с точки зрения нормального человека, сущим пустякам: чтобы штаны сидели по фигуре, чтоб в этих штанах лежала табакерка самого модного фасону, чтоб эту табакерку уметь изящно открыть и с томной улыбкой похвастать перед такими же петиметрами. Саша презирал таких людей, но втайне завидовал их светскости и удачливости.

Показная томность, однако, не сделала Комарова менее разговорчивым, только слова он стал произносить с растяжкой и круглил губы, словно дул в невидимую дудку.

— Не желаете ли вина? — говорил он за завтраком. — Это не наша русская дрянь. Это великолепное французское вино. Пенится, как морской прибой. А вкус!.. Так на чем я остановился? Ах, да… Я не люблю Лондон. Я люблю Париж. В Париже всякий день праздник и все поют…

— Да? — поддерживал Саша светский разговор.

— А в Лондоне все ходят в глубоком молчании. И еще туман. Там всюду жгут уголь и топят камины. Белье к вечеру становится черным от сажи. Как там ходить прилично одетым?.. Так на чем я остановился? — продолжал он, когда коляска затряслась по ухабам. — Ах, да… Лондон. Я нигде не видел таких дорог, как в Англии. Засыпаны хрущом, укатаны катками, знаете ли… И чудесные портшезы — двухме-естные коляски. — Он легко икал после сытного завтрака. — Их можно получить за весьма умеренную пла-ату. Запад есть запад… Вчерашняя история могла случиться со мной только в России. Ди-ик-ая страна! Если бы человек мог сам выбирать, где ему родиться!

За обедом Комаров продолжал:

— … вообразите, на подъезде к Лондону надобно в руке держать четыре гинеи, потому что неминуемо разбойники начнут стучать тебе в стекло пистолетом. Это у них вроде пошлины, и все к ней привыкли. Ха-ха-ха! Мне рассказывали, что воры в Лондоне имеют свой клуб. По виду они вполне приличные люди. Правительство знает всех по имени, но не может арестовать — нет улик. Улики — вот безделица! Зачем улики, если точно знаешь, что он вор? И представьте себе наших разбойников и их клуб где-нибудь у Никитских ворот… Нелепость! Они все беглые. Их надо хватать и сечь батожьем. Без всяких улик!

И так далее и в том же духе.

Белов был попутчиком графа три дня и все три дня находился на полном его содержании. Саша не угрызался совестью и не страдал от унижения, решив, что честно заработал себе пансион, пребывая бессменным слушателем Комарова даже в ночные часы.

— Друг мой, — обратился граф к Белову при расставании. — Вы очень скрасили мое путешествие. Вы были великолепным собеседником, проявили тонкость в обращении и незаурядный ум. Молю судьбу, чтобы по возвращении моем в Россию дороги наши опять пересеклись и я смог бы отплатить вам за ту услугу, которую вы мне оказали.

— Помилуйте, граф. О какой услуге вы говорите?

— Вы помогли мне найти коляску. И еще… Я еду в Лондон и везу подарки английским министрам. В ящике под сиденьем лежат соболя, прекрасные солитеры, коллекция золотых медалей и прочие безделицы, а вы добровольно взялись разделить со мной заботу по охране груза.

— Я и не знал об этом!

— Вам и не надо было это знать. Со следующей версты меня будут сопровождать драгуны. Из Москвы я ехал один, чтобы не привлекать излишнего внимания к моей коляске. Молю судьбу, — Комаров потрогал мушку, — чтобы по возвращении моем из Лондона…

— Милостивый государь, — перебил его Саша, прижимая руки к груди, — если ваши слова не простая учтивость, то я возьму на себя смелость просить вас об одолжении сейчас. Вы влиятельный человек при дворе, и случайная встреча с вами для курсанта навигацкой школы не только чрезвычайно лестна. Она может сыграть столь значительную роль в его судьбе, что я не могу подчиниться природной скромности и не испросить вашего участия…

Комаров досадливо поморщился, явно усомнившись в том, что Белов тонок в обращении и обладает незаурядным умом. Но в выражении Сашиного лица было столько простодушия и почтения, что граф рассмеялся и воскликнул:

— Замечательно, что я уже сейчас могу быть полезен вам. Чем же?

— Я мечтаю попасть в гвардию. Мне нужно рекомендательное письмо.

— Моя рекомендация вряд ли будет иметь вес… Но мой опекун очень влиятельный человек при дворе и любит меня без памяти. Я напишу ему, что вы спасли мне жизнь. Или честь? Что лучше?

Саша пожал плечами.

— Напишем и то и другое. Правда, уже год, как я не видел моего опекуна. Надеюсь, что он в Петербурге.

— Счастливой дороги, граф!

Рекомендательное письмо было написано на плохой бумаге, небрежным почерком, зато граф не поскупился на цветистые и лестные для Белова эпитеты. Однако в спешке или по забывчивости Комаров нигде не упомянул имени Белова, и носитель всех добродетелей именовался как «податель сего». «Прими сего человека, дядюшка, — писал граф, — он сможет рассказать тебе о чрезвычайно интересных событиях».

— Расскажу, — прошептал Саша. — Даже больше, чем знаю. Письмо было адресовано графу Федору Львовичу Путятину. Саша полистал отцовскую книгу: «Их сиятельство граф Путятин Федор. Жительство имеет на углу Невской перспективы и Конюшенной улицы, напротив лютеранского собора. Человек строгий до чрезвычайности, но правдолюбив и честен».

7

На крутом берегу озера стоит окруженный вековыми елями двухэтажный особняк необычайной для русского глаза архитектуры. Был он срублен лет пятнадцать назад для охотничьих нужд багрянородного отрока — молодого царя Петра II. Место вокруг глухое, болотистое, множество дичи, лосей и кабанов, но мальчик-царь так и не успел удовлетворить здесь охотничьего азарта, потому что внезапно умер от болезни, в которой распознали оспу.