Колодец с живой водой - Чарльз Мартин

Вернувшись в отель, я попытался расспросить молодого парня за стойкой, благо тот довольно сносно говорил по-английски. Он, однако, не сообщил мне ничего такого, что могло бы меня заинтересовать. О появлении в городе новой шумной компании серферов-гринго парень не слышал, но смог указать район, где, по его словам, сосредоточилась ночная жизнь города.

– Это недалеко, – сказал он. – Кварталов пять во-он в ту сторону…

Свой мотоцикл я оставил на гостиничной стоянке – небольшой огороженной площадке, где тесно, бампер к бамперу, стояли машины постояльцев. Чтобы извлечь мой КТМ из дальнего угла, парню пришлось бы передвинуть как минимум пять автомобилей. Когда я увидел, что мотоцикл мне придется ждать довольно долго, то махнул рукой и сказал, что пройдусь пешком.

Увы, до места, указанного мне гостиничным клерком, я так и не добрался. Не успел я пройти и трех кварталов, как меня основательно скрутило. Сначала к горлу подкатила тошнота, которая без всякого предупреждения перешла в рвоту. Изо рта хлынуло, как из огнетушителя – я едва успел наклониться пониже. Приступы с небольшими перерывами накатывали несколько раз, пока мой желудок окончательно не опустел. От слабости я опустился на колени прямо на тротуар, и тут у меня скрутило живот. Даже будь я у себя дома, я бы вряд ли успел добежать до туалета: у меня буквально «вышибло дно». Кишечник пронзила резкая боль, а реактивная струя, вырвавшаяся из моей кормовой части, была такой сильной и стремительной, что могла бы, наверное, зашвырнуть меня на Луну и еще дальше.

Контролировать себя я был не в силах. Рвота сменялась поносом и наоборот. Не знаю, сколько это продолжалось – полчаса, час или дольше. Стоя на коленях в луже собственных нечистот, я слабо шевелился, балансируя на грани потери сознания. Несколько раз мимо проходили какие-то люди, но все они обходили меня как можно дальше, брезгливо зажимая носы и что-то негромко бормоча.

Я боролся, сколько хватало сил, но в конце концов не выдержал и рухнул на землю у стены. Из меня по-прежнему хлестало, как из прохудившейся канализационной трубы, и я не мог ничего с этим поделать. С каждой минутой я все больше слабел, голова кружилась, а глаза застилал туман. Наконец я потерял сознание.

Очнулся я от того, что какой-то человек с метлой в руках ткнул меня своим орудием труда и сказал что-то по-испански. Я понятия не имел, что именно, но, судя по интонации, это вряд ли был комплимент моему образцовому поведению. Подталкиваемый метлой ретивого дворника, я кое-как прополз на четвереньках целый квартал, а потом снова рухнул на землю возле какого-то старого и грязного дома. Бред и явь продолжали сменять друг друга в моем воспаленном, ослабленном болезнью мозгу. Была, должно быть, уже глубокая ночь, когда я почувствовал, как чья-то рука обшаривает мои карманы и снимает с запястья часы. Я попытался схватить эту руку, но удержать не смог и вновь провалился в забытье.

Солнечные лучи пробились сквозь мои опущенные веки и согрели воздух, сделав окружавший меня словно кокон отвратительный запах совершенно непереносимым. Увы, поделать я ничего не мог: за ночь я настолько ослабел, что не мог даже пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы встать на ноги. Всех моих сил хватило только на то, чтобы открыть глаза. Режущая боль в животе не унималась, она продолжала терзать мои внутренности, не отпуская ни на минуту, и я испытывал облегчение, только когда в очередной раз проваливался в беспамятство. Мимо проходили люди, возможно, они даже что-то говорили мне или друг другу, но их голоса сливались в невнятный шум, в котором я не мог разобрать ни слова. Я, впрочем, и не старался особенно прислушиваться – мне было все равно.

Единственное, о чем я мог думать, это о том, что самому себе я помочь не в состоянии, а это означало, что я, скорее всего, умру.

Потом я в очередной раз отключился и пришел в себя только от гула церковных колоколов, которые звонили, казалось, над самой моей головой. Я с трудом разлепил веки и, хотя перед глазами все расплывалось, сумел разглядеть две склонившиеся надо мной человеческие фигуры: одна побольше, другая поменьше. Я машинально потянулся к ним, фигуры отпрянули, и я услышал несколько слов, произнесенных по-испански высоким и каким-то детским голосом. «Borracho!»[38] – разобрал я. Последовала пауза, потом второй, более взрослый, голос что-то ответил. Я не знал, о чем они говорили, не знал, понимают ли эти люди по-английски, но слово «borracho» было мне знакомо.

В последний момент, когда расплывчатые фигуры выпрямились и двинулись прочь от меня, я снова вытянул руку в их сторону и проговорил, а точнее, прошептал:

– Я не пьян. Пожалуйста, помогите мне!

Они чуть замедлили шаг, но не остановились, и я повторил:

– Я не пьян…

И снова томительная пауза. Она заняла всего несколько секунд, но в эти мгновения, я уверен, решалась моя судьба.

Она была миниатюрной, как ребенок. Опустившись на колени, она прикрыла нижнюю часть лица подолом рубахи, чтобы защититься от отвратительного запаха, и пальцем приподняла мне веко. Вторая, бо́льшая фигура заслонила солнце, и чьи-то твердые пальцы легли на мою сонную артерию. Еще несколько секунд, и женский голос спросил:

– Давно ты здесь валяешься?

– Я… Со вчерашнего вечера… – На мгновение я задумался, со вчерашнего ли?.. Если судить по моим ощущениям, с того момента, когда меня скрутило, могла пройти и одна ночь, и несколько суток.

– Когда ты сюда приехал? – спросил тот же голос, и я окончательно убедился, что это была женщина. По-английски она говорила достаточно правильно, но с сильным латиноамериканским акцентом.

– Вчера.

– Ты что-нибудь ел?

– Да. В кафе.

– Как называлось кафе, помнишь?

– Нет.

– Что ты ел?

– Рис. Бобы. Тушеное мясо.

– Горячее? Мясо было горячее?

– Да.

– А пил что?

– Воду. Из бутылки.

Она на секунду задумалась.

– А чипсы ел?

– Да. Две или три порции.

– С сальсой?[39] – По голосу я понял, что она улыбается.

Тут до меня дошло. Насколько мне было известно, во многих кафе сальсу готовили из сырых, то есть не прошедших кулинарную обработку овощей. И как только я мог упустить это из вида?!

– С сальсой, – подтвердил я, и женщина зажала нос пальцами:

– Понятно. Ну и воняет же от тебя!..

Выпрямившись, она достала мобильный телефон и кому-то позвонила. Через несколько минут к тротуару, где я валялся в луже собственных испражнений и рвоты, подъехал пикап с открытым кузовом. Водитель развернулся поудобнее, потом выбрался из кабины и откинул задний борт. Женщина сказала:

– Если хочешь, чтобы я тебе помогла, залезай.

Поднявшись на четвереньки, я пополз к кузову и даже ухватился за откидной борт, но взобраться в кузов я не смог, и водителю пришлось мне помогать. В кузове я упал на дно, прижавшись щекой к нагретому солнцем железу. Взвыл двигатель, заскрежетала коробка передач, запахло выхлопом, и машина тронулась. Дорога была неровной, меня то и дело подбрасывало, но, несмотря на это, я все равно заснул.

Мой сон не нарушили ни холодный пот, которым я буквально обливался, ни новые приступы поноса и рвоты. Все это я чувствовал, но не просыпался. Так же смутно я ощутил и болезненный укол в руку. Потом кто-то велел мне повернуться на живот и расслабиться. Я подчинился и почувствовал, как в мою прямую кишку вставляют что-то холодное и твердое, но сопротивляться я уже не мог.

Когда я пришел в себя по-настоящему, был ранний вечер. Я лежал в каком-то помещении с жестяной крышей и стенами из грубых бетонных блоков. Сквозь щель между крышей и стеной доносились лай собак и хрюканье свиней. Где-то вдалеке пели птицы и раздавались звонкие крики мальчишек, гонявших мяч. Кто-то рубил дрова, потрескивал огонь костра, да изредка проезжал автомобиль. Прислушавшись, я различил бульканье кипящей воды, а принюхавшись, различил запахи дыма и горячего кофе. Этот запах и помог мне не отключиться и не заснуть вновь.

В комнате, а точнее в сарае, в котором я лежал, было жарко. Градусов 90[40], не меньше, и по моей коже стекали струйки пота. Никакой одежды на мне не было. Кто-то накрыл меня простыней, но тело под ним было чистым, и от него даже слегка пахло мылом. Поворотный вентилятор слева от меня щелкнул механизмом и начал разворачиваться, погнав в мою сторону горячий воздух. Скосив глаза в его сторону, я увидел подвешенную к потолку «наволочку» капельницы: прозрачная трубка тянулась к моему левому предплечью, а из вены торчала закрепленная пластырем игла. Я попытался потрогать ее, но меня остановило чье-то мягкое прикосновение.

– Это лекарство. Антибиотик.

Это был тот самый голос, который заговорил со мной после того, как отзвучали церковные колокола.

– Как тебе кажется, ты сумеешь удержать в себе хотя бы несколько глотков воды?

– Я больше не буду ни есть, ни пить. Никогда!

Она негромко, мелодично засмеялась, и я почувствовал у губ край глиняной чашки.