Конец смены - Стивен Кинг

Ходжес кивает.

— Он может передвигать вещи, знаете? Не касаясь.

Норма смотрит на него, она ставит своим бокалом круглые следы на столе. Кажется, хочет изобразить олимпийские кольца.

— Хартсфилд?

— А то кто же? Да. Он любит этим сестер пугать. — Она поднимает голову. — Я пьяная, и скажу вам сейчас такое, чего трезвым никогда бы не сказала. Я бы хотела, чтобы Бэбино его действительно убил. Просто вколол ему чего-нибудь такого ядовитого — и тот отбросил копыта. Потому что он меня пугает. — Она замолкает и добавляет: — Он всех нас пугает.

Холли выходит на личного помощника Тодда Шнайдера, как только тот собирается все закрывать и уходить. Он говорит, что мистер Шнайдер будет доступен между полдевятого и девятью завтра. Потом у него целый день встречи.

Холли вешает трубку, умывается в маленьком туалете, в очередной раз пользуется дезодорантом, запирает кабинет и едет в Кайнер — попав на разгар вечернего часа пик. Поэтому в больницу она приезжает в шесть: уже почти совсем темно. Регистратор заглядывает в компьютер и говорит, что Барбара Робинсон лежит в палате 528 крыла Б.

— Интенсивная терапия? — спрашивает Холли.

— Нет, мэм.

— Хорошо, — говорит Холли и уходит, цокая практичными низкими каблуками.

Двери лифта открываются на шестом этаже — и именно в это время там ждут лифта родители Барбары. У Тане в руке мобильный, она смотрит на Холли, словно на привидение. Джим Робинсон говорит:

— Разрази меня гром!

Холли словно немного уменьшается.

— Что? Почему вы на меня так смотрите? Что не так?

— Да ничего, — говорит Таня. — Я просто как раз собиралась тебе позвонить…

Двери лифта начинают закрываться. Джим выставляет руку — и они открываются снова. Холли выходит.

— …только мы спустимся в вестибюль, — заканчивает предложение Таня и показывает на знак на стене: перечеркнутый красной линией мобильный телефон.

— Мне? Почему? Я думала, у нее только нога сломана… то есть я знаю, что сломанная нога — это серьезно, конечно, но…

— Она в сознании, с ней все в порядке, — говорит Джим, и они с Таней переглядываются, что может означать: это не совсем правда. — Перелом довольно простой, собственно, но они заметили какой-то ушиб у нее на голове и решили, что пусть она на всякий случай здесь заночует. Врач, который вправлял ей ногу, говорит: шансы, что она сможет уже завтра быть дома, — девяносто девять процентов.

— Проверили на токсины, — сказала Таня. — Наркотиков не обнаружили. Я не удивляюсь, но все равно это облегчение.

— А что же не так?

— Да все, — просто говорит Таня. Она кажется на десять лет старше по сравнению с тем, как Холли видела ее в последний раз. — Мама Хильды Кервер завезла Барб с Хильдой в школу — это ее неделя — и говорила, что Барбара в машине была абсолютно нормальная: чуть тише, чем обычно, но в целом все с ней было хорошо. Барбара сказала Хильде, что ей надо в туалет, и потом Хильда ее не видела. Говорит, что Барб могла выйти сквозь одну из боковых дверей спортзала. Дети эти двери и называют «прогульный выход».

— А что говорит Барбара?

— А она ничего не хочет нам говорить. — Танин голос дрожит, и Джим прижимает ее. — Но она говорит, что скажет тебе. Поэтому я и хотела тебе звонить. Говорит, что поймешь только ты.

Холли медленно идет по коридору в палату 528, расположенную в самом конце. Она опустила голову и глубоко задумалась — и чуть не налетает на мужчину с тележкой замызганных книжек в мягких переплетах и «Кайндлов» с прилепленными под экранами надписями: «Собственность больницы Кайнера».

— Извините, — говорит Холли. — Не посмотрела, куда иду.

— Да ничего, — говорит Библиотечный Эл и идет дальше.

Она не видит, что он остановился и посмотрел на нее: собирает все силы для предстоящего разговора. Впереди, очевидно, эмоциональный разговор, а такие сцены ее всегда ужасали. Хорошо, что она очень любит Барбару.

А еще — ей интересно.

Она стучит в приоткрытую дверь и, не услышав ответа, заглядывает.

— Барбара! Это Холли. Можно к тебе?

Барбара слабо улыбается и откладывает потертый экземпляр «Пересмешника», который читала. Пожалуй, ей дал его мужчина с тележкой, думает Холли. Девочка съежилась в постели, на ней больничная рубашка, а розовая пижама. Холли думает, что это, видимо, мама ей принесла вместе с «Тинкпадом», который лежит на тумбочке. Розовая майка немного добавляет Барбаре живости, но девочка все равно немного вялая. На голове повязки нет, ушибы, очевидно, не такой уж и страшный. Холли думает, не по какой ли другой причине было решено подержать здесь Барби до завтра. Причину она придумывает только одну, хотела бы считать ее глупой, но пока это не удается.

— Холли! Как вы так быстро добрались?

— Я к тебе ехала. — Холли заходит и закрывает за собой дверь. — Когда друг оказывается в больнице, его надо навестить, а мы друзья. Я родителей твоих видела около лифта. Они говорили, ты хочешь со мной поговорить.

— Да.

— Что я могу сделать для тебя, Барбара?

— Ну… можно об одном спросить? Это очень личное.

— Ладно. — Холли садится на стул у кровати. Осторожно, словно к стулу может быть подведен ток.

— Я знаю, вам бывало в жизни очень трудно. Ну, когда вы моложе были. До того, как стали работать у Билла.

— Да, — говорит Холли. Верхний свет не горит, только лампа на тумбочке. Ее свет словно сближает женщину и девочку, создает для них отдельное, личное место. — Бывало очень плохо.

— А вам никогда не хотелось себя убить? — Барбара нервно хихикнула. — Ну, я же говорила, это очень личный вопрос.

— Дважды, — не колеблясь, говорит Холли. Она чувствует себя на удивление спокойно. — Впервые где-то в твоем возрасте. Потому что дети в школе поступали со мной плохо, обзывали нехорошими словами. Я не могла это пережить. Но я не очень старалась. Просто выпила горсть аспирина и средства против отеков.

— А второго раза лучше старались?

Трудный вопрос, и Холли хорошенько над ним думает.

— И да, и нет. Это было после неприятного происшествия с моим шефом: сейчас это называют сексуальным домогательством. А тогда, можно сказать, никак не называли. Мне было за двадцать. Я выпила сильнодействующие таблетки, но мало — и я частично это понимала. Тогда у меня была очень нестабильная психика, но я была не глупая, и та неглупая часть меня хотела жить. Отчасти потому, что я понимала: Мартин Скорсезе будет и дальше снимать кино, и мне хотелось посмотреть его фильмы. Мартин Скорсезе — лучший среди ныне живущих режиссеров. У него длинные фильмы — как романы. А большинство фильмов — только как рассказы.

— А ваш шеф — он на вас нападал?

— Мне не хочется об этом говорить, да и это не важно. — Холли не хочет поднимать глаза, но напоминает себе, что перед ней Барбара, и заставляет себя взглянуть на нее. Ведь Барбара — ее друг, несмотря на все заскоки и штуки Холли. А теперь эта девочка в беде. — Причины никогда ничего не значат, потому что самоубийство идет против всех человеческих инстинктов, и поэтому это — ненормально.

Ну, разве, может, в отдельных случаях, думает она. В некоторых безнадежных случаях. Но с Биллом не так.

Я не дам ему оказаться в безнадежной ситуации.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — говорит Барбара. Она перекатывает голову туда-сюда подушкой. В свете лампы на ее щеках видны следы слез. — Я знаю.

— А что же ты делала в Лоутауне? Хотела убить себя?

Барбара закрывает глаза, но слезы пробиваются из-под век.

— Я так не думаю. По крайней мере, сначала так не было. Я туда пошла, потому что мне это сказал голос. Мой друг. — Она замолкает, задумывается. — Но нет, он мне не друг. Друг не сказал бы мне совершить самоубийство, правильно?

Холли берет Барбару за руку. Обычно касаться другого человека для нее трудно, но не сейчас. Может, это потому, что она чувствует, что они с девочкой находятся в каком-то своем защищенном пространстве. Может, дело в Барбаре. Может, и то, и другое.

— Какой еще друг?

Барбара говорит:

— Тот, который с рыбками. Внутри игры.

Именно Эл Брукс катит библиотечную тележку по главному вестибюлю больницы (минуя супругов Робинсонов, которые ждут Холли), и именно Эл садится в другой лифт, ведущий в галерею между основным корпусом больницы и Клиникой травматических повреждений головного мозга. Именно Эл здоровается с сестрой Рейнер у столика дежурного — она здесь давно и здоровается с ним, не поднимая глаз от экрана компьютера. И тот же Эл катит тележку по коридору, но когда он оставляет книги в коридоре и заходит в палату 217 — Эл Брукс исчезает, зато появляется Z-Мальчик.

Брейди сидит в своем кресле с «Заппитом» на коленях. Он не отводит глаз от экрана. Z-Мальчик достает свой «Заппит» из левого кармана широкой серой рубашки и включает его. Нажимает на иконку «Рыбалки» — и вот на демо-экране игры плавают рыбки: красные, желтые, золотые, изредка быстро проплывает розовая. Подыгрывает мелодия. И тут экран ярко вспыхивает, и эта вспышка окрашивает ему щеки и превращает его глаза в две синие пустоты.