Двое - Алан Милн

Взрыв безудержного смеха, мелодия хора обрывается... и чудесным образом продолжается в переливах, трелях и смехе, как после второго куплета...

Корал Белл...

Но он уже оказался за другим столом, а перед ним снова оказался омар. За столом самого Ормсби.

– Приветствую вас, Уэллард. Вы знакомы с Уэллардом, Рут? Реджинальд Уэллард. Вы читали его книгу. Мисс Фэрфакс.

Реджинальд замечает, что видел сегодня вечером мисс Фэрфакс на сцене. Слабый интерес к мистеру Уэлларду, вызванный упоминанием его книги, несколько возрастает. Вам понравилось? Разумеется, необыкновенно понравилось. Мисс Фэрфакс с очаровательной скромностью хвалит актера, игравшего главную мужскую роль (с которым она уже давно не разговаривает). Реджинальд соглашается, что тот был великолепен. Мисс Фэрфакс, не показывая своего неудовольствия, пробует еще раз. Разве Долли Перкинс не божественна? Реджинальд восторженно подхватывает, что Долли Перкинс, сцену с которой мисс Фэрфакс каждый раз пытается испортить, поистине божественна. Мисс Фэрфакс отводит от него холодные глаза и окидывает комнату взором, останавливая его на лорде Ормсби. Так вот какова знаменитая мисс Фэрфакс. Забавный выбор для миллионера...

Теперь ужин напоминает детскую игру, в которой меняются местами. На очередном ее этапе Реджинальд вновь оказывается за своим прежним столом. Теперь там сидят только двое: экс-премьер и хозяйка дома.

– Все в порядке, дорогой? – озабоченно спрашивает она.

– В полном порядке, спасибо, Мэгги.

– А это мистер... Вы ведь знакомы с моим отцом, правда?

– Уэллард, – подсказывает он.

– Ну конечно, Уэллард. Ваша прелестная жена сидела за нашим столом. Отец, дорогой, это мистер Уэллард. – Ее лицо вдруг озаряется воспоминанием. – Вы написали “Вьюнок”! Отец, это он написал. – Затем она обращается к кому-то из гостей: – Неужели вам действительно пора уходить?

– Моя фамилия, – с достоинством произносит Государственный Муж, – Фондеверил. На приемах не всегда знаешь, с кем говоришь.

Реджинальд издает почтительный возглас, сожалея, что не проявлял интереса к политике. (Может быть, последний кабинет Гладстона?)

– Обо мне сложили глупенький стишок. Наверное, вы его слышали: “Всегда здоров, всегда готов, Джон Фон Деверил”. Что-то в этом роде.

Реджинальд улыбается, всем своим видом показывая, что прекрасно помнит.

– У моей дочери блестящие организаторские способности. Нам трудно себе представить, что для такого приема, как этот, требуется в своем роде не меньше таланта, чем для проведения предвыборной кампании. Говорят, организаторские способности передаются по наследству. В какой-то мере это, бесспорно, так. Это вопрос умения Держать в руках Нити... – Он закончил фразу жестом белых, испещренных прожилками рук. – Вы меня понимаете?

– Несомненно, – отвечает Реджинальд, раздумывая, нельзя ли сейчас прямо подойти к Сильвии и сказать ей, который час. Половина четвертого.

– Эта способность Ощущать Пульс... чего бы то ни было. Инстинктивно Чувствовать. Инстинкт... да, об этом я и говорю. Это наследственное. Наверное, мне не стоило бы говорить об этом, но другие все равно расскажут вам. Спрашивайте в Уайтхолле... задавайте вопросы в Сити... Узнавайте, – неопределенно советовал мистер Фондеверил, – на Уолл-стрите. – Обратитесь, – закончил он, опорожнив бокал, – на Биржу.

– Непременно, – отвечал Реджинальд.

И едва он навел справки на Бирже, пробило четыре, и Сильвия вместе с ним очутилась в наемном автомобиле, и они уже катили назад, на Хейуардс-гроув.

– Правда, было чудесно? – спросила Сильвия, сияя от возбуждения.

Реджинальд сонно согласился.

III

Корал Белл! Двадцать пять лет назад он сходил по ней с ума больше всех. Он мечтал о ней целыми днями. Он ударял битой по мячу – она наблюдала за ним; он был в классе – она дожидалась его на улице; он пересекал школьный двор – она шла навстречу и спрашивала, как найти директорскую квартиру. Потом выяснялось, что визит к директору не так важен для нее, потому что, когда он предлагал провести остаток дня на реке и выпить чаю в “Розе и короне”, она сразу же соглашалась. Это означало прогул и, возможно, неприятности, но ради нее можно было и пострадать.

Ему было уже шестнадцать, а по закону жениться разрешается с четырнадцати, но они бы подождали, пока ему не исполнится двадцать один. Пять лет, а все в классе только и мечтают жениться на ней. Но если бы в результате кораблекрушения их выбросило на необитаемый остров... Если бы... Надо совершить какое-нибудь морское путешествие в эти каникулы. Небольшое путешествие (сердце его забилось, когда он понял, что путешествие может быть совсем недолгим), во время которого его судно столкнется с огромным трансатлантическим лайнером, и лайнер подберет потерпевших кораблекрушение, а Корал Белл будет смотреть, как он поднимается на борт. А потом и сам лайнер разобьется где-нибудь в тропических морях. В самом деле, достаточно отправиться через канал на континент. Надо будет намекнуть отцу... например, что ему не мешало бы попрактиковаться во французском... Как только он отплывет из Фолкстоуна, пальмы, синее небо, и белый песок, и сама Корал Белл окажутся рядом с ним, только руку протяни.

Это было двадцать пять лет назад, думал Реджинальд, и вот я увидел ее снова. Я думаю, ей сейчас сорок семь. Жаль, что я не был в ударе сегодня вечером, мне кажется, она ни разу не рассмеялась. Интересно, она и сейчас смеется так же чудесно? Я оказался прав. Она вовсе не дурочка, какой ее все считали. Удивительно умная, интересная женщина. Попадал пи ей в руки “Вьюнок”?

Что, если бы Сильвия пригласила ее на обед? Можно ли пригласить на обед графиню, едва с нею познакомившись? Но ведь Корал Белл не обычная графиня. Она поймет...

Ей не дашь сорока семи.

Невероятно Кругом столько интересных, умных женщин. Лина, и эта мисс Воулс... и Корал Белл.

Глава тринадцатая

I

Некий мистер Филби Никсон собирался инсценировать “Вьюнок”. По этому поводу он должен был сегодня утром посетить Реджинальда.

– Пьеса? Замечательно! – обрадовалась Сильвия, когда он сообщил ей об этом за завтраком. – Но разве ты не смог бы написать ее сам, дорогой?

Реджинальд уже несколько недель раздумывал, не взяться ли за инсценировку самому, и, естественно, вопрос Сильвии задел его.

– Дорогая моя Сильвия, это во многом вопрос техники. Не всякий может написать пьесу. Тут требуется опыт и знание ремесла. Необходимо видеть театр изнутри. – Именно это твердил он себе на протяжении последних недель, не веря ни единому слову. Сейчас впервые ему показалось, что в этих словах есть доля истины.

– Но ведь чтобы написать книгу, тоже требуется знание ремесла?

– Конечно. Но совершенно иного свойства. В том-то все и дело. Если человек написал книгу, это еще не значит, что он может написать пьесу.

– Да, я понимаю, но уверена, что ты бы смог.

– Сильвия, зачем ты так говоришь? – взорвался он; потом добавил: – Прости меня, но... – встал с чашкой в руке, словно для того, чтобы Сильвия налила ему еще кофе, повторил: – Прости меня, – и поцеловал ее в затылок, пока она наполняла чашку.

– Спасибо, дорогой, – ответила Ситьвия. – Конечно, я не слишком хорошо в этом разбираюсь, но, по-моему, то, что я хочу сказать, верно.

– Хорошо, скажи, – виновато попросил Реджинальд.

– Я спросила тебя, разве не нужно знание ремесла, чтобы написать книгу, и ты согласился; а я думаю, это не потому, что ты... ты... не потому, что я люблю тебя, а просто ты владеешь этим ремеслом, и даже если это не означает, что ты можешь написать пьесу, то и не означает, что не можешь.

Истинная правда, подумал Реджинальд.

– Ты совершенно права, – сказал он, посылая ей воздушный поцелуй, – но я как раз ждал такого ответа. Я мог бы написать пьесу, но не сумею переделать для сцены собственную книгу, потому что буду по-прежнему воспринимать ее как книгу и не захочу выкидывать лучшие куски.

– Понимаю, дорогой. А ты обязательно должен их выкидывать?

– Нет, – терпеливо объяснял Реджинальд, – но лучшие куски романа могут оказаться не лучшими для пьесы.

– Ты мне все объяснил. А этот человек, о котором ты говоришь, хорошо разбирается в таких вещах?

– Филби Никсон? Да, наверное. Все так считают. Он один из ведущих драматургов. Ты предупредишь Элис, хорошо? Он скоро придет.

Мистер Филби Никсон был высок, хорош собой и прекрасно одевался; манеры его были безукоризненны. Он звал по имени каждого в театре, и каждый в театре называл его Филом. Войдя в уборную любой ведущей актрисы, можно было почти наверняка застать там Фила. Иногда актриса говорила: “Фил, дорогой, когда ты соберешься написать для меня пьесу?” На что он иногда отвечал: “Хочу тебя обрадовать, Мэри, я как раз заканчиваю пьесу, которая, я думаю, тебе подойдет”. Его пьесы всегда были близки к завершению. Он был заметной фигурой на ежегодном театральном балу, где неторопливо и с достоинством помогал у киосков. Девушки с окраин Лондона, увидев его, догадывались, что он известный драматург, – известных актеров они знали. Затем они принимались спрашивать друг у дружки, что он написал, и могли припомнить только “Пополам, дружище!”, но тут же их охватывали сомнения – разве ты не помнишь, ее автор умер в день премьеры, про это писали в прошлое воскресенье газеты, вот насмешка судьбы, верно?