Двое - Алан Милн

Он любил свою жену – рассеянно, как любят все великие люди, – и был верен ей, так как она была хорошей слушательницей. К счастью, она оставила после себя слушательницу еще лучшую, девятилетнюю Мэгги. По воскресеньям они ходили вместе гулять в парк Хампстед-хит; по дороге мистер Фондеверил рассказывал, что бы он стал делать, если бы Король вдруг назначил его лорд-мэром Лондона, “но дав мне в руки настоящую власть”, и его свободная рука описывала полукруг. “Власть убрать то или это. Власть говорить НЕТ! или ДА! в зависимости or обстоятельств. Например, дорогая, чтобы тебе было понятней... – Он огляделся кругом в поисках источника вдохновения. – Вот хотя бы этот пруд. Я бы мог решить... убрать его. Ну, разумеется, это значит, что сначала должен быть разработан план. Это вопрос мелиорации.. и... инфильтрации и так далее. Пруд нужно было бы спустить, наполнить землей, затем разровнять и так далее. Я бы отдал все необходимые распоряжения. А затем я бы стал решать, что соорудить на его месте. Возможно, крикетную площадку. Конечно, в этом случае я бы был готов прислушаться к толковым советам. Я бы, – здесь он поднимал кверху указательный палец, – я бы сказал доктору Грейсу: “Подойдите на минутку, доктор. Скажите, если бы вы были...” Ты понимаешь?

– Да, папа, – кротко отвечала дочь.

– Дело в том, чтобы обладать Властью. Подлинной властью. Нужно, чтобы у кормила стояли люди, обладающие властью, в этом-то все и дело.

В другие воскресенья, когда Мэгги стала постарше, он брал ее на концерты в Куинс-холл, и там само собой создавалось впечатление, что он стал бы Великим дирижером, если бы захотел.

– Не могу сказать, что вижу эту часть совершенно по-другому, – объяснял он на обратном пути, – но я бы подробнее разработал ее, вот что. В сегодняшнем исполнении явно чего-то не хватало. В отношении техники все безупречно, разумеется, здесь не о чем спорить. Я бы мог только упрекнуть дирижера, что в какой-то момент он Свернул с Правильного Пути. Первое, о чем я бы спросил себя на его месте: “К чему я стремлюсь?” Если разобраться в этом, все остальное довольно просто, понимаешь?

– Да, папа, – торопливо отвечала дочь.

– Мы с дочкой были на концерте, – пояснял мистер Фондеверил шоферу некоторое время спустя.

– А! – откликался тот. – Ну и как?

– Может быть, – доверительно понижал голос мистер Фондеверил, – мне не стоило бы говорить об этом, но девочка далеко пойдет. Все считают, что у нее выдающиеся способности.

– Правда? – отзывался шофер. – Пианистка?

– Фортепьяно тоже, разумеется, но я имел в виду скорее пение. Как она поет! Какая искренность, какая чистота! Это всеобщее мнение. – Он вздыхал. – Жаль, что ее мать не дожила...

– Мать умерла? – переспрашивал шофер. – Да, случается.

– Она была из лестерширских Стоуксов, – пояснял мистер Фондеверил. – Там прекрасные охотничьи угодья. Чудесные места.

Немного погодя заходил разговор о пограничных конфликтах, и это давало мистеру Фондеверилу возможность объяснить, что Война – это не Рейды Отдельных Отрядов, а Всеохватывающий Взгляд.

– Если бы я был главнокомандующим, я бы вызвал к себе... э-э-э... начальника... э-э-э... штаба и сказал бы ему: “Взгляните вот сюда...” О! Мы уже приехали. Выходим, Мэгги. До свидания.

В такой атмосфере вырастала леди Ормсби. Она знала все о Великих Людях; ей всю жизнь приходилось слушать их. Когда ей было двадцать пять, в нее влюбился Боб Ормсби; ее отец был Великим Человеком с прошлым, а возлюбленный – Великим Человеком с будущим. Она привыкла быть терпимой к Великим Людям – Великим в перспективе или в ретроспективе. Мистер Фондеверил по большей части говорил о тех временах, когда он был или мог бы быть (в его рассказах это было почти одно и то же) премьер-министром; мистер Ормсби – о временах, когда он непременно станет им. И в том, и в другом случае она отвечала:

– Да, дорогой.

Ведь кто такие Великие Люди? Дети, которым надо уступать.

И вот в течение двадцати пяти лет Мэгги Ормсби уступала своему мужу. Двадцать четыре года из них он был неверен ей. То же самое проделывал и мистер Фондеверил. Как часто отец обещал ей то или это и, поглощенный своими великими думами, забывал об этих обещаниях. Разве это не неверность? Но Великим Людям следует прощать и не беспокоить их глупыми мелочами, которые кажутся такими важными людям обыкновенным. Поэтому следовало прощать и Боба. Какой смысл разводиться с ним? Будет ли он счастлив от этого? А она сама? Если бы она была его любовницей, а он завел бы (как нередко случалось) себе другую, она могла бы негодовать. Но она была его женой, это совсем другое. Как у его жены, у нее не было соперниц. Жена Великого Человека – и его нянька. Поистине, замечательная женщина.

II

Реджинальду ужин у Ормсби казался либо тем, что должно произойти, либо тем, что уже произошло, а вовсе не тем, что в данный момент происходит. В течение недели он пытался представить, на что это может быть похоже, а в течение следующей – вспомнить, на что это было похоже. Сам ужин оказался чем-то не вполне реальным. Он был начисто лишен протяженности во времени – ощущение, хорошо знакомое по снам.

У Реджинальда, однако, осталась вереница впечатлений, к которым можно было возвращаться.

Уэлларды долго раздумывали, что лучше – пойти перед ужином в театр или просто посидеть дома. Если они сначала отправятся в театр, возникнет проблема, где привести себя в порядок. Глупо возвращаться на Хейуардс-гроув только ради того, чтобы умыться и причесаться, но где еще Сильвия могла бы это сделать? Но еще глупее оставаться дома и читать, потому что к одиннадцати они сделаются совершенно сонными... После долгого обсуждения они все-таки отправились в театр.

Дом Ормсби. Большой, но, как ни странно, не величественный. Длинная столовая с низким потолком, ряд круглых столиков – четыре? пять? шесть? (детектива из меня не выйдет), – за каждым по шесть (или восемь?) человек.

Леди Ормсби. Маленькая, немного печальная, доброжелательная. (Может быть, среди ее добрых желаний – и желание понравиться?) Приятное лицо в обрамлении светло-каштановых волос, в которых виднеются серебряные нити. (Серебряные нити. Никуда не годится. Клише. Но раз я не писатель, стоит ли беспокоиться, хорошо или плохо сказано. Важно, что это правда.) Да, она рада была бы нравиться, но без нервозности, просто хочет, чтобы все были довольны, надеется, что так и будет, но не совсем в этом уверена. Как если бы когда-то мечтала о счастье, а теперь знает, что оно несбыточно.

Они приезжают. Оказываются в столовой. За столиками человек двадцать, все едят и болтают, половина стульев свободна, Ормсби не видно, леди Ормсби встает и приветствует их, приветствует несколько сдержанно, как бы говоря: “Мне трудно оказать вам более восторженный прием, поскольку я не совсем представляю, кто вы, но надеюсь, что вам будет здесь неплохо”. Взаимные представления новоприбывших и сидящих за столиком леди Ормсби – и Сильвия остается там. Хозяйка провожает Реджинальда к другому столику... ряд имен... здравствуйте, добрый вечер, приветствую вас... леди Ормсби возвращается на свое место. Реджинальд садится.

Девушка слева от него, красивая, темноволосая, в светло-зеленом платье мрачно, машинально слушает своего другого соседа, витая мыслями где-то далеко. Девушка справа от него, очевидно, когда-то решила, что она красива, и разговаривает с уверенностью девушки, знающей, что она красива, с уверенностью девушки, знающей жизнь и свое положение царицы кружка, в котором она вращается, совсем не красивая, но явно имеющая репутацию красавицы.

– Боже, тот самый мистер Уэллард?

– Крикетист? – спрашивает в ответ Реджинальд. – Нет, увы, нет.

– Дорогой мистер Уэллард, неужели я похожа на любительницу крикета? Вы написали “Вьюнок”. Сознавайтесь.

– А вы читали?

– И вы еще спрашиваете?

– Теперь вам в любом случае придется делать вид, что читали.

– Разумеется. И вы никогда не узнаете правды. Сомнения будут глодать вас. Ведь сомнения гложут?

– Мне кажется, да.

– Наверное, вы пришли сюда в поисках материала для новой книги. Еще бы, мы недурной зверинец. Но делайте что хотите, мы не боимся. Только умоляю вас, изобразите меня брюнеткой. Мне всегда хотелось иметь черные волосы.

– Непременно, – отозвался Реджинальд. – И если меня обвинят в клевете на вас, я всегда смогу сказать: “Бог мой, я вовсе не имел ее в виду – ведь она блондинка”.

– Ну разумеется, – восклицает Блондинка.

И так далее. Все время уверенная, что производит впечатление на собеседника, уверенная, что любая произнесенная фраза имеет отношение к ее особе.

Элегантный джентльмен, который мог оказаться членом прежнего кабинета министров (или, может быть, нынешнего? Реджинальд не силен в подобных вещах), все еще разговаривает с девушкой в светло-зеленом платье. Шесть футов и три дюйма ростом, белоснежные волосы, белоснежные закрученные усы – похож одновременно на Бисмарка и на актера Банкрофта.