Учитель из Меджибожа - Григорий Полянкер

Эрнст с полуслова понял неудачливого влюбленного. И тут же написал от имени Генрика Буша, каптенармуса форкоманды, письмо, полное трогательной любви. Обер-ефрейтор прямо-таки прослезился, когда Эрнст прочел ему.

Письмо было тут же отправлено в Гамбург. С этого все и началось! Генрик Буш проникся к нему уважением, делал для него все. Через день приходил со своей бумагой и ручкой, заставлял писать.

Гамбургской даме так понравились эти письма, что она умоляла любимого быть осторожным, не лезть под пули, беречь себя для нее. Хотя звание у него не такое, как у ее бывшего мужа, да и положением пониже, но ее трогают до слез его нежные письма, и она твердо решила выйти 8а него замуж, как только кончится война…

Ну, в самом деле, как же не ценить такого тонкого мастера писем!

И Генрик Буш открыл перед Эрнстом не только наболевшую, изголодавшуюся по любви душу, но и свои склады. Люди в поселке воспрянули духом, получая немалое количество продуктов, медикаментов, а иногда даже мануфактуру и кожу, что теперь было непостижимой роскошью.

Буш ни в чем не отказывал своему писарю, и тот каждый вечер являлся к своим знакомым с полными сумками.

В поселке у Эрнста ширился круг друзей. Все понимали, что он рискует жизнью, оказывая людям такую помощь, и восхищались им. Тем временем раны стали меньше его мучить. Он решил бросить свою должность, уйти в подполье, чтобы работать с местными товарищами. Однако Нина и старший из шахтеров удержали его от этого. Доказывали, что более достойной миссии, чем та, которую он все время выполняет, трудно придумать. Он приносит людям столько пользы, что трудно даже представить. Нет, ему надо еще остаться на этом месте. Он немало сделал для советских людей, для Родины и может еще многое сделать!

Эрнст согласился с их доводами. Во всяком случае, никто никогда не сможет его упрекнуть, он делает все возможное в тех страшных испытаниях. И решил оставить все по-прежнему. Хоть и носит чужую шинель, но находится на боевом посту, честно и самоотверженно выполняет долг советского воина-патриота.

Он был спокоен, веря, что письма, оставленные Клаве в Николаевке, попадут в надежные руки. Если он погибнет, свои будут знать, что он ни на день, ни на один час не сложил оружия, в самые тяжкие дни своей жизни не кривил душой, не прятался от смертельной опасности.

Если его письма придут по адресу, то и его родные, сестры, Рита и все друзья когда-нибудь узнают о нем, даже если он не доживет до славного Дня Победы.

Эрнст почувствовал прилив новых сил и с еще большей энергией принялся выполнять свою опасную миссию.

ПРАЗДНИК В ПОСЕЛКЕ

С каждым днем весна вступала в свои права. Солнце стало греть сильнее, и никто толком не заметил, когда распустились почки на деревьях и дружно все вокруг зазеленело.

Донецкая скупая степь, разогретая солнечными лучами, ожила, сменила свою однообразную окраску. На душе стало теплее, но вместе с тем и тревожнее.

Никто не мог предугадать, что принесет миру эта весна: радость, надежду, конец фашистскому кошмару или снова разочарование.

У Эрнста на душе стало веселее — на фронте все переменилось. Тон теперь задавали советские войска. Они навязывали фашистским ордам бои там, где им было выгоднее. Переменились роли. Русская артиллерия и авиация давали себя знать повсюду. Эскадрильи бомбардировщиков с красными звездами на фюзеляжах и грозные штурмовики, которых гитлеровцы страшно боялись, появлялись всюду, нанося мощные удары по коммуникациям врага, местам скопления вражеских войск и техники. Самолеты наводили смертельный ужас на врага, вызывая торжество и радость у советских людей. Все были уверены, что эти краснозвездные птицы скоро принесут им свободу, избавление от длительного кошмара.

Тревожно, однако, становилось от угроз немецкого радию, что, дескать, фюрер скоро введет в ход «новое оружие» и снова дойдет до Волги. Хотя все знали цену фашистским угрозам, но никто не мог сбросить со счета то, что враг был еще все-таки достаточно силен и мог пойти на любые авантюры. Знали и то, что раненый хищник очень опасен в своей предсмертной агонии…

Как бы то ни было, ясно одно: только подсохнут дороги, вражеские войска, конечно, предпримут последние попытки, постараются взять реванш за страшное поражение под Сталинградом.

Но всем была известна та непреложная истина, что во время войны могут быть всякие неожиданности.

Новый начальник форкоманды Рихард Шульц быстро утратил былой пыл. Попав несколько раз под жестокую бомбежку русской авиации, вываляв свой новенький мундир в грязи, он перестал присматриваться к внешнему виду подчиненных, не обращал внимания, правильно ли пришиты у них пуговицы и начищены ли до блеска сапоги. Понял, что на войне получают не только железные кресты, но и осиновые…

И его охватил смертельный страх. Он давно уже проклял тот день, когда попросился на фронт. Куда безопаснее было находиться в берлинских бомбоубежищах, когда русские, американцы или англичане налетали и бомбили город, чем сидеть вот здесь, в шахтерских глинобитных избушках, которые содрогались, рушились, рассыпались под ударами бомб… Не было здесь тех немецких железобетонных стен и перекрытий, где он просиживал ночи напролет, подкрепляясь бутербродами с украинским шпиком.

Да, попался, как кур во щи! А главное — не было тех берлинских знакомых, которые могли бы его вырвать из этого ада и отправить назад, туда, откуда он, дурак этакий, попросился на фронт…

Его сухое лицо отражало страх. Когда его вызывало начальство, поджилки тряслись у него как в лихорадке. Ноги подкашивались «Пронеси!» — молил бога. Лишь бы они но отправили его на передовые позиции! Хотя он еще там и близко не был, но знал по рассказам раненых, что там творится, встречая каждый день санитарные эшелоны.

Пришел к единственному выводу: надо поменьше попадаться начальству на глаза, не лезть в огонь, не портить отношения со своими людьми по команде. И еще — уступчивее относиться к местному населению, к этим мрачным и неблагодарным шахтерам, которые могут с ним жестоко расправиться, как они расправлялись не с одним офицером.

Подобно предыдущим начальникам, этот тоже требовал от своего переводчика, тайком, без свидетелей, слушать, что передает Москва, и докладывать только ему одному. Эрнст старательно делал это.

Незаметно подошло Первое мая. По этому случаю лейтенант решил задобрить своих подчиненных, да и жителей поселка.

Для солдат он приказал готовить сытный обед и выдать солидную порцию шнапса. Что касается мирного населения, то и для них надо устроить нечто вроде праздника.

Утром приказал согнать всех жителей поселка к разрушенной шахтной конторе, стоявшей на площади. С этими швайнами давно никто не вел откровенных бесед. Хоть приказа произносить речи не получал, но ведь здесь он хозяин и может проявить инициативу.

Эрнст посмотрел на шефа с нескрываемым удивлением. Что на него вдруг нашло?

Но приказ хоть и маленького паршивенького начальника — это приказ. Его следует выполнять.

Взяв с собой несколько человек, он отправился по избам поселка.

Много народу так и не удалось собрать — жители на подобные сборища шли неохотно. Хорошего им не скажут, а всякую ерунду слушать ни к чему. Лейтенант прибыл к месту сбора. Поднялся на широкие ступени бывшей конторы — только они и остались от некогда большого здания, — и начал читать собственную речь.

Но странное дело! Он читал по бумажке такие важные вещи, а эти хамы беспардонно зевали, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, чесали затылки. Спохватился: это ведь напрасная работа! Ни одна душа здесь не знает и, видать, знать не желает немецкую речь. Подозвал переводчика, всучил ему свою речь и приказал читать написанное на русском языке.

Эрнст обомлел: текст был испещрен восхвалениями мудрому фюреру, ого славной свите, доблестным солдатам, генералам рейха и прочей пакости. Но что поделаешь, придется читать, переводить этот бред. Однако тут же пришла в голову другая мысль. Он сделает иначе: будет глядеть в бумагу, а говорить другое, перевернет все по-своему, Шульц все равно не понимает ни бельмеса.

А риск? Ведь в толпе может оказаться полицай, предатель или немец, знающий русский язык. Ну что ж, пусть слушает! Опасно? А разве он все время не находится в смертельной опасности? Разве не ходит по краю пропасти? Он скажет, и все почувствуют, как близок день, который станет для них настоящим великим праздником.

Эрнст держал в руках текст начальника и сильно волновался. Было страшновато, но страх следует преодолеть. Люди уже научились понимать его с полуслова. Делая вид, что читает из бумаги, громко начал:

— Граждане, лейтенант Рихард Шульц хочет произнести речь к празднику Первого мая. Но так как он вашего языка не знает, то переведу я…