Змеиное гнездо - Яна Лехчина

звездой. По словам Бранки, Эльме было предсказано: только человек, появившийся на свет в нужный день, сможет его заменить. Бранка росла и обучалась, и она превзошла всех прочих – поэтому и осталась жива. («Что случилось с другими?» – однажды спросил ее Лутый. А Бранка ответила беззлобно и равнодушно, будто повествуя об очередном изделии: «Они были неумелы».) Ни смерть, ни чувства, ни мир за пределами подземелий не занимали Бранку так, как ее ремесло. Лутый уже различал в чертах девушки ту сгорбленную старуху, царствующую над самоцветами и шлифовальными кругами, в которую Бранку бы обязательно превратило время.

Она была удивительно несмышлена в том, что не касалось искусства камнереза. Но в том, что касалось, – безупречна. И очень горда собой.

Бранка была предана своему делу, чем напоминала Лутому Рацлаву. Но на этом их сходство заканчивалось. Бранка – исключительный талант, яркий, точно свет южной звезды; Рацлава же, как признавалась она сама, – бездарная самозванка. Бранка казалась Лутому излишне запальчивой, и он любил сравнивать ее с резвым инструментом, вытесывающим произведения искусства. Но Рацлава – не инструмент. Рацлава – тихий хищник, слушатель и ткач.

Лутый рассеянно, даже беззащитно улыбнулся:

– Не сердись, госпожа моя. Твой дар велик.

– И он тебе не по душе, – насупилась Бранка.

– Вовсе нет, – игриво возразил Лутый. – Я никогда не видел ничего подобного, но моя ли вина в том, что я люблю настоящие цветы и фрукты?

Бранка обвела мастерскую внимательным взглядом.

– Хочешь сказать, что эти украшения не похожи на живые?

– Очень похожи, госпожа моя, – кивнул Лутый. – Но все же они не живые, и в этом беда. Я не чувствую сладкого запаха груш и слив. Я не слышу жужжания юрких стрекоз и шелеста листвы на ветру. Твой сад прекрасен, госпожа, только мне милее то, что не вытесано из камня.

Бранка топнула ногой.

– Ты, раб, много балаболишь о природе. Говоришь, как она прекрасна, хотя я думаю, что ты лжешь. Нет ничего красивее и богаче чертогов Матерь-горы. И нет сада пышнее моего – к лучшему, если не отвлекают шорох и надоедливая мошкара!

Поэтому Бранка и позвала его в мастерскую: показать, убедить, впечатлить…

Лутый поклонился.

– Ты права, госпожа моя. Но ты не помнишь мир, из которого я пришел, и ты не знаешь его прелести. Более того, красота – это не только то, что видит мой бедный одинокий глаз. Это еще то, что слышат мои уши и чувствует кожа.

Бранка фыркнула.

– Какая глупость.

– Вовсе нет, – возразил он. – Ты знаешь, я путешествовал с караваном, что вез невесту Сармату-змею. Драконья невеста была совершенно слепа, но она мастерски играла на свирели. Клянусь, когда ее свирель тянула звук, я ощущал всю красоту подлунного мира. Увы, госпожа моя, но твои самоцветы – это еще не все. Я видел, я слышал, и я чувствовал нечто куда более прекрасное.

– Быть не может, – рассвирепела Бранка. – Ты лжешь.

Всесильные духи!.. Лутый так долго выжидал.

– Но-но. – Он медово сверкнул глазом. – Не обвиняй меня напрасно. Помоги мне отыскать драконью жену, и я попрошу ее сыграть для тебя.

Она отшатнулась в ужасе.

– Пойти на поверхность? В палаты Хозяина Горы? Ты рехнулся, раб.

– Неужели ты не знаешь дороги?

– Я знаю, – вспыхнула Бранка. – Но мне запрещено туда ходить. А если запрещено мне, то тебе-то и подавно!

Лутый обвел мастерскую грустным взглядом. Выдержал мгновение тишины и развел руками.

– Печально, что я не могу поделиться с тобой всем, что знаю, – одна песня моей знакомой заменила бы тьму моих слов. Видят боги, мне очень жаль. Но нет так нет.

Он снова поклонился. Робкая улыбка осветила его осунувшееся лицо, точно луч солнца в весенний день.

– Ты отведешь меня обратно в Котловину? Боюсь, меня ждет работа.

Лутый отдал бы все на свете, чтобы не возвращаться в рудные ходы, но он знал: Бранку стоит оставить наедине с собой. По ее растерянному взгляду и кисло изогнувшимся губам он понял, что зачерпнул любопытство, масляно перекатывающееся у нее внутри. Что ж, пусть ученица камнереза соображает быстрее – время текло, а Лутому было необходимо отыскать путь в чертоги Сармата и встретиться с Рацлавой.

Он приручал девицу постепенно, сменял мед на деготь, а деготь – на мед. Выжидал, как кошка перед прыжком, ошибался и становился еще осторожнее. То развлекал Бранку сказками и прибаутками, то носил маску тоски по внешнему миру. И она неизменно приходила снова, влекомая манящим и нездешним. Бранка ворчала на его бескостный язык, не рассказывала ничего существенного и не доверяла никаких тайн, но Лутый даже не удивился, когда однажды проснулся от потрясываний за плечи.

Ученица камнереза нависла над его лежанкой. Каштановые в рыжину прядки вились вокруг круглого лица, покачивались тяжелые малахитовые серьги. И глаза – острые, крапчатые – смотрели на Лутого неодобрительно, точно на мерзкого слизняка. Бранка презрительно скривилась и вытерла пальцы о зеленый подол: должно быть, выглядел раб неважно, да и пахло от него прескверно.

– Доброе утро, – елейно улыбнулся Лутый.

Вместо приветствия Бранка зашипела:

– Хозяина Горы сейчас нет, но если нас поймает Ярхо-предатель, он отрубит нам головы.

Он быстро смекнул, что к чему, и сон как рукой сняло.

– Моя голова и так стоит немного, – рассудительно заметил Лутый, приподнимаясь на локтях, – а за твою наверняка заступится Эльма.

На том и порешили.

* * *

Бранка вела его по тайному ходу, по которому ходили драконьи слуги – сувары и марлы. Ход был так узок, что даже худощавый Лутый касался плечами противоположных стен. Грубо обтесанный потолок нависал низко, и приходилось передвигаться, согнув шею.

– Эти марлы что, тоже карлицы? – буркнул Лутый, вглядываясь в вязкую тьму коридора. Мрак разгоняли единичные лампадки. – Я, знаешь ли, не самый высокий парень, но и мне идти ужасно неудобно.

– Они моего роста, – отозвалась Бранка полушепотом. И, оглянувшись, сверкнула глазами: – Нечего жаловаться, раб. Сам напросился.

– Хорошо-хорошо. – Лутый вскинул ладонь. – Как скажешь.

Вторую он показать не мог и предусмотрительно завел ее за бедро. Пальцы сжимали острый камешек, подобранный еще в начале пути: пока Бранка не смотрела, Лутый высекал метки на стенах. Он никогда не жаловался на память, но тайный ход был чересчур длинен и в нем не раз встречались развилки и ответвления коридоров. Лутый оставлял для себя подсказки – где свернуть, куда направиться, – чтобы в следующий раз в одиночку выйти к самоцветным палатам.

– А что же, – спросил он беспечно, – много в Матерь-горе таких ходов?

– Больше, чем ты смог бы сосчитать.

Для Лутого, умеющего считать только по пальцам, это ничего не значило. Но мысль он понял.

– И ты знаешь их все?

Бранка фыркнула, даже не поворачивая головы, но Лутый различил