Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

Читал он свои стихи завораживающе, колдуя над ними, как древний шаман какого-то славянского племени. Он не был актером XX века в чтении своих стихов, как Евтушенко или Вознесенский, он был скорее древним гусляром. Не случайно он так любил Древнюю Русь, допетровскую Русь, не случайно он посвятил ей многие свои стихи и поэмы.

Может быть, он и сам к нам пришел как бы из того древнего времени?А мне – семнадцать. Я – семьсотый.Я Русь в тугих тисках Петра.Я измордован, словно соты.И изрешечен до утра…А Пётр наяривал рубанком.А Пётр плевать хотел на совесть.На нем стрелецкая рубахаИ бабий плач царевны Софьи…

Ощущение от его поэтических уходов в историю Руси явно указывает, что он был на стороне стрельцов, на стороне староверов, на стороне древних сказителей. И даже все его уходы в авангард, в стихотворный эксперимент, скорее схожи с творческими раскованными поисками такого же русского шамана Велимира Хлебникова, нежели с расчетливой литературной игрой нынешних постмодернистов. Он обожал Древнюю Русь, все её обряды и традиции, писал свои поэтические «Отступления в семнадцатый век», становясь сам на время то боярином, то стрельцом. При этом свои уходы в древнюю старину Леонид Губанов соединял с авангардом века двадцатого, продолжая эксперименты Хлебникова и Маяковского, сюрреалистов и концептуалистов.

Вроде бы и повторы осознанные у него идут довольно схожие с опытами нынешних экспериментаторов стиха, и звукопись, игра на чередовании определенных гласных и согласных, постоянные реминисценции, переклички со стихами то Есенина и Клюева, то Хлебникова и Маяковского, то Пастернака и Мандельштама – весь арсенал запоздавшего русского постмодернизма налицо. Но в поэзии Леонида Губанова даже полуплагиат какой-нибудь отдельной строчки из поэтов Серебряного века звучит как бы заново. По-варварски свежо и первозданно. Его так и воспринимали – как варвара русской поэзии, несмотря на все его многочисленные ссылки на Верлена и Рембо, на Пушкина и Лермонтова. Он жил исключительно в мире поэзии, даже в мире русской поэзии, но вольность его обращения и со словом, и с ритмом, и с образами была такова, что весь предыдущий поэтический опыт как бы улетучивался, и он вновь оставался один на один с миром первичности: первичности слова, первичности человека.

По всей России стаи, стаи…А на спине моей как будтоГорят горчичники восстаний.И крепко жалят банки бунта…На город смотрят, рот разинув,И зависть, как щенок, в груди.А у меня, как у России. —Всё впереди. Всё впереди!..

Ему в те шестидесятые-семидесятые годы завидовали многие из куда более признанных и печатаемых во всех журналах поэтов. Завидовали его дерзости, его потаённой славе бунтаря и вольнолюбца. Завидовали его свободному владению стихом, его импровизациям, его моцартианскому началу. Он был негласным поэтическим королём своего поэтического поколения. Как вспоминает его давний приятель поэт Юрий Кублановский: «Авторская декламация Губанова по силе эмоционального воздействия была вполне сопоставима с исполнением лучших тогдашних бардов, несмотря на то что не могла брать за горло струнными переборами. И слушавшие его в ту пору ценители через всю серятину последующей жизни пронесли полученный от него заряд-огонек». И на самом деле, не запомнить Леню Губанова было нельзя. Он был самородком в любой компании, впрочем, и любил подчеркивать это, не любил соперничества, из-за этого и драки с тем же Эдуардом Лимоновым, презрение к шестидесятникам, которых он не выносил.

Я стою посреди анекдотов и ласк,Только окрик слетит, только ревность притухнет.Серый конь моих глаз, серый конь моих глаз.Кто-то влюбится в вас и овес напридумает.Только ты им не верь и не трогай с крыльцаВ тихий, траурный дворик «люблю»,Ведь на медные деньги чужого лицаДаже грусть я тебе не куплю.

Может быть, ещё и поэтому те же шестидесятники, немало позаимствовавшие и мотивов, и ритмов, и конкретных тем из неопубликованных стихов Леонида Губанова, не особо стремились увидеть их напечатанными… Ни в те шестидесятые годы, ни ныне во времена полной вольности в публикациях. По сути, его открыли с помощью его друзей лишь сейчас, в 2003 году, когда, наконец, вышла более-менее полная книга стихов Леонида Губанова: «Я сослан к Музе на галеры…» Так и был сосланным поэтом все полтора десятилетия перестройки и гласности, тут уже на советскую власть не свалишь. Не нужен он был бывшим и нынешним кумирам стихотворчества. Редкие публикации в малотиражных журналах его друзей ситуации не меняли.

И на коленях простою,Век свой на днище слезы черпая,Там, где любимую моюПоят вином моего черепа!..

Тогда заметно стало бы, что, скажем, не Булат Окуджава со своей популярной песней: «Дай же ты всем понемногу…», а Леонид Губанов со своей: «Воинствующей просьбой» первичнее и оригинальнее:

Дай монаху день мохнатый,Удочку, земли богатой,Ласточку и апокалипсис,думку вербы – а пока я с ним.Девушке – коня лихого,Мох на шлем богатыряИ лукавого больногоВ комнаты нашатыря…Чайной ложкой по лицуДай последнему дворцу.Дай закату три зарплаты,Домовому – треск колоды,Пастернаку – злость лопатыВ облигациях урода…

Ну а мне дай мужество —Никогда не оглядываться!..

Кстати, и во многих стихах Андрея Вознесенского явно слышны губановские мелодии, видны губановские находки. Впрочем, поэт был щедр, и по молодости никогда не отчаивался.

А я за всех удавленничков наших,За всех любимых, на снегу расстрелянных,Отверженные песни вам выкашливаюИ с музой музицирую раздетой.Я – колокол озябшего пространства…

И он звонил в свой колокол озябшего пространства, стараясь дозвониться до сердец своих соотечественников. Если сравнивать по дерзости и поэтической, и политической, стихи Леонида Губанова и, к примеру, стихи Иосифа Бродского предссыльного периода, одних и тех же лет, то, на мой взгляд, стихи Губанова тех лет – конца шестидесятых начала семидесятых – были и ярче, и дерзостнее, более вызывающими, но, вот беда, карательная Москва за Губановым послеживала, но в ссылку не отправляла.

Меня пугает эта славаИ черный локон запятой,Прости, железная держава,Что притворилась – золотой.Побольше бы твоих пророковРасстреливали на снегу.Вы запретили веру в БогаНадеждою на пять секунд.Любовь вы к рельсам приковали.Поэтов в тундру увели.Зевая, опубликовали —Какие розы отцвели.Потом узнали, сколько стоитБерез пытаемая кровь.Услышали, как гений стонет —Любимая, не прекословь.Как гордость нации моейПетлю и пулю принимает,Слезами всех семи морейРоссия это понимает!..

Интересно, что было бы, если бы в те шестидесятые-семидесятые годы питерского поэта Иосифа Бродского оставили органы в покое, а куда более дерзкого и непослушного москвича Леонида Губанова отправили в ссылку в Архангельскую область? Не в упрек Иосифу Бродскому я это пишу, не он выдумал свои страдания, как говорила Анна Ахматова: «Кто-то делает мальчику славу».