Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

Отпевали его в Спасо-Преображенской церкви. Там же, где отпевали Александра Пушкина. Да и похоронили на знаменитом Волковом кладбище, у храма Иова Многострадального. Стихи его живут и плохие, и хорошие. Споры вокруг него идут. Конечно, он был мастером стиха. Особенно короткого стиха. Но и круги ада оставались при нём. Думаю, идти по ним поэту придется долгонько.

Павловская слобода 2 июля 2005

Шестая глава. Леонид Губанов

Губанов Леонид Георгиевич родился в Москве 20 июля 1946 года, умер в Москве, на улице Красных Зорь, на своей квартире от острого сердечного приступа 8 сентября 1983 года, в возрасте, предсказанном им самим в поэме «Полина» – тридцати семи лет. Похоронен на Новом Хованском кладбище.

Мать – сотрудница ОВИР. Отец – инженер. Крещён в Церкви Святой Троицы на Воробьевых горах. Первая публикация стихов в пятнадцать лет в «Пионерской правде». Окончил вечернюю школу. Работал фотолаборантом, почтальоном, грузчиком в булочной, пожарным в театре. В 1963 году составил самодельный сборник «Первое издание неофутуристов». В 1964 году впервые напечатаны в «Юности» три четверостишья из поэмы «Полина».

29 января 1965 года выдвинул идею создания объединения поэтов и художников «СМОГ», что расшифровывали или как «Самое молодое общество гениев» или официально «Сила, мысль, образ, глубина». Первую программу подписали также Владимир Алейников и Владимир Батшев. 19 февраля 1965 года в московской библиотеке имени Фурманова прошёл первый поэтический вечер СМОГа. В группу вошли Николай Мишин, Вадим Делоне, Юрий Кублановский, Алёна Басилова, Александр Морозов и другие. Был близок одно время к смоговцам и Эдуард Лимонов.

14 апреля 1965 года, в годовщину смерти Маяковского прошли по Москве с лозунгами «Лишим социализм девственности» и другими. В том же году его стихи вместе с другими смоговцами опубликовали в энтээсовском журнале «Грани» (№ 59). Начались преследования властей. Леонид Губанов в конце декабря 1965 года попал в психиатрическую больницу им. Кащенко. Потом началась поднадзорная жизнь с неоднократными вызовами в органы, задержаниями, запугиванием. Эмигрировать отказался. Жил богемной наркотической жизнью. Был близок к православной церкви. Подрабатывал, где мог: сторожем, грузчиком.

Не был замечен ни прессой, ни журналами и в начале перестройки, лишь четыре стиха в «Дне поэзии» 1984 года. Позже в 1985 году Игорь Дудинский опубликовал подборку стихов в журнале «Мулета» в Париже. Первая большая публикация стихов в России в журнале «Знамя» в 1993 году. Почти полное издание его стихов вышло в Москве в издательстве «Время» в 2003 году.

Явно загубленный лидер послевоенного поэтического поколения.

Есть где-то земля, и я не боюсь её имени,Есть где-то тюльпаны с моей головой и фамилией…Есть где-то земля, пропитанная одышкой.Сестра киселя, а душа – голубеющей льдышкой.

Есть где-то земля, пропитанная слезами,Где избы горят, где чёрные мысли слезаютНапиться воды, а им подают лишь печали,Есть где-то земля, пропитанная молчаньем.Есть где-то земля. Которую любят ударыИ ржавые оспы, и грустные песни-удавы…

Есть где-то земля, пропахшая игом и потом,Всегда в синяках, царапинах и анекдотах.На льняную юбку она нашивает обиды,И только на юге её украшенья разбиты.

Есть где-то земля, как швея, как голодная прачка,День каждый её – это камень во рту или взбучка.Над нею смеются, когда поднимается качка.Цари не целуют её потемневшую ручку.

Есть где-то земля, как Цветаева ранняя, в мочках,Горят пастухи, и разводят костёр кавалеры.Есть где-то земля, как вино в замерзающих бочках —Стучится вино головою, оно заболело!Есть где-то земля, что любые предательства сносит,

Любые грехи в самом сердце безумно прощает.Любые обиды и боли она переносит,И смерти великих. Как просеки – лес, её навещают.

Есть где-то земля, и она одичала, привыкла,Чтоб лучших сынов застрелили, как будто бы в игрыИграли, уволив лишь жалость, плохую актрису.И передушили поклонников всех за кулисами.

Есть где-то земля. Что ушла в кулачок даже кашлем,И плачет она, и смеется в кустах можжевельника.Есть где-то земля с такою печалью – нет краше.Нельзя так сказать, помилуйте, может, не верите?

Есть где-то земля, и я не боюсь её имени.Есть где-то земля, и я не боюсь её знамени,Последней любовницей в жизни моей, без фамилии,Она проскользнет, и кому-то настанет так завидно.

Есть где-то земля, и я не боюсь её грусти.От соли и перца, бывает, однако, и сладко,Есть где-то земля. Где меня рекламируют гуси.Летящие к Богу на бледно-любую лампадку.

И я сохраню её почерк волшебно-хрустящий.И я сохраню её руки молочно-печальные,На всех языках, с угольком посекундно гостящий.Я знаю. Я знаю – одна ты меня напечатаешь.

Ах, всё-таки люблю я церковный рисунок на ситце.Ах. Всё-таки люблю я грачей за седым кабаком,Приказано мне без тебя куковать и носитьсяИ лишь для тебя притворяться слепым дураком.

Ах, всё-таки люблю я утюг твой и вечные драки,И вирши погладить давно бы пора бы, пора…И с прелестью злой и вовсю нелюбимой собакиЛизнуть твои руки. Как будто лицо топора!..

Леонид Губанов. В рубищах великих слов

Вспоминаю, как году в 1975 познакомился с Леней Губановым на квартире своего приятеля, московского математика, преподавателя МГУ, большого любителя изящной словесности. Губанов был тогда уже изрядно выпивши. С ним пришел хоровод его девиц и поклонников. Но сам домашний вечер его поэзии всё же состоялся. Впрочем, очевидно, примерно такими же были и другие, в ту пору еще многочисленные вечера его поэзии, проводившиеся в квартирах учёных, в маленьких библиотеках, в студенческих общежитиях…

Читал он свои стихи завораживающе, колдуя над ними, как древний шаман какого-то славянского племени. Он не был актером XX века в чтении своих стихов, как Евтушенко или Вознесенский, он был скорее древним гусляром. Не случайно он так любил Древнюю Русь, допетровскую Русь, не случайно он посвятил ей многие свои стихи и поэмы.

Может быть, он и сам к нам пришел как бы из того древнего времени?А мне – семнадцать. Я – семьсотый.Я Русь в тугих тисках Петра.Я измордован, словно соты.И изрешечен до утра…А Пётр наяривал рубанком.А Пётр плевать хотел на совесть.На нем стрелецкая рубахаИ бабий плач царевны Софьи…

Ощущение от его поэтических уходов в историю Руси явно указывает, что он был на стороне стрельцов, на стороне староверов, на стороне древних сказителей. И даже все его уходы в авангард, в стихотворный эксперимент, скорее схожи с творческими раскованными поисками такого же русского шамана Велимира Хлебникова, нежели с расчетливой литературной игрой нынешних постмодернистов. Он обожал Древнюю Русь, все её обряды и традиции, писал свои поэтические «Отступления в семнадцатый век», становясь сам на время то боярином, то стрельцом. При этом свои уходы в древнюю старину Леонид Губанов соединял с авангардом века двадцатого, продолжая эксперименты Хлебникова и Маяковского, сюрреалистов и концептуалистов.