Русофобия - Елена Владарчук

мать разом потеряла мужа и сына, имела наглость убеждать её, что отцу и Гошке уже всё равно, а её мальчик ещё жив и может отправиться в детский дом, если её, лихачку, превысившую скорость на новой спортивной машине, посадят в тюрьму. Совесть её совершенно не беспокоила. Я, тогда тринадцатилетняя наивная правдолюбка, подслушивавшая у двери в кухню не выдержала и, выскочив из-за двери, бросила женщине в лицо:

– Как вам не стыдно?! Вы убили моего отца и брата!

– Уйди! – Мать вытолкала меня из кухни и закрыла дверь.

Женщина уговорила её молчать за большое вознаграждение, а в милиции, за ещё большее вознаграждение установили, что виновником аварии был мой отец.

Я так и не смогла простить этого своей матери, и сама она тоже себя не простила. Даже не знаю, на что она потратила те деньги и потратила ли вообще.

На похоронах мама не плакала. И я тоже, злилась на неё. Людей было немного, едва ли набралось двадцать человек. Отца ведь считали виновником аварии, севшего пьяным за руль и сгубившим себя и сына. Папин друг детства, дядя Вася, раздавал тонкие восковые свечи. Ветер веселился и заставлял осунувшегося мужчину снова и снова зажигать их. Отпевание проводил молодой круглощёкий батюшка, ветер задирал его епитрахиль и переворачивал страницы Евангелия. Священник пел высоким ломким голосом, немилосердно фальшивя. Всё это было таким нереальным, что мне казалось, отец с Гошкой вот-вот выскочат из своих гробов с диким криком и будут хохотать над нашим испугом. Когда батюшка предложил попрощаться с ушедшими, кто-то подтолкнул меня к гробу и настойчиво зашептал в ухо: «Поцелуй отца! Попрощаться надо!». Я прижала губы к ледяному отцовскому лбу и вдохнула чужой вязкий запах. Это был уже не мой отец. Только в этот момент я поняла, что всё по-настоящему.

После похорон мы с матерью закрылись каждая в своей эмоциональной раковине. Она знала, что я виню её, и боялась навязываться. А я так и не смогла простить и сделать шаг навстречу. Она пожалела преступницу, совершив ошибку, которая изменила нас обоих. Я не могу позволить, чтобы Майкл совершил ту же ошибку.

Москва, Смоленская – Сенная площадь

17.15 (9.15 по нью-йоркскому времени)

– У меня плохое предчувствие, Гриша, – Константин Петрович нервничал, поэтому стучал по столешнице ногтем среднего пальца.

– С чего оно у тебя? – Григорий Сергеевич Иванов, хозяин сто третьего кабинета, за закрытыми дверьми которого происходил этот разговор, глубоко затянулся сигаретой и выдохнул в сторону горьковатый сизый дым.

– Боюсь я за неё, понимаешь? Ни опыта, ни спец подготовки…

– Ты про Берегову? Так ведь справляется она, – удивился Иванов, – и без подготовки, и без опыта. Про аэропорт она догадалась? Она. Цыганку она вычислила? Тоже она. А то, что Русофоб сбежать сумел, не её вина. Нерасторопные американские коллеги проморгали.

– И всё равно, муторно мне. Может отзовём? – Ефимцев с надеждой посмотрел на начальника и, по совместительству, старинного друга.

– Я те отзову! – Прикрикнул Григорий Сергеевич. – Ты про это, Костя, и думать забудь. Если тебе должность надоела, то мне ещё нет. Берегова справится, я в неё верю.

– Может, хоть человечка приставим? Я, когда утром не дозвонился, думал, поседею в конец. Дисциплина у неё хромает.

– Зато твоей дисциплинированности на всю Смоленскую хватает, – усмехнулся Иванов. – Ладно, человечка приставим. Попрошу Добровольского, прямо сегодня и поговорю. Наверняка у нас в Нью-Йорке есть кто-нибудь подходящий.

– Спасибо, Гриша. Старый становлюсь, наверное, вот и размягчал.

– Это точно, никто из нас не молодеет, – Иванов сделал последнюю затяжку и затушил окурок в пепельнице.

Нью-Йорк, 31-я улица

10.00

Джек опоздал, он злился на себя и на копов, которые, казалось, были повсюду, натыкаясь на него. Лишь чудом его никто не узнал, ведь своей фотографией Джек теперь мог любоваться в каждом выпуске новостей. Ему понравилось, как его прозвали. Русофоб. Это было звучное прозвище. Конечно, популярность затрудняла передвижения по городу, приходилось отращивать щетину, постоянно носить бейсболку и грязную вонючую куртку с капюшоном, которую Джек вытащил из мусорного бака. Но сержант Трумэн, верный солдат армии Соединённых Штатов Америки, твёрдо знал, что страдает за свою страну, поэтому стойко переносил тяготы. У него была миссия. И эту миссию он готов был исполнить, во что бы то ни стало.

Джек пристроился на противоположной стороне улицы в узком переулочке между двумя зданиями. Он положил на горячий асфальт картонную коробку из-под широкого плоского телевизора, который наверняка сейчас транслировал спортивный канал новому владельцу. Здесь в закутке было смрадно и душно, но Джек терпел, не решаясь снять куртку и скрывающий лицо капюшон. В Ираке бывало и жарче.

Устроившись в засаде, Джек отрешился от всех беспокоящих и отвлекающих внимание звуков и запахов, он сосредоточился на том, что сейчас имело значение. Эта русская рано или поздно вернётся в отель. И Джек будет её здесь ждать.

Рузвельт хоспитал

11.58

Мы с Майклом поругались. Впервые за долгую и плодотворную историю нашего сотрудничества мы обменялись взаимными упрёками. Агент Фэйссобер не согласился с моей критикой по поводу слишком мягкого отношения к Розалинде Голдер. А я обиделась, что с моим мнением никто не считается, хотя формально мы являемся напарниками, пусть и временно. В общем, слово за слово, мы разругались и теперь не разговаривали, дуясь друг на друга. Каждый залез в свою раковину и сердито фыркал при приближении другого.

Именно этот момент выбрала Наталья Свиридова, чтобы проснуться. Майклу следовало её допросить, а мне нужно было поехать с ним. Поэтому градус горячего недовольства в машине со сломанным кондиционером измерялся по шкале Фаренгейта. Ещё проклятые пробки, жара и неудобная блузка, которая шилась скорее на инопланетянку, чем на человеческую женщину. Потому что давила во всех возможных местах, а там, где должна была красиво облегать фигуру – наоборот, топорщилась, как балахон на пугале. Другая чистая одежда у меня закончилась, нужно срочно искать химчистку. Говорят, в Нью-Йорке они должны быть на каждом углу.

Не знаю, было ли удобно Майклу в джинсах и лёгкой хлопчатобумажной рубашке, но всю дорогу он ёрзал и на меня старался не смотреть. Кажется, американец меня боялся.

В общем, в больницу Рузвельта мы прибыли не в самом радужном настроении, стараясь держаться поодаль друг от друга.

Когда мы поднимались в лифте у Майкла зазвонил телефон. При взгляде на дисплей у агента Фэйссобера мгновенно испортилось настроение. На этаже он сделал мне знак идти вперёд, а сам немного приотстал. Я старалась не вслушиваться, но его слова всё равно до меня долетали.

– Здравствуй, Кэрол, – голос Майкла неуловимым образом